Конец четвертого акта
Та же темница, что и в первой картине. Место Гермогена пусто. Пахомов, прикованный, лежит на земле.
Пахомов. Я жив еще, но силы угасают. Мне не видать земли родной свободной и счастливой. И скоро, скоро жизнь меня покинет. Я погибну в темнице сырой, вдалеке от невесты, Марии родной! Не видать больше светлого дня, погибаю я, цепью звеня. Но душа не болит, я спокоен и горд. За меня отомстит мой великий народ!
Вбегает Федька Андронов.
А ты зачем пришел? Взглянуть, как узники от голоду в темнице погибают? Я думал, что натешилась твоя душа, когда вы Гермогена уморили. Но, видно, тебе мало… Ну, что ж, приди еще… настанет мой черед и очень скоро… Желаю умереть, как умирал старик. Ни слова жалобы чтоб вы не услыхали. Приди, приди, но только ты не жди потехи. Мучитель!
Андронов. Прости меня, Илья, за все, что было! Забудь, прости! Я ключ принес открыть твои оковы, принес кусочек хлеба. Видит бог, тебя мы не морили. В осаде сами голодали, падаль ели. Прости, Илья!
Пахомов. Да что с тобою сталось? Тебя, боярин, не узнать!
Андронов. Кремль ополченье осадило, сдаются им поляки!
Послышался далекий взрыв.
Убьют меня, Илья, убьют, не пожалеют!.. За что, Илья? Ведь присягал я Владиславу, и свято я держал присягу! За что, владычица, за что?
Пахомов. Открой мне цепи, дай напиться, окаянный!
Послышался шум.
Андронов. О, господи, идут! Я при тебе побуду… (Бросает ключ, скрывается в угол.)
Мария (вбегает). Кто здесь живой есть? Отзовитесь!
Пахомов. Здесь человек живой… ко мне… сюда…
Мария. Илья! Илья! О, не смотри так страшно! Неужто ты не узнаешь людей? Нашла, нашла тебя! Сбылось мое мечтанье, сбылось!
Пахомов. Мария, ты ли? Нет, не верю? Сколько раз я был обманут сновиденьем, я видел призраки во тьме…
Мария. Взгляни, взгляни, узнай меня!
Пахомов. Глаза мои от света слепнут.
Мария. Я выхожу тебя, забудешь ты свои мученья!
Пахомов. Беги, беги, ведь этот ход сгубил меня! Беги отсюда!
Шум. Вбегает Петрусь, с ним несколько казаков.
Петрусь. Нашла?
Мария. Откройте ему цепи!
Пахомов. Мне все равно не жить.
Мария. Ты не умрешь! Ты не умрешь! В моих руках ты!
Петрусь. Зачем же помирать теперь? Дыши.
Казаки открывают цепи Пахомову.
Кто это прячется в тени?
Андронов. Я не поляк, я не поляк! Андронов, свой я, братцы!
Казаки. Андронов Федька? Вот он! Вот он!
Андронов. Я цепи открывал ему! Я хлеб ему принес!
Петрусь. Вяжите Федьку! (Выходит.)
Связанного Андронова казаки увлекают вон.
Мария. Ты не умрешь, в моих руках ты, мой милый!
Пахомов. Здесь по ночам меня манили сновиденья… я не могу поверить счастью своему! Ты вновь со мной, со мной!
Мария. Вернулась я к тебе, и больше мы не разлучимся никогда!
Пахомов. Моя подруга!
Мария, Пахомов. С тобой, с тобой навек!
Мария. Прошли навек печали, любовь горит еще сильней, и грозовые дали не омрачат счастливых дней!
Пахомов. Прошли навек печали…
Мария. Любовь горит еще сильней…
Пахомов. Мария. И грозовые дали не омрачат счастливых дней!
Темно.
Спасские ворота в Кремле. Народ. В Спасских воротах показываются кони. Выезжает Трубецкой, за ним казаки. Затем — выезжают Пожарский и Минин, за ними — ополчение.
Народ. Солнце пылает на шлеме его, радость сияет во взоре его. Слава Пожарскому, слава! Живи и здравствуй много, много лет! Слава Пожарскому, слава! Живи и здравствуй много, много лет! Слава Пожарскому, слава!
Минин. Свободен отчий дом, он перед нами, и снова мы в Отечестве своем!
Народ. Спасителям народа слава!
Минин. О, нет, о, нет, не нам!
Пожарский. Не нам!
Минин, Пожарский, Трубецкой. Народу слава!
Все. Вражьи знамена пред нами упали. Славу спасителям пойте своим! Отечество наше мы отстояли, всегда отстоим! Слава героям, родину спасшим, слава! Слава героям, родину спасшим, слава!
