И я стеналъ за народъ свой, и ждалъ избавителя, и читалъ о немъ въ священныхъ книгахъ.
Тогда возсталъ великій изъ великихъ Пророкъ Назарета. Имена Моисея и Иліи стали забвенны во имя Его. Ширь земли нашихъ отцовъ, высь небесной тверди, глубокій токъ Іордана, величіе городовъ, убожество селъ прониклись слухомъ славы Пророка. Лучи ея заиграли на снѣгахъ Ливана, просвѣтили темь кедровыхъ рощъ въ глубинѣ ущелій.
Народъ мечталъ: великъ Пророкъ — Онъ Мессія!
Онъ сокрушитъ иноплеменниковъ, и левъ отъ колѣна Іуды сядетъ царемъ на Сіонѣ. Мужи точили мечи на помощь Пророку. Ступени трона дрожали подъ ногами данника чужеземцевъ.
И я мечталъ съ народомъ: сердце мое рвалось къ Пророку и признало его владыкой и вождемъ.
Съ полкомъ многихъ я предсталъ Назарейцу. Мы пали ницъ предъ ликомъ Его и вскричали: «радуйся, Царь Іудейскій!».
Вотъ мы, рабы Твои, хотимъ быть изъ числа сильныхъ воинства Твоего, идти во слѣдъ Тебѣ съ мечемъ и копьемъ.
Но Пророкъ отвергъ насъ.
Онъ сказалъ: «Нѣтъ иной власти, какъ не отъ Бога. Поднявшій же мечъ отъ меча и погибнетъ!»
Онъ не хотѣлъ возстать на невѣрныхъ и внести гибель въ ихъ домы. Могъ и не хотѣлъ!
И снова, и снова приходили мы къ Пророку, но всякая скорбь получила отъ Него утоленіе — только не наша. Онъ предлагалъ намъ лѣкарство любви, когда мы просили крови.
Мы скорбѣли, но еще не отчаявались. Пророкъ отказался вести насъ, но въ рѣчахъ Его сверкали искры пламенной любви къ родинѣ. Мы толковали народу проповѣди Назарянина, обращали каждое слово въ пользу своего дѣла и готовили почву для подвиговъ освобожденія. Мы прятались за имя Пророка; о насъ писалъ Его ученикъ: «были люди не изъ числа учениковъ Іисуса, творившіе чудеса во имя Его». Пророкъ зналъ наши дѣла и не воспрещалъ намъ. Это насъ ободряло.
Пророкъ творилъ чудеса. Онъ далъ хлѣбъ голодавшему народу, и толпы поклонились Ему, какъ Мессіи. Тогда мы воззвали: провозгласимъ Его царемъ! И народъ назвалъ Его царемъ, a Онъ скрылся отъ насъ въ пустыню, довѣрился утлой ладьѣ и волнамъ Геннисарета. Царь не отъ міра сего отвергъ царство плоти!
Онъ оскорбилъ меня въ ревности о Немъ, и мое сердце наполнилось ненавистью къ Нему. мнѣ стало ненавистно то, предъ чѣмъ я преклонялся.
Мое негодованіе укоряло Іисуса въ кощунствѣ — за вдохновенную проповѣдь, въ волшебствѣ — за чудеса, въ лицемѣріи — за добродѣтель, въ предательствѣ — за общеніе съ иновѣрцами.
Я думалъ: Онъ не можетъ быть Мессіей, освободителемъ и побѣдоносцемъ Іуды. Онъ не покоритъ вселенную тайнѣ Іерусалимскаго храма. Римляне и эллины, язычники отъ Тира и Сидона приглашены Имъ къ райской трапезѣ, предвѣчно уготованной для дѣтей Израиля. Для насъ и для насъ однихъ! Для народа, избраннаго среди племенъ отверженныхъ. Онъ хочетъ сдѣлать насъ братьями римлянамъ въ царствѣ мертвыхъ, a царству живыхъ воспрещаетъ поднимать мечи на поработителей. Онъ измѣнникъ. Онъ не можетъ быть Мессіей, возстановителемъ закона. Ученики Его нарушаютъ покой субботы, a самъ Онъ исцѣляетъ болящихъ въ ея таинственные часы.
