После мне пришлось узнать, что достойные супруги распускали про меня самые невероятные слухи господам дворянам. Эти слухи разрослись до того, что спустя две недели после посещения моего сельца Нарядкина ко мне зашел Андроныч и сказал:
— А что про тебя говорят, Костентин Михалыч!
— А что?
— Бизюкинский мужик сказывал, что к Бизюкину к самому приезжал нарядкинский барин и, слышь, сказывал, бытто ты возмущать сюда хрестьян приехал. Сказывают, что Бизюкин-то сам хрестьянам сказывал, что вы, мол, хрестьяне, не слухайте чеярковского вучителя! Он, мол, чужой веры и противу господ ратует.
Я успокоил Андроныча, однако поспешил узнать, насколько справедливы эти слухи. Оказалось, что это постарались господа Поспеловы… Нечего сказать, удружили было мне… Особенно чеярковский пономарь старался поддерживать подобные слухи и раз даже пришел ко мне с такою речью:
— Вам бы отсюда ехать, господин учитель…
— К чему?
— Потому слухи о вас предосудительны… будто вы мутить приехали. Конечно, никто этому не поверит, только «мужик глуп».
Я поблагодарил за совет и, сказав, что не уеду отсюда, очень рассердил советчика, который и подводил всю эту музыку только для того, чтобы самому стать чеярковским учителем.
8
С весной на селе появилась большая забота. Ожидали приезда чиновника за сбором податей и недоимок. Андроныч частенько сердито покрякивал и, вздыхая, говорил:
— Пять рублев взыску. Где по нонешним временам взять их? О господи!
В чеярковском кабаке ходуном ходил шумный говор:
— Слышали, робя, чиновник, сказывают, едет? Ты, Микитич, готовь мошну-то!
— А ты нешто припас?
— Отколь припасешь?.. Скажем, братцы, что нету…
— Ловок сказать-то, — заметил кто-то в толпе.
— А пошто?
— А никак у тебя бока целы, божий ты человек?
— Целы-то целы…
— То-то же. Нешто царский чиновник терпит? Он те обручики железные, да и шабаш! Не-е, братцы, видно коровушек придется решить.
— Без них какое житье!..
— А решись!.. Кабы миром не платить… что́ с мира возьмешь, а то в одиночку беда!
— И то беда… Ох ты жисть-жистюшка! — вздыхали чеярковцы…
Долго еще они толковали, как с чиновником быть, и разошлись из своего клуба хмурые, понуря головы… Шли они по избам и там срывали сердце на бабах… А бабы, когда им приходилось плохо, «срывали сердце» на мальцах, давая им подзатыльники и тукманки, от которых рев и плач раздавался в избе, словно аккомпанемент грустному мотиву, что лежал у всех на сердце…
Наконец, приехал чиновник… Погнали мужиков в волостное правление.
Там сидела небольшая сухощавая фигурка с желтоватым лицом, наклонившимся над списками, где пестрели самые разнообразные имена. А у дверей толпилась целая куча крестьян. Одни как-то сосредоточенно глядели в землю, словно там хотели вдруг увидать трешницу, которую надо отдать в царскую казну; другие переминались с ноги на ногу, щипля в руках шапки, точно в них самая суть сидела; третьи охали и повторяли промеж себя: «Три рубля сорок четыре…» — «Рупь двенадцать!..» — «Чудны дела твои, господи!».
— Алексей Иванов! — раздавался голос из другой комнаты.
Тщедушный мужичонко, из себя на сморчок похожий, вышел из толпы и нерешительно направился к дверям в комнату, где сидел чиновник. На пороге он перекрестился и поклонился чиновнику.
— С тебя следует пять рублей восемьдесят копеек… Принес?..
— Ва…ва…ше васкобродие, со всем моим, пытому завсегда… Только, господи!.. Вот те бог!..
— Ежели к завтрашнему дню не будет, корову продам… Слышишь?..
— Ваше привосходительство!.. не погубите!..
И сирый мужичонко так-таки и повалился в ноги.
— Ну, ступай, ступай! — сердито заговорил чиновник. — С меня тоже спрашивают… Даю еще льготы день; чтобы в воскресенье были деньги.
Пот градом катился с Алексея Иванова, и он, ровно бы полуумный, вышел из комнаты чиновника… Глаза блуждали, волосы растрепались…
— Ай благ?.. — шёпотом спросил его кто-то. Но мужичонко не отвечал… Он только отчаянно мотнул рукой.
— Тимофей Кравчин! — снова раздался голос чиновника.
Из толпы вышел коренастый, здоровый мужик с умными, бойкими глазами.
— С тебя следует девять рублей пятьдесят две копейки… Принес?..
— Нет, не принес! — отвечал просто, но с достоинством, Кравчин.
Чиновник поднял глаза и вскричал: I
— Что-о-о?
— Не принес, мол, докладываю, васкобродие… потому нету… Сами понимаете… Хлебушка нет, не то что недоимку платить…
— Ежели ты не принесешь в воскресенье, всё у тебя в доме продам!
