— А-а, — сказало, подмигнув, его превосходительство, — вот ты где, славный мышонок! Когда же ты придёшь ко мне?
Гувернантка неожиданно вскочила и крикнула:
— Что это такое, как вы смеете говорить мне «ты»?
Его превосходительство было так изумлено, что даже закачалось.
— Ты… на «ты»… А как же тебя называть?
— Это безобразие! Прошу, прежде всего, называть меня на «вы».
Его превосходительство побледнело, как мертвец, и крикнуло:
— Караул, режут! Спасите, люди! Сюда!
В комнату вбежала жена, слуги.
— В чём дело? Что случилось?
С ужасом в лице его превосходительство указало пальцем на гувернантку и прохрипело:
— Революционерка… Забастовка… Предъявила политические требования и забастовала.
— Что за вздор! Какое требование?
— Говорит: называйте меня на «вы».
С этого началось…
Его превосходительство одевалось для прогулки и позвало прислугу.
— Что прикажете?
— Тыезд мой готов?
— Чего-с?
— Тыезд, говорю, готов?
— Ты…езд…
— Вот осёл-то, не буду же я говорить тебе — выезд. Ступай узнай!
— Так точно-с, тыезд готов.
Его превосходительство побагровело.
— Как ты смеешь, негодяй! Я тебе могу говорить тыезд, а ты мне — выезд. Понял? Теперь скажи — какова погодка?
— Хорошая-с, ваше превосходительство.
— Солнце ещё тысоко?
— Так точно, высоко.
— Ну то-то, можешь идти.
Спускаясь по лестнице, его превосходительство увидело швейцара и заметило ему:
— Почему нос красный? Тыпиваешь, каналья!
— Никак нет.
— То-то, а то могу тыбрать другого швейцара, не пьяницу. А зачем на лестницу нотый ковёр разостлал?
— Это новый-с.
— Я и говорю — нотый. Если не снимешь, завтра же тыгоню.
Потом, усевшись в экипаж, его пр-во завело разговор с кучером.
— Шапка у тебя, брат, потёртая.
— Так точно.
— Я думаю, тыдра на шапку хорошо будет.
— А я не знаю, ваше превосходительство, я такого меха и не слыхал.
— Как не слыхал? Обыкновенный мех.
— Не знаем-с. Выдра — это точно, есть.
— Вот дерево-то. Это для тебя она, может, и выдра, а для меня — тыдра.
— Оно можно было бы и выдру поставить.
— Если не найдем тыдру, то можно тыхухоль.
Кучер вздохнул и согласился:
— Можно и тыхухоль.
— Дурак, какой он для тебя тыхухоль! Разговаривать не умеешь.
Прогуливаясь по Стрелке и греясь на солнышке, его превосходительство думало:
«Скоро тыборы в Думу. Кого-то они тыберут? Во что тыльется народная воля?.. Уты, прежние времена прошли, когда можно было тыдрать мужика и тыбить у него из голоты эту самую народную волю».
Увлечённое этими невесёлыми мыслями, его пр-во не заметило, как толкнуло какого-то прохожего и наступило ему на ногу.
— Ой, послушайте, нельзя ли поосторожней!
— Извини, голубчик, я не заметил твоей ноги.
— Прошу вас, — раздражённо крикнул незнакомец, — называть меня на «вы»!
— Ш-што-с? Предъявление требований! Политических! Забастовка, баррикады!
Его превосходительство выхватило револьвер и скомандовало: пли!
Потом, сжалившись над упавшим от ужаса незнакомцем, его превосходительство наклонилось над ними сказало:
— Вот видишь ли, голубчик. Ты мне, конечно, должен говорить «вы», а я тебе могу сказать «ты».
— Почему?
— Потому что я по чину старше.
И тогда, приподнявшись на локте, крикнул незнакомец с деланным восхищением:
— Здорово сказано! Умнейшая голова. Настоящая выква!
В один город приехала ревизия… Главный ревизор был суровый, прямолинейный, справедливый человек с громким, властным голосом и решительными поступками, приводившими в трепет всех окружающих.
Главный ревизор начал ревизию так: подошел к столу, заваленному документами и книгами, нагнулся каменным, бесстрастным, как сама судьба, лицом к какой-то бумажке, лежавшей сверху, и лязгнул отрывистым, как стук гильотинного ножа, голосом:
— Приступим-с.