Онъ чуждается мудрыхъ школы Гамаліила и не брезгуетъ бесѣдовать съ беззаконными самаритянами; Онъ оправдалъ прелюбодѣйную жену; Онъ отвергъ законъ отмщенія до седьмого колѣна — око за око и зубъ за зубъ — и заповѣдаетъ любить своихъ враговъ. Онъ отступникъ!
Насталъ часъ, когда я утолилъ свою ненависть.
Пророкъ прибылъ въ Іерусалимъ.
Народъ, провозгласившій Іисуса царемъ, встрѣтилъ Его, какъ царя — съ пальмовыми вѣтвями въ рукахъ, съ криками «осанна!»
У народа бываютъ мгновенія, когда насущная потребность его — поклониться единому изъ своей среды. Горе тому, кто устранится отъ поклоненія или помѣшаетъ ему!
Пророкъ сдѣлалъ такъ. Онъ, за кѣмъ, по одному Его знаку, могли бы потянуться всѣ караваны Іуды и Израиля, смиренно пробирался сквозь восторженную толпу, возсѣдая на ослѣ, окруженный босоногими учениками, рыбаками въ грубыхъ одеждахъ. Предъ народомъ опять явился Царь духовнаго міра, a не наслѣдникъ Давида — владыка Іудеи.
И народъ понялъ это, и отчаялся подобно мнѣ, и не простилъ Пророку, и предалъ Его въ руки иноплеменниковъ.
Его казнили, какъ самозванца и возмутителя. Римляне не подозрѣвали, что Онъ могъ стереть ихъ съ лица земли однимъ словомъ и отказался произнести это слово!
Тяжелую седмицу суда надъ Пророкомъ человѣчество, изъ вѣка въ вѣкъ, изъ года въ годъ, поминаетъ плачемъ и слезными молитвами, но — что его двухтысячелѣтняя скорбь предъ смутой, глухо волновавшей тогда жительство Шалима!
Народъ, привыкшій къ крови и казнямъ, читавшій въ книгахъ о человѣческихъ жертвахъ отцовъ своихъ, не смутился, осуждая преступника закона, но затрепеталъ, осудивъ. И самъ не понималъ — отчего ему страшно — и еще больше боялся оттого, что не понималъ.
Я былъ слѣпъ и ликовалъ! Меня волновалъ злорадный смѣхъ, когда жалостливыя женщины Шалима съ плачемъ называли Осужденнаго мученикомъ. Да! точно! Онъ умиралъ мученикомъ, не причастнымъ клеветѣ, тяготѣвшей на Немъ. Но я, въ своей душѣ, безпощадно судилъ Его за другую вину и за другую вину приговорилъ Его къ смерти. Пусть глупая толпа, шумя y подножія креста, съ насмѣшками разбираетъ глумливую надпись надъ челомъ Распятаго и хулитъ Его, какъ самозванца. Для меня этотъ крестъ и воздвигнется за то, что Пророкъ не сталъ Іудейскимъ царемъ, измѣнилъ своей родинѣ, поругалъ обращенное къ Нему мое сердце — народное сердце!
Я стоялъ y дверей своего жилища, когда Пророкъ, подъ тяжкимъ бременемъ креста, свершалъ страшный путь на Голгоѳу. Предмѣстье пестрѣло народомъ; любопытные сотнями примыкали къ грозному шествію, извивами змѣя тянувшемуся по тѣснымъ переулкамъ. Насмѣшки и брань висѣли въ воздухѣ, но лица ругателей были блѣдны, a женщины громко рыдали…
Шествіе приближалось къ моимъ дверямъ. Онъ шелъ впереди. Я видѣлъ тѣло, согбенное подъ тяжелою ношей, видѣлъ помертвѣлое лицо съ полузакрытыми очами, видѣлъ обнаженныя откинутыми рукавами хитона руки съ напруженными въ непомѣрномъ усиліи мышцами, различалъ синій рубецъ на шеѣ — слѣдъ бичеванія — и кровавыя язвы отъ терноваго вѣнца на челѣ; видѣлъ все — и ликовалъ, упиваясь местью.
