и стали кружить над собраньем,
Головы всех оглядели, увидели общую гибель
И, расцарапав друг другу когтями и щеки и шеи,
Поверху вправо умчались — над городом их, над домами.
Все в изумленье пришли, увидевши птиц над собою,
И про себя размышляли, — чем все это кончиться может?
Вдруг обратился к ним с речью старик Алиферс благородный,
Масторов сын. Средь ровесников он лишь один выдавался
Знанием всяческих птиц и вещею речью своею.
Он, благомыслия полный, сказал пред собраньем ахейцев:
«Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я!
Больше всего к женихам обращаюсь я с речью моею.
Беды великие мчатся на них. Одиссей уж недолго
Будет вдали от друзей. Он где-то совсем недалеко!
Смерть и убийство растит он для всех женихов Пенелопы!»
Глашатай Медонт пришел ко мне с ужасной вестью. Оказывается, Телемах действительно выпросил у кого-то корабль, уговорил нескольких мореходов и отплыл в Пилос и в Спарту, чтобы там разузнать об отце. Узнать он, конечно, ничего не узнает, но поездка эта не слишком опасная, и я бы не стала особенно волноваться. Но Медонт подслушал разговор Антиноя с несколькими его товарищами: они решили устроить Телемаху засаду и подстеречь его корабль на обратном пути в проливе между Итакой и Замом.
Я не слишком поверила Медонту — он мог солгать мне, чтобы очернить Антиноя, с которым плохо ладил в последнее время. И все-таки меня охватил ужас.
Антиноя и тех, с кем он якобы замыслил это страшное дело, уже не было во дворце, и мне оставалось только молить Афину, чтобы она сжалилась над сыном своего любимца и уберегла его от опасности.
Я напустилась на служанок за то, что ни одна из них не предупредила меня об отъезде Телемаха, — ведь он забрал из кладовых припасы для путешествия, а это нельзя было сделать незаметно. И тогда Евриклея призналась, что Телемах отплыл с ее ведома. Когда-нибудь я удушу эту старую суку. Он взял со старухи клятву молчать, пока с его отъезда не минет двенадцать дней или пока я сама не спрошу ее о сыне. Телемах хотел сохранить свое путешествие в тайне от меня, чтобы я не волновалась о нем и чтобы моя красота не поблекла от слез — он боится, что в противном случае меня будет трудно выдать замуж, а он очень надеется от меня избавиться.
Несколько дней я провела в непрерывной тревоге. Казалось, весь мир вокруг разделяет мою тоску. Весна, которая уже давно простерла свои крылья над Итакой, куда-то отступила. Задул холодный Борей, по ночам на землю падал иней, и я, не в силах заснуть, бродила по двору, закутавшись в меховой плащ и прислушиваясь: не раздадутся ли за воротами знакомые шаги...
Лаэрт тоже откуда-то узнал об исчезновении внука и окончательно затосковал. Он перестал есть и пить, забросил работы по саду и проводил свои дни в слезах и жалобах...
Только сегодня я узнала, что все закончилось благополучно: во дворец пришел посыльный от спутников моего сына и сказал, что их корабль возвратился на Итаку. В это же время появился Евмей и сообщил, что Телемах жив и здоров и находится в его хижине. Я немедленно послала рабыню успокоить Лаэрта.
...Я решила писать правду и только правду. И как бы страшно ни было мне об этом писать... Дело в том, что я очень волновалась за Телемаха. Но когда я узнала, что он вернулся на Итаку, я ощутила мгновенное разочарование, в котором сама себе не сразу смогла признаться. Я вдруг поняла, что его смерть развязала бы меня... Что ждет его самого в будущем? Усугубляющееся безумие? Презрение и страх окружающих? Мне кажется, что скоро он не остановится перед преступлением... И это будет не смелое и дерзкое убийство, а что-то темное, страшное, ползучее — как будто змея неслышно вползает в спальню или яд сочится по стенке кубка... Каков бы ни был Одиссей, о нем поют аэды. Что споют они о его сыне? Я не хочу, чтобы мой ребенок оставил о себе такую память, как Ликаон или Тантал [29]. Но желать его смерти я тоже не могу — это слишком страшно...
За что боги послали мне весь этот ужас?
Телемах провел ночь у Евмея и сегодня утром пришел во дворец. Я выбежала ему навстречу. Сбежались и рабыни — они искренне обрадовались, что он жив, обнимали и целовали его. Я растрогалась — кто бы мог подумать, что все так волновались за моего сына.
Потом Телемах отправился в город — выяснилось, что по пути из Пилоса он принял на корабль некоего Феоклимена, сына Полифейда из Арголиды. Феоклимен убил у себя на родине знатного мужа и вынужден был бежать от погони. В Пилосе он обратился к Телемаху за помощью и тот охотно взял его на корабль и пригласил во дворец в качестве гостя. Отправляясь к Евмею, Телемах на время пристроил убийцу у своего спутника Пирея, а теперь намеревался привести его в наш дом, чтобы вместе пировать и вручить ему подарки... Я пыталась узнать у сына, за что Феоклимен убил соотечественника, но Телемаху это было неизвестно.
Вскоре Телемах и его гость появились во дворце. Рабыни искупали их, умастили, и они уселись пировать в мегароне — Телемаху явно нравилось выступать в непривычной роли хозяина дома. Я уселась неподалеку с пряжей — мне хотелось расспросить сына о его путешествии.
Телемах рассказал, что сначала корабль доставил его в песчаный Пилос, где правит Нестор, сын Нелея. Старик принял гостя как родного сына, но ничего не смог поведать ему о судьбе отца и посоветовал отправиться в Спарту к Менелаю, который недавно вернулся домой из долгого странствия по Египту. Нестор дал Телемаху колесницу и своего сына Писистрата в попутчики. В Спарте Телемах впервые увидел Елену, которая приходится ему двоюродной теткой. Во дворце Менелая юноши застали двойную свадьбу — царь женил внебрачного сына на местной уроженке, а дочь Гермиону отправлял к Неоптолему, как обещал ему еще под Троей.
Меня расстроило это известие. Я вспомнила об Андромахе и о том, как пренебрежительно отозвался о ней Неоптолем, когда я