— Воля ваша, васкобродие, только ежели разорите нас теперь, ка́к на другой год платить станем?..
В толпе, стоявшей в первой комнате, раздавался ропот одобрения за такую речь. Но на лице у одного старика выразился страх и он шепнул:
— Кабы Тимофея не засадили. Эка отчаянный!..
— Заседатель! — крикнул чиновник, — взять его в темную!..
— Как будет угодно вашей милости… Только разорительно!..
— Вон!.. не то в кандалы… упорство!.. беррегись! — раздался голос из той комнаты.
Тимофей Кравчин прошел через толпу и только проговорил:
Сами, братцы, видите… Кабы миром!..
— А за мир, — опять заметил старик, — солдат нагоняют… Секуция пойдет!..
— Афанасий Потелов! — опять раздался крик…
Из толпы выделился небольшой, рыжеватый мужик… Вся его фигура представляла что-то комичное. Глаза его как-то озабоченно моргали, и всё лицо его, такое дряблое и полноватое, словно передергивало… Он, прежде чем идти к чиновнику, повернулся к толпе и, будто смеясь, сказал:
— То-то братцы… Ах ты, чтоб те!..
Потом снова ступил шаг и снова остановился и, переминаясь на месте, ровно курица, что дерет клювом мочалку, как-то топорщился и жался…
— Афанасий Потелов!..
— Яу! — ответил вдруг так необыкновенно весело Потелов, что в толпе засмеялись…
— Эх, чудной Фанасий… Чать, со страху!..
— С тебя приходится три рубля… Принес?..
Но Афанасий не подавал голоса, а только кланялся, улыбался и моргал глазами.
— Аль оглох?.. Принес?..
— Дети… васкобла…присходительство… Семеро…
— А как звать?..
— Звать-то…
Тут мужик вовсе растерялся и не мог припомнить, как звать детей…
— Семеро?
— Как же… семеро! Господь бог сподобил… Васкоблагородие… семеро… Теперича Петр… Фома… — И мужик стал по пальцам считать, припоминая детей…
— Да ты деньги когда ж?..
Опять Афанасий лишился голоса.
— Чтобы к завтрему!
— Деньги-то?.. Василий… Маланья о благовещении родилась… Господи!..
— Ежели к завтрему не принесешь, всё продам!..
— Нечего… нечего, васкобродие! — вдруг как-то весело сказал Потелов.
— Полушубок продам…
Мужик недоверчиво посмотрел на чиновника… Его светлые глазки усиленно моргали. Он что-то хотел сказать, да ровно в горле у него что-то поперхнулось. Весь придавленный, он будто еще принизился, опустился… Он поглядел на свой полушубок, снова заморгал глазами и быстро стал его снимать.
— Да ты погоди. Коли в воскресенье не принесешь, тогда снимем… Теперь ступай!..
Мужик поспешно вышел из комнаты, взойдя в толпу, громко повторял: «Неужто полушубка решиться?.. Господи!.. что ж это будет? Таперича без полушубка?..» И вдруг, как стоял у дверного косяка, так и зарыдал, словно бы ребенок малый.
— Петр Андросов!..
И снова раздался тот же голос… И снова слышались те же ответы… те же жалобы… Та же голь безызъянная, та же грусть безысходная.
Уж наступил вечер и полил сильный дождь… Мужики возвращались по избам и, проходя в сараи, гладили своих лошадок, приговаривая:
— Прощай, Вася!.. Решиться надыть тебя!.. Так-ту!..
Скоро ночь накрыла эту безвыходную бедность…
9
Спит большое село… Спит, отдыхая от прожитого дня, спит, чтобы снова проснуться на таковой же день и чтобы назавтра влачить такую же жизнь, какую вело и вчера…
Храпит и визжит в тесных, хлевообразных избах Чеярково… Спит оно крепко и, даже во сне ему не снится ни более удобное жилище, ни более здоровая пища, ни более здоровые ребятишки!..
Только бредит сквозь сон Афанасий Потелов и раздается в тишине ночной его голос: «Неужто полушубка решиться!..»
И безучастна ко всему этому темная ночь… Сумрачно, словно старая монашенка, глядит она сверху и не дает никакого ответа на сквозь-сонные жалобы о тяготе и оброке…
И глушит стук дождя да вой ветра эти вечные рассказы о том, что земли мало, что с Николы зимнего покупать хлебушко приходится, а покупать не на что!
10
Когда уехал чиновник, село походило на местность, где побывал неприятель. Везде шли толки о том, что один лишился коровы, другой лошади, третий домашнего скарбу и пр. Тяжело приходилось крестьянам… А время быстро шло и приближалась рабочая летняя пора. Тут и мне пришлось покинуть Чеярково, и я одним хорошим июньским днем выехал из села середь добрых пожеланий и напутствий учеников и чеярковских приятелей.