Все ближе, ближе. Вотъ Онъ миновалъ домъ моего сосѣда… вотъ Онъ минуетъ мой порогъ. Но силы измѣнили Пророку. Онъ споткнулся, зашатался, упалъ, тяжело ударившись о землю. Крестъ загремѣлъ по камнямъ. Толпа испуганно отступила отъ орудія казни. Одинъ изъ римлянъ-стражниковъ съ ругательствомъ замахнулся на Осужденнаго; начальникъ стражи прикрикнулъ на солдата и остановилъ готовую ударить руку.
Пророкъ лежалъ навзничь. Онъ не былъ въ обморокѣ — грудь Его вздымалась частымъ и сильнымъ дыханіемъ. Римляне раскрыли воротъ Его хитона; пожилая женщина вытерла съ лица Его потъ.
Пророкъ всталъ на ноги. Начальникъ стражи разрѣшилъ Ему отдыхъ. Пророкъ оглядѣлся и вдругъ невѣрными шагами направился… ко мнѣ! Удивленіе оковало меня и задушило ярость. Онъ взоромъ молилъ меня о милости, и жалость, противъ воли, прокралась въ мое сердце.
Но только на мгновенье! Я всмотрѣлся въ Него: да! нельзя было вообразить страданія больше, чѣмъ прочелъ я въ Его изможденномъ ликѣ, но, подъ истерзанной плотью, я видѣлъ все тотъ же непоколебимый, высокій духъ, чуждый человѣческимъ страстямъ и порывамъ! Пророкъ страдалъ, но былъ спокоенъ и благъ въ своемъ страданіи: мысль Его оставалась свободною въ узахъ, убѣжденія — ясными во мракѣ смерти, чувства — святыми въ оскверненіи.
Онъ считаетъ себя правымъ! Эта мысль возродила во мнѣ гнѣвъ, убитый было изумленіемъ. Пророкъ былъ уже возлѣ меня. Тогда я проклялъ Его предковъ и съ крикомъ ударилъ Его.
Пророкъ упалъ на колѣни… Когда же я взглянулъ въ Его широко раскрывшіяся очи, я прозрѣлъ въ нихъ Бога…
Уста Іисуса дрогнули, и я внялъ въ дыханіи ихъ волю Невѣдомаго:
— Живи!.. Иди!..
То былъ голосъ Бога.
Я затрепеталъ… свѣтъ улетѣлъ изъ моихъ очей.
Я очнулся. Улица давно уже опустѣла. На далекой Голгоѳѣ чернѣли три креста…
Городъ былъ тихъ и мраченъ.
Въ ушахъ моихъ безостановочно звучали слова: «живи! иди! живи! иди!» Сердце мое болѣло и влекло меня — куда? я не зналъ и страдалъ отъ незнанія…
«Живи! иди!.. живи! иди!».
Глубокой ночью я оставилъ свой домъ и пришелъ на Голгоѳу.
Ночь была черна. Римскій стражникъ, бренча оружіемъ, мѣрными шагами кружилъ по холму. Его смѣнники молчаливо сидѣли y костра — красное пламя странно играло на суровыхъ лицахъ. Отъ крестовъ доносилось рыданіе — тихіе стоны, пѣвучія жалобы. Было жарко и душно, но, когда рыданіе коснулось моего слуха, я похолодѣлъ, y меня точно оборвалось сердце. Начальникъ стражи былъ мнѣ знакомъ.
— Что такъ поздно? проворчалъ онъ, отвѣчая на мой привѣтъ, — зачѣмъ пожаловалъ?
— Дай мнѣ увидѣть Его… сказалъ я.
— И ради того ты, въ такую пору, оставилъ теплую постель? Юпитеръ и Юнона! Люди Іерусалима! не сошли ли вы съ ума?.. Но я радъ тебѣ, еврей! Садись къ огню и раздѣли съ нами ужасъ этой ночи… Спокойно ли въ городѣ?
