ране на плече. Старик стонет.
– Терпи! – говорит Апостол, – в лагере было больнее. Забыл уже?
Отца Климента по-прежнему так зовут, Апостол.
– Отправлю тебя на пароходе в Хабаровск, только навигация откроется. Там мои люди помогут выправить литер на поезд. И поедешь в свой Воронеж. Еще и жену успеешь увидеть, и ребятишек. Выросли, небось, уже. Женихи… Или у тебя невесты?
Старик благодарно улыбается щербатым ртом.
И мы вдруг видим, что не такой уж он и старик.
За столом сидит компания полууголовного вида. Все в шерстяных пиджаках, в прохорях. Для настоящего урки прохоря и пенж – вещи первой необходимости.
Еще коля-финкель – нож с выкидным лезвием на пружине.
За голяшкой сапога.
Костя Ярков тоже среди них. Он как раз недавно бросил институт. Вернулся в ту среду, где чувствует себя своим. Костя в синих офицерских брюках-галифе, двубортный пиджак на плечах. Из-под пиджака выглядывает из вискозного шелка рубашка, воротник на замочке. Тогда многие так одевались.
Режутся в карты – на интерес. И пьют водку.
В углу, нахохлившись как ворон, сидит на каталке Николай Степанович Гринько. Изображает из себя побирушку-самовара. Их по-прежнему хватает на железнодорожных вокзалах. Безногие фронтовики-калеки. Промышляют подаянием, мелким воровством, продажей карт и порнографических открыток. На самом деле Мыкола сам организовал перевалочную блатхату для выходящих на волю зэков. Такая своеобразная кадровая служба для отбора рабочей силы. Слушает разговоры, присматривается. Отбирает для своего дела крепких мужиков. Николай Степанович сколотил артель старателей. Сбылась его мечта. Не мудрствуя лукаво, назвал артель «Амгунь». Участки ее разбросаны от золотоносного ручья Йорик до верховий Амгуни: Бриакан, Веселая Горка. На Мар-Кюеле, в Аяно-Майском районе, тоже стоят его люди. Люди ржавого фарта. По-воровски ржа, рыжье – золото. И уже к границам Магаданского края подбирается Николай Степанович. В органах давно знают, что сбежал он с зоны, но не трогают. Власти не велят. Артель «Амгунь» дает стране золото. А край чем отчитывается перед Москвой? Правильно. Ургальским углем, нанайскими кедрами и Мыколиным золотом. Ну, еще охотоморской сельдью, рыбой-кетой и черной икрой, калужьей. Хотя раньше, каких-то пять лет назад, дальневосточники отчитывались кубатурой пробитых тоннелей и метражом отсыпанной трассы. Почти все позакрывали и законсервировали на БАМе. Лагеря разбежались.
А Николай Степанович смикитил все заранее.
Осенью в поселок старателей на плато Мар-Кюэль прилетал Косыга. Собрал Николай Степанович Гринько своих начальников участков и бригадиров. Косыга сказал: «До плана по стране совсем чуть-чуть не хватает золота. Что вам надо, мужики, чтобы план выполнить?»
Мужики ответили: «Дай нам технику и людей!»
Николай Степанович обронил тогда: «На Кондёре платину нашли… Россыпью».
Косыга встрепенулся: «Платину, говоришь?! Присылай карты и обоснование! Технику дам, а людей сам подберешь».
В тайгу кинули трактора и бульдозеры, драги и мониторы.
На плато Кондёр, уже известное в мире, пошли первые партии геологов.
Кондёр – как будто кто-то его циркулем нарисовал.
Горный хребет почти идеальной круглой формы.
Какого-то космического происхождения.
По-настоящему Кондёр откроют только через двадцать лет.
Сидящие за столом картежники говорят о власти.
В России во все времена так.
Про царя, отца родного, и про бояр, казнокрадов.
Хоть при Сталине, а хоть и при Путине.
В ночлежках, на малинах, в общагах и на вокзалах тогда, в пятидесятых, все больше спорили о расстрелянном Берии и обсуждали амнистию.
