Вероятно, в тот момент, когда баронесса Нина говорила это, она была далека от мысли, что невинными ее устами говорит сам бог и что слова ее через несколько лет с такой неумолимой жестокостью оправдаются на ней самой.
- До какого же ужаса? - спокойно возражал Валентин. - Ко всему привыкнешь.
- Ну, Валентин, вы совсем безумный! Когда вы так говорите, я чувствую, что начинается какой-то кошмар. Зачем это нужно? Андрей Аполлонович, вы, может быть, того же мнения? Я вас спрашиваю, вы поняли меня? Да?
И, так как Андрей Аполлонович, растерявшись, не находил что ответить, за него отвечал Валентин:
- Ну, как же зачем? Тебе это необходимо, - испытаешь новые ощущения.
Когда не происходило подобных разговоров, всегда волновавших баронессу, жизнь текла в этой семье спокойно и мирно. После ужина Валентин и баронесса Нина прощались с Андреем Аполлоновичем и уходили спать, причем Валентин, к невыразимому огорчению баронессы, совсем почти переселился из ее спальни в кабинет, так как говорил, что это уже начинает быть похоже на оседлую жизнь и семейный очаг. Уходя, они желали профессору спокойной ночи, прося его не засиживаться долго и не утомлять себя. Андрей Аполлонович целовал руку жены, потом ее щеку и долго жал руку Валентину, благодаря его за приятное общество и с огромной пользой для него проведенный вечер.
Иногда баронесса Нина даже возвращалась в японском атласном халатике и кружевном чепчике и говорила:
- Андрэ, ради бога, не утомляй себя, не сиди долго. - Потом целовала его в голову, торопливо, мелко крестила его в висок, так как профессор неверующий позитивист - не мог сделать этого сам, и уходила.
Баронесса Нина, при первой своей встрече с Тутолминым, сказала:
- У нас все наоборот (меткое выражение профессора). Я сама немного поняла во всем этом. Но я счастлива, счастлива... Андрэ такой редкий человек. Валли такой редкий человек... И профессор говорит, что для него огромная польза от того, о чем они говорят. Сколько я потерпе-ла в своей жизни оттого, что все люди не могут быть такими. И как они полюбили друг друга! Как они бережно обращаются друг с другом! Помните, в каком ужасе я ехала от вас, когда полу-чилось известие о приезде Андрея Аполлоновича из Москвы? Я ведь приготовилась к крови. Вы помните? Да? И каждая женщина на моем месте тоже приготовилась бы к крови. Я знаю одно: когда Валентин уедет на эти свои возмутительные священные воды, для Андрея Аполлоновича будет большая потеря, то есть для его высшего. И для меня. И как мы с профессором ни упрашиваем его остаться, он не хочет, не хочет! Он говорит, что заведется какая-то оседлость и образуется очаг. Какой очаг - я тут ничего не понимаю. Ужасный человек! Боже, почему имен-но мне, а не кому-нибудь другому попадаются всегда такие ужасные люди! Павел Иванович, скажите хоть вы, почему?
LIV
Первым на прощальную пирушку прикатил Федюков на своей тройке буланых, в пыльнике с костяными пуговицами и хлястиком сзади. Потом Авенир с Александром Павловичем на паре разномастных кляч, в дребезжащем тарантасе, прогнувшемся на своих дрожинах.
Они вылезли все пыльные и, сойдя с тарантаса, отряхиваясь, долго хлопали себя по полам.
Владимир, в распахнутой поддевке и белом картузе на кудрявившихся волосах, привез Петрушу, о котором Валентин беспокоился, что он завалится спать после заседания суток на двое, дабы прийти в надлежащее равновесие от непривычки напряжения, и тогда придется уехать, не простившись с ним.
Оно так и было. Валентин так бы и уехал, не простившись, если бы не Владимир, который, заехав за Петрушей, сначала просто будил его, но потом, схвативши обеими руками за его пудо-вые сапоги, почти стащил Петрушу на пол, напялил ему на голову картуз козырьком набок и повез с собой.
Сначала гости нерешительно и нескладно толпились, потирая руки, и отвечали благодар-ностью на предложение хозяйки садиться и просьбой не беспокоиться.
В столовой уже устраивался чай и закуска, которую подавала полногрудая горничная в белом фартучке.
Авенир, не теряя времени, взялся за профессора. Разговор, конечно, зашел о будущем и о путях к этому будущему.
- Сильный природный ум, - сказал Валентин профессору, как бы рекомендуя ему Авени-ра, которого тот видел несколько раз в прошлом году и с тех пор его боялся, так как Авенир с первых же слов стал кричать и размахивать руками.
