Вскоре получил ответ. Коля очень тронут памятью Ю-ю и просит передать ей поклон. Говорить со мною из санатории будет через два дня, а на третий соберутся, уложатся и выедут домой.
И правда, на другой же день утром телефон сообщил мне, что со мной сейчас будут говорить из санатории. Ю-ю стояла рядом на полу. Я взял ее к себе на колени — иначе мне трудно было бы управляться с двумя трубками. Зазвенел веселый, свежий Колин голосок в деревянном ободке.
Какое множество новых впечатлений и знакомств! Сколько домашних вопросов, просьб и распоряжений! Я едва-едва успел вставить мою просьбу:
— Дорогой Коля, я сейчас приставлю Ю-юшке к уху телефонную трубку. Готово! Говори же ей твои приятные слова.
— Какие слова? Я не знаю никаких слов, — скучно отозвался голосок.
— Коля, милый, Ю-ю тебя слушает. Скажи ей что-нибудь ласковое. Поскорее.
— Да я не зна-аю. Я не по-омню. А ты мне купишь наружный домик для птиц, как здесь у нас вешают за окна?
— Ну, Коленька, ну, золотой, ну, добрый мальчик, ты же обещал с Ю-ю поговорить.
— Да я не знаю говорить по-кошкиному. Я не умею. Я забы-ыл.
В трубке вдруг что-то щелкнуло, крякнуло, и из нее раздался резкий голос телефонистки:
— Нельзя говорить глупости. Повесьте трубку. Другие клиенты дожидаются.
Легкий стук, и телефонное шипение умолкло.
Так и не удался наш с Ю-ю опыт. А жаль. Очень интересно мне было узнать, отзовется ли наша умная кошка или нет на знакомые ей ласковые слова своим нежным «муррум».
Вот и все про Ю-ю.
Не так давно она умерла от старости, и теперь у нас живет кот-воркот, бархатный живот. О нем, милая моя Ника, в другой раз.
Семья Мурмановых жила уже шесть лет в Париже, выплеснутая туда гражданской войной. Она состояла всего из двух человек: мужа и жены; детей им судьба не послала. Они очень обрадовались, когда, в начале седьмого года, собралась, после долгих письменных уговоров, и, наконец, в самом деле приехала к ним в Париж сестра Евгении Львовны, Ирина, с шестилетней дочкой Кирой. Кирочка сначала дичилась в новой, чужой и непонятной для нее обстановке. Была она похожа на хорошенького дикого зверька, вроде ласки или горностаюшки, впервые вылезшего из родного дома на огромный свет божий. И любопытно, и забавно, и страшно. Зоркие глазки жадно смотрят, острые ушки чутко слушают, маленькое тельце дрожит от волнения. Но чуть раздастся скрип, чуть мелькнет тень — зверек свернулся и уже готов юркнуть в норку.
Дети каждый день растут, каждый день меняются и каждое утро просыпаются новыми людьми.
Кира весьма скоро огляделась, освоилась и обвыкла. Характер у нее был живой, предприимчивый, открытый и смелый. А тут еще у нее нашелся такой легкий товарищ, союзник и затейник, как дядя Аркадий: лучшего ей было не сыскать. Ее мама пожимала плечами и говорила в нос:
— Нет, Аркадий, ты мне Киру вконец испортишь. Пожалуйста, не смейся. Я серьезно. Тебе не шесть лет, и ей не сорок, чтобы проказить вместе по целым дням! Была она женщина высокого роста, строгая, рассудительная. Все рассчитывала и знала наперед. Как сказала, что приедет на полгода, так и прожила в Париже полгода, а потом уехала обратно в Россию. Там, видите ли, у нее осталось много дорогого: рояль, арфа, ноты, давние знакомства, любимый город, привычная квартира… Совсем ничего в ней не чувствовалось общего с младшей сестрой. Та вся состояла из доброты, ласки и очаровательной лени…
Дядя Аркадий и Кира не только тесно и нежно подружились, но от материнских выговоров стали как бы заговорщиками. Свой у них образовался язык, свои маленькие секреты, пожалуй, своя особая жизнь.
Ну, разве взрослые могли бы догадаться, что в этом милом и смешном союзе дядя Аркадий Васильевич потерял не только свое имя и отчество, но даже и родственное звание дяди? Для них двух, исключительно для них, он носил загадочное имя — Феофан.
Началось это с того, что однажды дядя Аркадий прочитал девочке какие-то детские стишки. Они понравились. Прочитали еще раз и еще. Там, между прочим, были две смешные строчки:
С Феофаном шутки плохи:
Он не любит, если блохи.
Эти две строчки остались в памяти и так часто повторялись вслух, что взрослые вышли наконец из терпения.
— Да оставьте вы вашего дурацкого Феофана в покое. Надоели.