Сначала лениво перебрасываются:
– Такая власть – ей бы только на нас… класть!
– А что власть?! Гуталинщика отравили, а Берию не расстреляли… Нет! Я не верю! Куда-то спрятали.
– Посмотрим, как народишко по новой стучать начнет!
– За что сидели-то?! Полстраны посадили, полстраны расстреляли!
– Так у них все было продумано… Система по очистке кадров.
Тут Костя влез:
– Не знал Сталин, что на местах творится! Не зря он Ягоду с Абакумовым и Ежова в расход пустил. Дошла очередь до Лаврентия Павловича.
Постепенно спор накаляется.
Разнокалиберный народ собрался на блатхате. Тут и уголовнички-рецидивисты, и парочка политических – преподаватели какие-то. То ли историки, то ли просто ленинцы. Такие не сдаются! Ортодоксы из Хабаровска, которые до сих пор верят в человечность учения Владимира Ильича. У одного, как будто специально, фамилия Царёк, Виктор Фадеевич. Кличка почему-то Опричник. Оттянул свою десятку вчистую.
Были еще агроном из-под Бирокана, бывший вохряк с аэродрома, из-под Хурмулей, рядом с поселком Старт. И Костя Ярков сидел вместе с ними. Он не особо скрывал, что служил в органах и ему приходилось ловить зэков.
Опричник с Костей зацепились.
Костя:
– Народ здесь ни при чем! Ясно же сказано, что классовая борьба, по мере победы социализма, обостряется… Вот они и повылазили. Кулаки недобитые, диверсанты, бывшие царские офицеры, князьки и графы. А особенно партийцы! Вот уж кто рвался к власти… Вагонами с БАМа вывозили кирпич и пиломатериалы! Сам отвечал за погрузку.
Опричник:
– Ты партийцев не трожь!
Тут он делает паузу. В картах масть пошла.
– А мы тебя дамой, а мы тебя – королем! Сейчас выбью лоха…
Выбить лоха – выиграть в карты у простака. За десять лет на поселухе Опричник, хотел того, не хотел, поднабрался блатного жаргона.
Феня – она, как вша лагерная, сама себе дорогу найдет.
– Партийцы отстаивали честную линию везде и всегда. И даже на поселухе не шестерили. А вот почему народец ваш, богоносец и страстотерпец, строчил доносы на мать, на отца, на сестру и на брата?! И в охранники служить рвался! Очередь была в НКВД. Ты-то небось после фронта в учителя или в охотники не пошел. Не одного зэка на снег повалил, а?! Сам вчера по пьяни хвалился, что меткий снайпер. С бедра, по-македонски, бьешь!
Костя вскакивает и бросает карты на дощатый стол:
– Мало я вас валил, падлы! Власть им плохая… Предатели!
– Я предатель?! Да я за советскую власть жизнь отдам… Я под Корфовской кулацкую банду вырезал!
Теперь мы понимаем, почему Царька прозвали Опричником.
Он был опричником. Но не у царя, а у Сталина.
И Костя тоже был опричником.
Они хватают друг друга за грудки, так что с Костиного пиджака летят пуговицы. Гринько нарочито шумно возится в своем углу. Между Костей и Опричником встает Климент. У него костистое лицо с желтой кожей, глубокие, во впадинах, глаза. Ходит как-то бочком, левую руку к себе тянет.
– Разойдитесь с миром. И ты не прав, Костя. И вы, Виктор Фадеевич. Всякий народ заслуживает своей власти. Пророк Исайя об этом сказал.
– То есть все, что происходило в лагерях, правильно?! Мы все заслуженно отсидели?
Апостол думает.
– Такое испытание выпало на долю русского народа. Крест… А больше, чем вынесешь, Бог креста не дает.
Царёк уже подостыл.
– О! Еще один защитничек народа… Попик! Вот вы нам и скажите, отец Климент, как церковь относится к советской власти?! Вас же отделили от государства! И давили вас не меньше мужиков и партийцев. Где же истина?!
Все затихают в шалмане. Видно, что слово Климента здесь авторитетно. Ждут ответа. Многие наслышаны, что Апостол – повторник,
