— Полно вам, облака, гулять по-пустому, полно вам глотать росу небесную даром! Соберите воду дождевую, прысните на греков, утушите их огонь неугасимый!
Испугался, ужаснулся Царьгород, смутился, вздурился царь Цареградский:
"Ох, вы, гой еси, мои бояре, воеводы, мудрецы мои седобороды! отпирайте мои кладовые, берите серебра, золота, сколько хотите, несите к Вещему Олегу, платите ему дань валовую, да другую дань круговую, а третью не дань, а подданок, а четвертую на каждый русский город, а пятую Игорю княжичу с Ольгой княгиней, шестую всем светлым князьям русским, а седьмую платите Перуну на свечку!"
Стучит молот тяжелый, стонет земля, охает Царь-город: прибивает Олег щит свой к воротам Царяградским, вещует, волхвует, заклинает:
— От сего дня грекам от Руси не ущититься! Стар я становлюсь, и сюда не приду вдругорядь — придет сюда молодец меня удалее, возьмет, полонит он Царьгород, а имя тому молодцу — князю удалому…
Не слыхали, кого назвал Олег Вещий… Но знают то имя колдуны, вещуны Киева и Царяграда, вещают, шепчут его валы Эвксина, ведают его волны Дуная!.."
Неподвижен и безмолвен сидел Святослав, когда Велес начал песнь свою, но, будто масло на огне, загорелось его княжеское сердце от слов Велеса. То глядел он на певца и, казалось, пожирал глазами его сладкоголосые струны, то опять погружался в задумчивость и медленно дышал, будто боясь упустить какое-нибудь слово Велесово. Огонь горел в глазах юного гусляра и переливался в душу князя. И когда Велес пел о щите Олеговом, говорил о том, кто пойдет по следам Олега, умалчивал имя, но сказывал, что знают то имя колдуны, вещуны киевские и царьградские, вещают, шепчут валы Эвксинскне, ведают волны Дунайские… тяжко, высоко подымалась грудь Святослава — как будто далекая буря дмит и буровит море Эвксинское, еще не вздымая, не кипятя валов его, дума скрытная дмила и буровила душу Святослава…
Громче и громче раздавались песни Велеса, чем далее распевался он, соловей киевский, звезда русских баянов. Смолкли, стихли все собеседники княжеские, умолкли смех и шумная беседа всех гостей, не колыхался листок на дереве, и только голос Велеса и хор его согуслярников катились волнами перекатными по сердцам и душам слушателей. Внимательно слушали и варяг и печенег. Калокир и его товарищи сидели безмолвно при песне славянского соловья, уныло повесив свои головы.
Когда Велес готов был выговорить имя преемника Олегова, Святослав дышал прерывисто и тяжко, наклонив голову на свои руки. Задумчивый, толкнул он чару с вином, стоявшую перед ним, не заметил, как она упала, как потекло из нее вино, лилось через край стола, и верные псы его лизали драгоценный сок хиосского винограда…
Но Велес умолк, перекатился снова перстами по гуслям, и с хором запел величанье Вещему Олегу:
"Велик, мудр, могущ и славен Олег Вещий — слава ему! Пирует он победу свою в княжеском тереме — слава ему! Опирается он на булатный меч, подпирается на копье двадцати локтей, пьет вино цареградское, шьет на ладьи свои паруса паволочатые, делит добычу богатую, серебро, золото, ткани многоцветные, камни самоцветные, ковры вавилонские — слава ему! Веселится его дружина верная, веселятся его князья светлые — слава ему! Его верные слуги не стареются, его добрые кони не изъездятся, его цветное платье не износится — слава Олегу Вещему!"
Струны Велесовы задрожали, затрепетали. Глухо перекатились отголоски и — тихо запел певец:
"Но ни хитру, ни горазду, ни птицей летающу, ни волком рыскающу, ни мудрому, ни разумному своего жребия миновать не приходится!
— Где мой конь любимый? — вопрошает Вещий Олег.
— Конь твой издох, и кости его благородные кинуты на чистое поле, обмывает их струя дождевая, осушает их солнце палящее, закрывают их снега белые, обвивает их травка шелковая, обвевают их ветры буйные!
— Седлайте мне моего коня доброго, зовите ко мне кудесника, жреца Перунова, укорю я его бороду старую, насмеюсь над его ложным прорицанием!
Стоит сумрачен Вещий Олег, сложив руки на груди богатырской. Сильно бьется сердце его ретивое; веют его серебряные волосы; вокруг него дружина верная; перед ним стоит жрец Перунов, усмехается, осклабляется — перед ним лежит череп коня доброго и белеют его кости благородные.
— Ох, ты, гой еси, кудесник, жрец Перунов! От сего ли голого лба мне смерть приключится?
