всегда расчищено, вдоволь покатаюсь. Алиске позвоню, в кафе приглашу, она любит выбираться в центр, — он улыбнулся простым решениям тех проблем, которые еще пару часов назад казались тягостными и невыносимыми. В последние годы он научился выдыхать и давать себе время на обдумывание, вместо того, чтобы сразу отчаиваться. Эх, эту бы способность отослать Антону-подростку, которому жизнь казалась беспросветной.
Поднимаясь по лестнице, Антон замечает тень на втором пролете у мусоропровода. Тень двигается. — Да мало ли кто! — Антон пытается унять зарождающуюся тревогу.
— Привет!
— А! Привет, брат! — Антон отвечает как на автомате, даже улыбается слегка. — Рад тебя видеть! Как сам?
— Да это… нормально. — Костик по привычке смотрит куда-то в сторону.
Антон и сам до сих пор с трудом заставляет себя смотреть людям в глаза.
— Давно не появлялся! Уже год, наверное! Лечился?
— Да не совсем… Два два восемь 1. Ну, сам знаешь. Полтора года дали. Если бы не предыдущее, условный был бы. Но судья докопался. Не вывернуться.
— Бывает.
— Но теперь всё, лечиться еду.
— Вот молодец! А куда?
— Пока не решил. Но теперь точно. Теперь уже насовсем.
— Красавчик! Всё правильно! — Антон пробует потихоньку начать обходить Костика, чтобы подняться дальше. Телефон остался в квартире, так что недавний трюк не пройдет.
— А ты как? — Костик неловко пытается запихнуть руки в карманы потертых джинсов, переминаясь с ноги на ногу. На куртке карманы оборваны, не спрятать опухшие кулаки.
— Да ничего, как все. Рутина, сам знаешь.
— Ты все с доской? Не холодно?
— Да не, отлично!
— А мне вот что-то холодно. Одежды теплой не осталось. Раздал ребятам, когда понял, что посадят. А вернулся, и нет ничего. Поесть бы, согреться. — Костик ежится, мнется. — Может, будет у тебя рублей двести?
— Не, Костян, я вот катался, с пустыми руками! — Антон знает, на что Костику деньги. И в то же время, так не хочется сейчас портить настроение. А с каждой минутой разговора все больше затягивает то темное, страшное, давнее, постоянно сверлящее изнутри. В заднем кармане есть сотни три точно. Сунуть бы и дальше. Костик отлипнет, и можно будет забыть… Но ведь понятно, зачем ему деньги. Забыть не выйдет. Потом опять накроет, внутри будет стыдом гореть, разъедать. За нечестность свою, за слабость.
— Понимаешь, чтобы на работу устроиться, надо одежду нормальную купить. А денег-то негде взять. Я пока жду, ребята обещали достать. Вот с едой хуже. Хоть согреться бы. Я могу подождать, если у тебя дома есть. Ты не думай, я отдам. — Костик разглаживает длинную челку налево. Его сальные волосы сильно поредели. — Как на работу устроюсь, все долги раздам. Теперь уже точно понял, что это не мое!
Антон смотрит на Костика, и тошнота накатывает от этого зеркального отражения его самого семилетней давности. Фразы, мысли, интонации…
— Нет, брат, извини, сам на мели! Зэпэ под чистую. Ты ж понимаешь, с моим прошлым только на копейки устроиться можно, все проедаю, сам в долгах. Хочешь, заходи! Я тебя обедом накормлю! Дед всегда рад гостям.
И вот на какой-то миг Костик как будто замирает. Глаза его темные, затравленного зверя, вдруг освещаются чем-то теплым, человеческим. Антону хочется зажмуриться и очутиться снова там, где им лет десять… Они грязные притащились к Антону домой. К Костику бесполезно — там крикливая бабка. Мать Антона тоже конечно ворчит: «Опять на пустырь ходили? Грязищи-то нанесли! Выпороть бы обоих!» Но ее ворчания надолго не хватает. Отправляет руки мыть, и за стол. Набив рот, они болтают, смеются…
В семье Антона любили и оберегали Костика, ему часто разрешали оставаться на ночь. Его ласково звали Костик, помня о его детской беде. Пройдет всего три года, и эта дружба обернется бесконечным кошмаром, употреблением, раскаянием, новыми дозами.
Антон смотрит на Костика. Он всё понимает. И Костик понимает. От того сутулится сильнее. Ему бы сбежать сейчас от стыда, да проклятая тяга вертит-крутит, заставляя до последнего унижаться ради денег. Антон всё это проходил. Вместе проходили. И тошно от этого и бессилие двинуться с места не дает. Молчание затягивается. Костик тоже не двигается, смотрит под ноги.
Снизу слышатся шаги. У обоих как будто отлегло.
— Чего стоишь, ключи что ль забыл? — дед смотрит на Антона, неспешно поднимаясь по лестнице.
— Дед! Привет! Да нет, вот встретился тут… А ты чего? — Антон готов деда расцеловать, вовремя он пришел.
— В магазин ходил. Папиросы кончились. Чего тут-то отираетесь, если ключи есть?
Костик едва слышно произносит «здрасьте» и отворачивается, как будто смотрит в окно.
— А чего, друг-то твой не зашел? — дед неспешно стягивал ботинки, присев на обувницу.
— Костик? Да нет, он не зайдет. Он из тех, давних.
Дед покосился на Антона:
— Из дурных твоих что ли?
— Ну да, из… из употребляющих, — опять это чувство вины, стыда.
— И чего вам неймется… Молодые мужики. Ты-то хоть уже не балуешься? — дед кряхтя поднялся, стянул куртку. Антон стоял, как будто провинившийся школьник.
— Дед, я ж тебе говорил. Я уже семь лет как чистый. Иначе я бы сейчас не работал, а вон… как Костик. Да деньги бы у тебя таскал.
— Я б тебе потаскал! Деловой, — дед направился в ванную. — А он чего? Курит дрянь эту?
— Колется, — тихо выговорил Антон. — Да, думаю, да.
Антон стоял в смятении. Так бывало всегда, когда он видел бывших друзей, когда замечал на вокзалах эти трясущиеся руки, маниакальные взгляды. Потом долго еще не отпускало.
Дед вышел из ванной:
— Чего стоишь? Пошли! Ужина еще нет, а матч через полчаса. Вон натекло с тебя.
Антон машинально разделся, стянул промокшую толстовку и протиснулся в кухню. Дед налил воды в кастрюлю, поставил на плиту и присел рядом.
— Курить будешь?
— Да не, дед, я ж не курю, ты знаешь.
— Ну, это я так. Не очень-то ты радостный от встречи с другом… Это тот, который без глаза?
— Он самый. Костик.
— И чего дурень колется! И так девчонку не найти, а тут еще наркоманит.
— Дед, ну у него ж травма.
— Да я помню, что без глаза. Но и слепые вон живут и ничего.
— Я про психологическую.
— Это чего такое? — дед достал было папиросы, но убрал в карман. — Назовут же еще умными словами.
— Понимаешь дед, это ж как — смерть так близко видеть. Мне самому до сих пор страшно. Может, оттуда всё и началось.
— А чего ее бояться, смерть? Раз рядом ходит — еще не скоро заглянет. Видать, не подходишь ты ей.
— Да ладно б на войне, а пацана на