Но однажды, когда два друга, после обеда, сидели в своем любимом, уютном уголке, на широчайшем кожаном диване в гостиной, Кира вдруг вытаращила глаза — черные бусинки — и спросила:
— А почему он не любит, если?..
— Не знаю. Такой уж он непонятный человек.
— А ты его видел?
— Каждый день вижу.
— Где?
— У нас дома.
— А я его видела?
— Всегда видишь.
— А теперь?
— И теперь.
Кира закусила нижнюю губку. Потом спросила доверчивым шепотом:
— Скажи, может быть, ты сам и есть Феофан?
Дядя нагнулся совсем близко к ее маленькому ушку и еле слышно шепнул:
— Да, Кирочка. Это я — Феофан. Только «им» не надо знать. Пусть это будет между нами тайна. Понимаешь?
Черные глаза девочки засияли от восторга.
— Да, да. Никому! Никогда. А ты мне позволишь звать тебя потихоньку Феофаном?
— Хорошо. Зови. Но только помни…
— О да! Мы потихоньку… От них секрет?
— Страшный секрет.
— Страшный?
— Да.
Новоявленный Феофан высоко поднял брови и низко опустил их.
— Ах, мой милый, собственный Феофан! Дай, я тебя крепко поцелую. Вот так. Что за прелесть, когда между двумя друзьями, большим и маленьким, есть тайна, да еще и страшная. Чудо! Для всего света они были Аркадий Васильевич и Кира и лишь только наедине — Кира и Феофан.
Таких дружеских интимных делишек у них водилось много, и обоим им от них было удовольствие и радость. Точно жили они, совсем отгородившись от взрослых. Но самым увлекательным было то время, когда они научились говорить на языке черных пуделей!
Каждый день перед завтраком они ходили вдвоем гулять по аллеям и холмам того большого сквера, который разбит у подножия театра Трокадеро. На обратном пути заходили в магазины. Иногда покупали на улице дешевые, но пресмешные парижские игрушки или воздушный шар.
Каждый раз, выходя на прогулку, они заставали против ворот на мостовой старенькую зеленщицу. У нее была небольшая ручная тележка, нагруженная капустой, салатом, пучками моркови, свеклы и порея, связками петрушки. К тележке сбоку был обычно привязан большой лохматый черный пудель. Он яростно лаял, кидаясь на всех проходящих, после отдыхал, стоял умильно щуря глаза, дрожа высунутым красным языком и часто дыша, а потом опять принимался лаять. Когда же зеленщица перевозила свою тележку с места на место, пудель влезал грудью в постромку и изо всех своих собачьих сил помогал хозяйке.
— Милый Феофан, — сказала однажды Кира, глядя на собаку. — Я догадалась, почему пудель так лает. Он голодный и просит покушать.
— Возможно. Давай пойдем на кухню, посмотрим для него чего-нибудь, — согласился Феофан.
Нашли кусок вчерашнего пирога с мясом. Снесли на улицу и дали пуделю. Собака вмиг его проглотила и в знак благодарности залаяла отчаянно-весело. Так у них с этого дня и повелось: идя на прогулку, непременно захватить с собою угощение для собаки. Старушка этому не препятствовала. Как-то даже сказала Кире:
— Приласкайте его, малютка. Он очень добрый и умный.
Кира погладила пуделя. Он запрыгал на цепи и завизжал от восторга. Случилось, что Мурманов был занят срочным делом и гулять с Кирой ему было некогда.
— Как же так? — протянула Кира надутым голосом, прижимаясь к дяде. — Как же так, Феофан? Ведь пудель на нас обидится.
— Не могу, никак не могу, Кирочка… Впрочем, ты, когда пойдешь гулять с горничной, так возьми на кухне какую-нибудь косточку и снеси ему. Кстати, и от меня поклонись.
— Мне одной неловко, без тебя, Феофан!
— Иди, иди, милая девочка. Я не могу оторваться от работы…
Через два часа, погуляв, Кира вернулась домой. Дядя окончил занятия и ждал ее.
— Ну, что, Кира? — спросил он. — Отдала косточку?
— Да, Феофан. Он был очень доволен.
— Что же он сказал?
— Он сказал… Знаешь, Феофан, он ничего не сказал.
— Ни слова?
— Ни слова.
— Как же это так? Странно.
— Правда, странно?
— Н-да. Удивительно. Что же он делал?
— Ничего. Только хвостом помахал.
— Ага! Хвостом? Да это же и есть, Кира, пуделиный разговор. Пудели только хвостом и разговаривают.
— Хвостом? Правда, Феофан?
— Истинная правда. Ну, покажи-ка, как он сделал хвостом.
Кира быстро прочертила в воздухе указательным пальцем три длинные линии.
— Так, так и так.
Феофан обрадовался и захохотал.
— Как же ты не поняла, Кирочка? Это значит: «благодарю тебя, Кира»