И шевелит Вещий ногою череп лошадиный, шипит змея черная, зелье ядовитое готовит князю, вынырнула, обвилась вокруг ноги черной лентой, уязвила Вещего Олега, чует смерть Вещий — затуманились его ясные очи, подогнулись его крепкие ноги, опустились его могучие руки…
Празднуют тризну на горе Хоревицкой; пьют крепкие меда, стучат в медные щиты, поминают покойника добрым словом. Кого поминают на горе Хоревицкой? Поминают Вещего Олега!..
И сбылось присловье премудрых: ни хитру, ни горазду, ни птицей летающу, ни волком рыскающу, ни мудрому, ни разумному своего жребия миновать не приходится! Будь велик и могуч — равно прорастет крапива на могильном холме твоем, и когда хищные звери разроют могилу твою, не узнать по твоему ветхому черепу — был ли ты силен, богат и славен, был ли ты тщедушен, убог и безвестен!.."
— Так, что же, мой сладкогласный соловей, так, что же, мой баян вещий, что в том, если люди задумаются над моим черепом, — воскликнул Святослав, крепко ударив кулаком своим по столу, — что в том, если при жизни моей душа моя сыта была весельем, земля наполнялась говором моего имени, катался я, как сыр в масле, в славе, богатстве и почести? Пусть только имя мое прокатится, будто гром, через века грядущие, пусть отзовется оно в песнях баянов, пусть летает потом перед моим потомком, как гром перекатный по туче, зловещею бедою грозя сильному врагу… О! год жизни, год славы Олега Вещего, и — пусть товарищи мои подвигов пируют тризну на моем надгробном холме — пусть птицы хищные дерутся за труп мой, тлеющий в пустыне безвестной!
Слезы брызнули из глаз Святослава. Он закрыл глаза рукою. Безмолвно сидели его дружина, варяги, норманны, славянские удальцы. Чаши стояли перед ними налитые и полные, но не початые.
— Нет! — воскликнул Святослав. — Нет! не любо мне в Киеве жити — хочу жить в Переяславце на Дунае! Там будет среда земли моей, там вся благая сходится — от греков паволоки и золото, и вина, и овощи различные, из чехов и угров серебро и кони, из Руси скора, воск, мед и челядь! Прочь, пиры разгульные, прочь, девы красные, одры пуховые! Друзья! Не починуть, не отдохнуть, не пить вина, не ласкать дев, пока не зачерпнем шеломами воды Дуная широкого!
— Прочь пиры, веселья, дев! — загремели голоса. — К мечу, к щиту, к копью, к шелому! — В беспорядке бросились все из-за стола и шумно окружили Святослава.
Ухватив руками руку Свенельда и руку другого своего вождя — "Друзья, товарищи, ратники, вожди мои неукротимые! — воскликнул Святослав. — Души ваши в буести закалены, на кровавых пирах с смертью обручилися! Ужли оставаться в Киеве? Из болот Новогородских перешел на берег Днепра Олег Вещий, с берегов Днепра перейдет Святослав на злачный берег Дунайский — а там… Пусть толкуют вещуны, куда еще перейдет русский князь!"
— Туда, где уже нет дороги ни конному, ни пешему! — закричал Свенельд.
— А ладья на что? И не наши ли братья варяги облетали на ладьях из Варяжского моря до Эвксинского? Не они ли достигали по безвестным морям Гринланда и Аттурвейза, Биармии и Пермии, туда, где солнце только умывается в море, а в хлябь его не садится?
"И попустим ли мы щедушному булгару наругаться над нашей честью? — восклицал Святослав. — Три дня вы видите меня печального и мрачного — не о матери я горюю, но о той вести, какую я получил из Переяславца. Знаем ли, что храбрые наши товарищи, оставшиеся на Дунае, одолены, побиты булгарами; что царь булгарский ищет союза с уграми и с греками, и не боится уже нас, думает, что навсегда унесли нас в леса наши и пустыни волны Эвксинские? За товарищей ли не отомстим? За дядьку ли моего, мудрого, седовласого Асмунда, который остался стеречь наши Дунайские волости — он убит, он не дался живой — счастливый старец! Но — кровь за кровь, по русскому обычаю!"
— К копью! К мечу! Мщение булгару! Веди нас, Святослав! Камо ты пойдеши, тамо и мы пойдем!
— "Подайте мое копье!" — Копье было подано. Держа его за конец древка, обратил дротик его к своим собеседникам Святослав: "Берись за копье мое, кто хочет идти со мною — не берись, оставайся дома, кто трусит и робеет!" — Сотни рук протянулись к копью.
— Мы все идем! Мы все с тобою! — шумели радостные голоса.
Святослав схватил секиру, перерубил древко копья и, подъемля секиру над головой, воскликнул:
"Пусть скорее прорастет это сухое ратовище зелеными листьями, пусть срастется оно снова, пусть посечены мы будем мечами своими и будем рабами в сей век и будущий, если отступим от своей клятвы — клянемся Перуном и Волосом, и богами греческими, и богами варяжскими!"