Конец
В ОР РГБ хранятся материалы к либретто, 1-я (черновая) редакция и позднейшие добавления и варианты. 1936, июня 18 — июля 6; дорабатывал либретто в 1937 и 1938 гг. В автограф карандашом и чернилами вложены листы со стихотворными текстами для либретто (к. 16, ед. хр. 1).
Вторая редакция оперы в четырех актах (7 картин) была закончена 20 июля 1936 года. Первая публикация за границей.
Публикуется машинопись с размеченными рукою Е. С. Булгаковой местами для дополнений 1938 г., карандашом, по расклейке книги: Булгаков М. А. Кабала святош. М Современник, 1991 (См.: ф. 562, к. 16, сд. хр. 5–6). Впервые опубликована М. Козловой и А. Павловой-Арбениной в книге: Музыка России. Выпуск 3, М., 1980. Затем: Советская Россия, 1987, 9 августа. Вступительная статья и публикация В. Лосева.
В публикацию внесена незначительная правка после сверки с машинописью. Так, в 3 картине есть фраза: "Слепцы. Было видение. Сергий явился — спящих будить". В машинописи тире зачеркнуто карандашом. И в данной публикации эта фраза без тире, и по смыслу здесь не должно быть тире. В опубликованном тексте в акте пятом Пахомов говорит: "Я погибну в темнице сырой, вдалеке от невесты, Марии родной". В машинописи: "Марии моей".
Остались и другие незначительные разночтения публикации с машинописью, но эти разночтения можно обсудить при подготовке текста к академическому изданию.
Из переписки М. А. Булгакова и Б. В, Асафьева и "Дневника" Е. С. Булгаковой можно узнать весьма существенные подробности о творческой истории этого либретто.
Из дома отдыха ГАБТ Поленово 10 июля 1936 года Б. В. Асафьев писал М. А. Булгакову: "Сюда вчера приехал Мелик-Пашаев и сообщил мне радостную весть: "Вы кончили "Минина". Разрешите, поэтому, Вас от души поздравить и приветствовать". Через две недели Асафьев, получив либретто и прочитав его, писал уже из Ленинграда: "Пишу Вам, чтобы еще раз сказать Вам, что я искренне взволнован и всколыхнут Вашим либретто. Вы не должны ни нервничать, ни тревожиться. Я буду писать оперу, дайте только отдышаться и дайте некоторое время еще и еще крепко подумать над Вашим текстом в связи с музыкальным действием, то есть четко прощупать это действие… Умоляю, не терзайте себя. Если б я знал, как Вас успокоить! Уверяю Вас, в моей жизни бывали "состояния", которые дают мне право сопереживать и сочувствовать Вам: ведь я тоже одиночка…"
А 17 октября 1936 года Асафьев дал телеграмму Булгакову, что "кончил нашу оперу". В тот же день Булгаков ответил: "Радуюсь горячо приветствую хочу услышать". Но дело затянулось по каким-то соображениям, и Е. С. Булгакова 15 ноября 1936 года с тревогой записывает: "Асафьев ни сам не едет, ни клавира не шлет, чем весьма портит дело. Не хватало еще этих волнений М. А.". 19 ноября Яков Леонтьевич Леонтьев рассказал о посещении Большого театра Керженцевым и его одобрительных словах о "Минине". И в тот же день запись в "Дневнике": "Но где же клавир? Что делает Асафьев?" Эта тревога передалась и дирекции Большого театра.
…В последние дни 1936 года Булгаков и Мелик-Пашаев, получив клавир из Ленинграда, кое-что меняли в тексте, выправляли полученный экземпляр. В эти же дни получили письмо Асафьева от 12 декабря: "Спасибо за приезд, за чуткость… Приезд Ваш и Мелика вспоминаю с радостью. Это было единственно яркое происшествие за последние месяцы в моем существовании: все остальное стерлось. При свидании нашем я, волнуясь, ощутил, что я и человек, и художник, и артист, а не просто какая-то бездонная лохань знаний и соображений к услугам многих, не замечающих во мне измученного небрежением человека. Я был глубоко тронут чуткостью Вас обоих. Сердечное спасибо…" (Письма, с. 394–395).
Но во всех этих спорах и обсуждениях высказывались и здравые мысли и предложения, и Булгаков сразу же после встречи нового, 1937 года приступил к доработке либретто, тем более, что и в разговорах с Асафьевым тоже возникала какая-то обоюдная потребность еще раз вернуться к либретто, что-то действительно нужно было доработать, чем-то дополнить, чтобы скрепить разрозненные события и столкнуть в оперном конфликте действующих лиц.