- Сильный ли, не мне судить, но что природный - это верно, - сказал Авенир.
И жаркий спор загорелся.
Петруша, по своему обыкновению, занял первый попавшийся стул у двери и сел, положив толстые увесистые руки симметрично на колени. Завязавшийся разговор, очевидно, мало имел отношения к его внутреннему миру, и он больше развлекался обозрением стен или поглядывал на пол и на свои сапоги, причем даже с некоторой мелькнувшей тревогой проследил от передней до стула свой путь, который, хотя и слабо, но был отмечен, ввиду случившегося накануне дождя.
Владимир, чтобы скорее перейти к более существенному, подошел осторожно к Валентину, сидевшему в кресле между схватившимися - профессором и Авениром, - и тихонько спросил его:
- Суть дела-то будет? А то, брат, я этой чертовщины не понимаю.
- Будет, - сказал Валентин, закинув через спинку кресла голову и посмотрев на Владими-ра. - Только много нельзя, потому что неудобно перед профессором.
Владимир озадаченно оглянулся на профессора.
- Ничего... А где? Здесь или на природе? Пожалуйста, давай на природе. Ночь, брат, нынче будет, какой на твоем Урале никогда, небось, не бывает. Полнолуние!..
- Полнолуние! Это хорошо,- сказал Валентин.- Может быть, это и Петруше понравит-ся?
- Тогда бы я сейчас пошел, разыскал подходящее местечко, - шепнул Владимир. - Тут надо, брат, как следует, а то видим тебя в последний раз. Кое-как не годится. - И он скрылся.
В это время как раз подъехал запоздавший Дмитрий Ильич. Раздеваясь в передней, куда Валентин с предупредительностью хозяина вышел к нему навстречу, Дмитрий Ильич что-то тревожно спрашивал у него, потом, как бы получив желательный для него ответ, вошел вместе с Валентином в гостиную. Причем у него был такой радостно-возбужденный вид, что все даже спросили, в чем дело. Но Валентин, переглянувшись с Митенькой, сказал, что это секрет, кото-рый будет объявлен некоторое время спустя.
Очевидно, готовилась открыться какая-то неожиданность.
А минут через пять в комнату шумно влетел Владимир и крикнул Валентину, что он нашел!
И когда для всех разъяснился истинный смысл этого восклицания, то было решено, что в доме выпьют только по стакану чаю и сейчас же предпримут все к переноске подлежащих предметов в отысканное Владимиром местечко.
Так и сделали.
Владимир, почувствовавший под ногами более твердую почву, чем сомнительные философ-ские разговоры, сейчас же вступил в контакт с горничной в фартучке с бантиком и с другой, одетой менее щегольски - без бантика, и скрылся с ними куда-то.
Через минуту они уже тащили в балконную дверь ковер и корзину со звякавшей в ней посудой. Очевидно, дело не обходилось и без того, чтобы в горячей работе не подтолкнуть одну из них в бок и не обнять другую, так как все время с их стороны доносились какие-то восклица-ния, похожие на те, когда человека, у которого заняты руки, неожиданно толкнут под бок или в какое другое место, боящееся щекотки.
И когда все было готово, Андрея Аполлоновича закутали пледами, дали ему в руки склад-ной стульчик и отправились на отысканное Владимиром местечко.
Видно было, что Владимир уже набил себе руку в отыскании подобных местечек. Ужин был приготовлен около ельника, шагах в пятидесяти от дома и недалеко от разрушенной церкви, на высокой сухой площадке.
Полная луна, высоко стоявшая посредине неба, освещала в упор эту площадку, и было так светло, что от сидевших людей на траву падали черные тени.
Прямо перед глазами бугор от площадки спускался зеленым откосом в лощину, за которой в туманном сумраке виднелось море вершин леса с остроконечными зубчатыми кучками елей. А направо, вдоль по лощине, все терялось в мглистом серебрившемся сумраке, и едва вырисовыва-лись далекий берег реки и бесконечные луга, где иногда мелькал и потухал далекий бледный огонек.
Все расселись: кто на коленях, подмяв под себя траву, кто сложив ноги калачиком, по-турецки. Профессора убедили разложить свой стульчик и сесть на него, причем человека три бросились ему помогать, несмотря на его усиленные и испуганные просьбы не беспокоиться.
А когда оказалось, что со стульчиком случилась какая-то неприятность и он не раскладыва-лся, несмотря на очередные усилия Авенира, Владимира и Валентина, - тогда попросили Петрушу. В руках Петруши вообще все вещи приобретали мягкость воска или хрупкость фарфора, в зависимости от их состава.
И действительно, у него стульчик сразу раскрылся, только внутри его что-то слабо трес-нуло.