Содержание первой бумажки заключалось в том, что обыватели города жаловались на городового Дымбу, взыскавшего с них незаконно и неправильно триста рублей «портового сбора на предмет морского улучшения».
«Во-первых, — заявляли обыватели, — никакого моря у нас нет… Ближайшее море за шестьсот верст через две губернии, и никакого нам улучшения не нужно; во-вторых, никакой бумаги на это взыскание упомянутый Дымба не предъявил, а когда у него потребовали документы — показал кулак, что, как известно по городовому положению, не может служить документом на право взыскания городских повинностей; и, в-третьих, вместо расписки в получении означенной суммы он, Дымба, оставил окурок папиросы, который при сем прилагается».
Главный ревизор потер руки и сладострастно засмеялся. Говорят, при каждом человеке состоит ангел, который его охраняет. Когда ревизор так засмеялся, ангел городового Дымбы заплакал.
— Позвать Дымбу! — распорядился ревизор. Позвали Дымбу.
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
— Ты не кричи, брат, так, — зловеще остановил его ревизор. — Кричать после будешь. Взятки брал?
— Никак нет.
— А морской сбор?
— Который морской, то взыскивал по приказанию начальства. Сполнял, ваше-ство, службу. Их высокородие приказывали.
Ревизор потер руки профессиональным жестом ревизующего сенатора и залился тихим смешком.
— Превосходно… Попросите-ка сюда его высокородие. Никифоров, напишите бумагу об аресте городового Дымбы как соучастника.
Городового увели.
Когда его уводили, явился и его высокородие… Теперь уже заливались слезами два ангела: городового и его высокородия.
— И-зволили звать?
— Ох, изволил. Как фамилия? Пальцын? А скажите, господин Пальцын, что это такое за триста рублей морского сбора? Ась?
— По распоряжению Павла Захарыча, — приободрившись, отвечал Пальцын. — Они приказали.
— А-а. — И с головокружительной быстротой замелькали трущиеся одна об другую ревизоровы руки. — Прекрасно-с. Дельце-то начинает разгораться. Узелок увеличивается, вспухает… Хе-хе… Никифоров! Этому — бумагу об аресте, а Павла Захарыча сюда ко мне… Живо!
Пришел и Павел Захарыч.
Ангел его плакал так жалобно и потрясающе, что мог тронуть даже хладнокровного ревизорова ангела.
— Павел Захарович? Здравствуйте, здравствуйте… Не объясните ли вы нам, Павел Захарович, что это такое «портовый сбор на предмет морского улучшения»?
— Гм… Это взыскание-с.
— Знаю, что взыскание. Но — какое?
— Это-с… во исполнение распоряжения его превосходительства.
— А-а-а… Вот как? Никифоров! Бумагу! Взять! Попросить его превосходительство!
Ангел его превосходительства плакал солидно, с таким видом, что нельзя было со стороны разобрать: плачет он или снисходительно улыбается.
— Позвольте предложить вам стул… Садитесь, ваше превосходительство.
— Успею. Зачем это я вам понадобился?
— Справочка одна. Не знаете ли вы, как это понимать: взыскание морского сбора в здешнем городе?
— Как понимать? Очень просто.
— Да ведь моря-то тут нет!
— Неужели? Гм… А ведь в самом деле, кажется, нет. Действительно нет.
— Так как же так — «морской сбор»? Почему без расписок, документов?
— А?
— Я спрашиваю — почему «морской сбор»?!
— Не кричите. Я не глухой.
Помолчали. Ангел его превосходительства притих и смотрел на все происходящее широко открытыми глазами, выжидательно и спокойно.
— Ну?
— Что «ну»?
— Какое море вы улучшали на эти триста рублей?
— Никакого моря не улучшали. Это так говорится — «море».
— Ага. А деньги-то куда делись?
— На секретные расходы пошли.
— На какие именно?
— Вот чудак человек! Да как же я скажу, если они секретные!
— Так-с…
Ревизор часто-часто потер руки одна о другую.
— Так-с. В таком случае, ваше превосходительство, вы меня извините, обязанности службы… я принужден буду вас, как это говорится, арестовать. Никифоров!
Его превосходительство обидчиво усмехнулся.
— Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.
Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.
— Ага! Так, так… Вместе разрабатывал?! С кем?
Его превосходительство улыбнулся.
— С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.
— Да-а? Кто же этот человечек?
Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:
— Виктор Поликарпович.
Была тишина. Семь минут.
