— А! Они поймали Януса, — восхищенно произнес Левин.
— Отсюда недалеко до рынка, возможно, он черный делец, — предположил Сократ, — или грозниевый спекулянт.
— Верно, а может, даже агент СНУ, — согласился Левин, против своей воли приходя в возбужденное состояние духа при виде столь близко действующей государственной машины. Он наблюдал за Смотрителем и его подчиненными, восхищаясь эффективностью их действий при допросе Януса. Прошло несколько месяцев со времени его последнего визита в Москву, а в деревенской глуши редко кому удавалось увидеть в действии великолепных луковицеголовых роботов 77-го батальона.
С трудом он заставил себя оторваться от завораживающего зрелища и повернулся к Сократу, на экране которого его ждали драгоценные Воспоминания. Он смотрел, как все три барышни подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго натянутых красных чулках были на всем виду. Для чего им, в сопровождении родителей, роботов III класса, и II/Жандарма/439 с покрытой медью работающей дымовой машиной нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что все, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Подняв глаза от приятного потока Воспоминаний, он увидел, что людей вокруг оцепленного блока заметно прибавилось. Смотритель отослал нескольких 77-х к толпе, чтобы сдерживать не в меру любопытных, а 77-й, удерживавший Януса, высоко поднял человека в воздух, сжимая его своими толстыми манипуляторами в перчатках, и стал грубо трясти свою жертву. Стук железных ботинок был слышен совсем близко, и Левин увидал, что 77-е обыскивали людей в кафе. Левина не трогали — присутствие его робота III класса означало, что он был высокопоставленным лицом; 77-е принялись сканировать остальных посетителей кафе своими физиометрами.
Левин с Сократом продолжали наблюдать за Смотрителем, который громко требовал ответа от своего пленного — очевидно, никакого ответа не последовало. Из верхней части корпуса 77-го, удерживающего Януса, вытянулся провод с золотистым наконечником и присоединился к левому виску человека. Разряд тока пробежал по проводу от корпуса 77-го прямо ко лбу пленного. Янус пробормотал что-то и задрожал, его тело трясло от боли. Все еще стоявшая в дверном проеме жена Януса вскрикнула и, потеряв сознание, упала на крыльцо.
— Скорый суд, — сказал Сократ, но от этого проявления насилия Левин поморщился и отвернулся; заметив болезненную реакцию хозяина, Сократ поспешил исправить то, что сказал минуту назад:
— Возможно, он агент СНУ. Почти наверняка, я уверен теперь, обдумав ситуацию.
Но Сократ не умел анализировать факты, не мог знать точного ответа, и Левин промолчал. На этот раз робот сам перезагрузил свой монитор, увлекая своего хозяина в спокойное прошлое.
Во время своего студенчества Левин чуть было не влюбился в старшую, Долли, но ее вскоре выдали замуж за Облонского. Потом он начал влюбляться во вторую. Он как будто чувствовал, что ему надо влюбиться в одну из сестер, только не мог разобрать, в какую именно. Но и Натали, только что показалась в свет, вышла замуж за матементального инженера Львова. Кити еще была ребенок, когда Левин окончил университет. Молодой Щербацкий, отправившись в шахты, погиб под завалами, и сношения Левина с Щербацкими, несмотря на дружбу его с Облонским, стали более редки. Но когда в нынешнем году, в начале зимы, Левин приехал в Москву после года в деревне и увидал Щербацких, он понял, в кого из трех ему действительно суждено было влюбиться.
Левин был влюблен, и поэтому ему казалось, что Кити была такое совершенство во всех отношениях, такое существо превыше всего земного, а он такое земное низменное существо, что не могло быть и мысли о том, чтобы другие и она сама признали его достойным ее.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете; да, у него была своя земля в деревне, однако, как и все управляющие шахтами, он был всего лишь работником, гордо копающий землю при поддержке Министерства, которому принадлежали все залежи грозниума в стране. Тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник, который профессор робототехники, который директор банка или вице-президент Департамента, как Облонский. Он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся добычей и выплавкой, то есть, бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда не годившиеся люди.
