Занятия помогали мне. Я словно вновь обретал какой-то смысл своего существования. Картина будто подтверждала тот факт, что я жив. Моя комната была забита ими, забита набросками, я старался учиться как можно быстрее, посвящал этому всё своё время. Я хотел как можно быстрее стать настолько хорошим художником, насколько это было возможно. Но когда я вошёл в комнату и увидел всё это, меня накрыло такое сильное чувство гнева, что я не смог совладать с этим. Я стал рвать всё, что рвётся, ломать всё, что ломается. Мне надо было разрушить эти улики. Улики своего эгоизма. Мне казалось, если не разрушу это, оно разрушит меня. Я успокоился только тогда, когда порвал последний рисунок, висевший на моей стене. Рисунок моей младшей сестры. Она подарила мне его со словами: «В будущем мои картины будут висеть в мировых галереях, но этот рисунок всегда останется твоим любимым». Она была такой смышлёной для своих лет. Я посмеялся в тот день, ведь рисунок выглядел так по-детски, совсем не как у художников. На нём были нарисованы я, моя сестра, папа и мама. Я посмеялся, но в тот же вечер повесил рисунок прямо посередине стены на самом видном месте. Мне было всё равно, засмеют ли меня друзья или кто-либо ещё, ведь это был подарок мне от моей любимой сестры. И вот сейчас я порвал его, абсолютно забыв, как он был мне дорог. Я лёг на кровать и свернулся калачиком, желая спрятаться от всего мира. Сил не было, так что я просто закрыл лицо руками.
– Простите меня…
Глава 5. В отличие от меня
– Парень…эй, малыш.
– А?
Я оглянулся. Рядом стояла девушка, одетая совсем не по погоде, к слову, на улице было начало марта. Тёмные прямоугольные брови, будто нарисованные фломастером, наращенные ресницы. Я не сильно разбирался в моде, но почему-то мне казалось, что так выглядело большинство девушек, которые меня окружали.
– Ты чего извиняешься? – спросила она.
– Извиняюсь? – переспросил я, будто не понимая, о чём речь. Я давно заметил, что переспрашивать – это такой ловкий способ у человека успеть придумать ответ на странный или смущающий вопрос.
– Ты только что извинялся, – сказала она и подняла брови.
– Правда? Ну, бывает же. Просто задумался, – ответил я и посмотрел куда-то в сторону. А куда я шёл? Я снова взглянул на девушку. – Вы что-то хотели?
– Какой ты вежливый, – она широко улыбнулась. Мне не понравилась её улыбка, потому что мне показалось, что она смеётся надо мной, – сигаретки не найдётся?
– Я не курю. И вам не советую, вы же будущая мать, – сказал я не без иронии ту фразу, которая, наверное, раздражает каждую девушку. На самом деле, меня не сильно интересовало продолжение рода посторонних людей. И вообще, какая мне разница, что у неё там родится и родится ли вообще?
– Я ещё слишком молодая, чтобы становиться матерью, – она надула губы.
– Да? – протянул я, а затем какая-то дурацкая часть меня решила начать игру. – А мне кажется, наоборот. Старовата.
– Чё ты сказал? – спросила девушка, повысив тональность своего голоса, минимум, на октаву.
– О, вы ещё и глуховаты, – я демонстративно закатил глаза.
– Тебе по лицу давно не давали?
– Тётенька, вас же посадят за избиение малолетних, – я напряг всё своё актёрское начало и попытался показать «страх».
Это было последней каплей. «Тётенька» влепила мне пощёчину, громко выругалась и пошла, хотя, скорее, побежала от меня на другой конец улицы.
Как предсказуемо.
…
Меня устраивает кафе, в котором я работаю, потому что там редко можно встретить шумных подростков. Обычно к нам приходят семьи или же взрослые пары. Молодёжь, которая приходит сюда, – это студенты, им нравится заниматься за чашечкой кофе в небольших компаниях. Жаль только, что не все подростки такие. Запретный плод сладок, как говорится. Всё, что плохо – это круто. Казалось вот, мы преодолеваем какой-то порок общества, но в ту же секунду тонем в другом. А молодёжь…это просто кладезь пороков.
У меня нет друзей. Вот совсем нет. Все, с кем я общался в художественной школе или в кафе, спустя месяц за спиной, а потом и в открытую, называли меня «занудой» или «выскочкой». Они не понимали, почему я не разделяю их увлечений, почему не хочу проводить с ними время. Я не пытался их переубедить, мне было всё равно, что обо мне подумают. Я не мог заставить себя улыбаться людям, искать с ними встречи. Я просто молчал, а молчание – обычно самое оскорбительное для человека. Не многие могли пробиться через мою стену, потому что цель не оправдывала средства. Одной из тех, кому удалось разговорить меня, была Анастасия Борисовна. Она будто всегда знала, что сказать. Она не пыталась лезть мне в душу, но её слова были такими лёгкими и ненавязчивыми, что я просто не мог промолчать. Мы могли мило беседовать обо всём подряд, хотя, чаще всего, я и понятия не имел, о чём она говорит. Но я был внимательным слушателем, который изредка даёт комментарии.
Я не всегда был одиночкой. В школе, до тринадцати лет, у меня было много друзей. Я был абсолютно нормальным мальчиком, который любил видеоигры, рассказы о героях, документальные фильмы. Я не особо увлекался спортом, однако мне нравилось смотреть футбол с друзьями. После того случая многие пытались поддержать меня, подбодрить. Я ловко блокировал все их попытки, потому что был уверен, что никто из них не понимает, что я чувствую. А если не понимает, к чему всё это? Просто из-за того, что так принято? Для меня это было обычное лицемерие. Мне говорили, что им жаль. Я же был уверен, что никому не жаль меня.
Когда долго и безрезультатно пытаешься чего-то добиться, ты опускаешь руки. Ребята в новой школе так и не смогли пробиться через мои стены апатии. Так что, позаимствовав мою стратегию, сами начали меня игнорировать. Так я и заработал свой статус одиночки. Одиночки с непонятным прошлым и какими-то психическими заболеваниями. Так отзывались обо мне мои знакомые. Никто не знал, что случилось со мной, а я не спешил рассказывать. Время от времени находились добрые ребята, которые хотели подружиться со мной. Но рано или поздно все уставали, так как я не давал им той же энергии, которую они тратили на меня. Так было везде. В школе, в художке и даже в кафе. Все, будучи вежливыми ребятами, спешили знакомиться со мной. Но никто не понимал, почему я не соглашался «зависнуть» вечером