Сама же таинственная прелестная Кити не могла любить такого некрасивого, каким он считал себя, человека, и, главное, такого простого, ничем не выдающегося человека. Слыхал он, что женщины часто любят некрасивых, простых людей, но не верил этому, потому что судил по себе, так как сам он мог любить только красивых, таинственных и особенных женщин.
Левин пробыл в Москве, как в чаду, два месяца, почти каждый день видясь с Кити в свете, куда он стал ездить, чтобы встречаться с нею, его программы (если изъясняться грубо) сбились: он внезапно решил, что этого не может быть, и уехал в деревню. Но спустя несколько месяцев…
— Нет! Нет, умоляю…
Голос жены Януса снова отвлек Левина от его мыслей…
— Мы признаем свою вину. Это наших рук дело. Моих и моего мужа. Мы выпустили кощея на площади Святой Екатерины… В прошлый вторник. Это сделали мы! Умоляю…
— Об этом, госпожа, мы уже давно знаем, — сказал Смотритель, знаком подавая команду одному из стоявших роботов и привычным движением счищая пятнышки засохшей грязи со своего сияющего золотистого мундира. Из второго отсека 77-го робота появился еще один высоковольтный провод и закрепился на другом виске обвиняемого. Разряд тока вновь прошел по смертоносным проводам прямо в голову Януса. Его тело подбросило над землей, ступни судорожно затряслись, и затем он обмяк. Смотритель вновь дал знак 77-му; огромный робот поднял старика, будто тот был мешок с картошкой, и сбросил его в реку. Толпа радостно зааплодировала.
— Хозяин? — из Речесинтезатора Сократа послышался вопрос, когда все было кончено, и отряд 77-х исчез из поля зрения.
— Не бойся, друг. У меня довольно крепкие нервы, и думаю, я смогу вынести такое зрелище. Вот цена безопасности матушки-России. И все же… это дурное предзнаменование для дела, по которому я приехал в Москву.
Он вздохнул и поднялся из-за столика, Сократ встал следом за ним. Левин не мог уехать без того, чтобы не сделать задуманного. Пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не решив вопроса: будет или не будет она его женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в том, что ему будет отказано. И он приехал теперь в Москву с твердым решением сделать предложение и жениться, если его примут. Или… он не мог думать о том, что с ним будет, если ему откажут.
Тело Януса, уносимое течением, проплыло мимо них вниз по реке.
В четыре часа, чувствуя свое сердце, грохочущее, словно неисправный робот-будильник I класса, Левин слез с II/Извозчика/248 у парка и пошел дорожкой к ледяным горкам, наверняка зная, что найдет ее там, потому что видел карету Щербацких у входа.
Был ясный морозный день. У входа в парк рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы — не те, что были на службе в 77-м батальоне, а простые московские II/Жандармы/12 в яркой бронзовой зимней обшивке. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были убраны в новые торжественные ризы.
Левин шел по дорожке к катку, а угловатый Сократ, запрограммированный успокаивать хозяина, когда беспокойство последнего перерастало в ярость, монотонно шептал ему на ухо:
— Вы не должны волноваться, надо успокоиться. Будьте спокойны, спокойны, спокойны!
Но чем больше он старался последовать совету и взять себя в руки, успокоиться, тем все более перехватывало дыхание. Знакомый встретился и окликнул его, но Левин даже не понял, кто это был. Он приблизился к замысловато переплетающимся намагниченным дорожкам, которые все вместе составляли лабиринт для катания; слышалось знакомое электрическое урчание коньков, скользивших над поверхностью, веселые голоса. Левин прошел еще несколько шагов, и пред ним открылся каток, и тотчас же среди всех катавшихся он узнал ее
