дедушкин сосед Серёга, самый весёлый и отчаянный мужик в деревне, отцовский друг:
– Поехали со мной, Гаврюха, дорогу деду подготовим.
Гаврик оглянулся на отца и, когда тот кивнул, лёг в сани за Серегиной спиной на ворох елового лапника. Серёга тронул вожжами рыжего Огонька, и сани, выскочив со двора и едва касаясь полозьями льда, полетели на другой берег узкого и длинного озера, к деревенскому кладбищу. От скорости у Гаврика перехватило дух, но он успел разглядеть, как гроб вынесли на улицу и поставили в телегу, а потом все медленно направились вслед за ней через деревню по оттаявшей дороге.
Лёд под санями был прозрачный, как бутылочное стекло. Он гудел под копытами Огонька, а подковы оставляли на нём глубокие зарубки. Гаврику казалось, что сквозь зелень льда он видит в глубине водоросли и тусклое мерцание рыбьих боков – словно райские птички перепархивают с ветки на ветку в сумраке джунглей. Свежие конские яблоки, падая, густо пахли и перешибали даже запах хвои в санях. Полозья свистели, ветерок обжигал лицо.
Серёга неподвижно сидел вполоборота к Гаврику, держал в левой руке вожжи, а в пальцах правой тлела сигарета. Пепел падал на хвою.
– Не грусти, пацан! – вдруг громко сказал он, голосом перекрывая гул копыт и скрип полозь-ев. – Дед твой вот такой был мужик!
Он отстрелил окурок и поднял вверх большой палец. Гаврик кивнул, хотя вроде бы и не особо грустил: его увлекла езда. Но в то же время Гаврику почудилось, что Серёга сказал это больше самому себе, поскольку на последних словах его голос дрогнул. Домчали молча. Еловыми ветками нужно было выстелить тропу от дороги к могиле. Как только остановились, Гаврик стал охапками таскать их из саней к тропинке, а Серёга раскладывать одну за другой до самой могилы, прямоугольной ямы с кучами песка по краям.
– Зачем это, дядя Серёга?
Тот пожал плечами:
– Положено так. Сам не знаю, почему. Всю жизнь так хоронят.
Когда закончили, на скамейке возле ограды уселись ждать гроб. Кругом влажно пахло весной. Вершины осин и сосен казались нарисованными акварелью на серой бумаге небес.
– Вот что, Гаврила, – нахмурясь, заговорил Серёга и вытащил из кармана куртки маленькую книжечку с таким истёртым переплётом, что названия просто не было видно. – Дело такое. Дед наказал эту книжку тебе отдать. Чтоб ты читал. Что-то он ни тёть Дусе, бабке твоей, ни отцу твоему её не доверил, велел мне.
– А что это? – Гаврику было крайне любопытно, и он опасливо взял её в руки.
– Начнёшь читать – узнаешь. Никому только не показывай. Ни друзьям-приятелям, ни мамке, ни отцу. Мамка твоя, как учительница, сразу отберёт, а батька против мамки не сдюжит. Всё подряд пока не читай, там закладки есть. Вот эту утром, эту вечером. Тихонечко, но в голос. А эту, тут пять слов всего, наизусть выучи и всё время в голове повторяй, понял?
– Понял. А для чего?
– Точно сказать не могу, но думаю, что от страха. – Серёга тяжко вздохнул. – Дед говорил, ты и сам знаешь.
Гаврик вздрогнул. Он помнил, как однажды после дедовых рассказов ночью ему приснилась бездна. Он тонул в бескрайнем океане, из тяжёлой и липкой воды в низкое небо глядели только его круглые, выпученные от страха глаза, руки были словно приклеены к бокам, ноги будто связаны, а рот нельзя было открыть: он тут же наполнялся солью и холодом. Жгло нос и глотку. Давило в уши. Воздух кончался. Гаврику мучительно представлялось, что сейчас, через бесконечное мгновение, его ноги, живот и даже писюн обхватят мощные скользкие щупальца и потащат в глубину, а за лицо схватит кривозубая мурена и высосет глаза.
– Всегда носи с собой и каждый день читай, – продолжал между тем Серёга. – Не ленись. Иначе быть беде. Дед так и сказал. Ты же веришь ему?
– Верю.
– Будешь читать, будет всё нормально, а нет – горя хапнешь, и мы с тобой заодно. Так он и сказал, этими самыми словами.
– Тут почти ничего не понятно, – засомневался Гаврик, разглядывая незнакомые слова.
– Ничего, привыкнешь, – возразил Серёга и пробормотал в сторону: – Зато враг понимает… Там же русскими буквами и ударение даже есть! – добавил он.
– Какой враг? – спросил Гаврик, вспомнив сон и вздрогнув.
– Потом, не всё сразу. – Серёга махнул рукой.
– А ты, дядь Серёга, почему не читаешь?
Серёга помялся немного:
– Я, вишь, детдомовский, грамоте плохо учился. Да и дед велел тебе, больше на тебя надеялся.
– Почему?
– Не знаю, ему виднее было. Ты, главное, в школе никому не рассказывай, книжку не показывай. Тут у нас в деревне ещё можно отбрехаться, на Андреича старость свалить, а в городе папку с мамкой на работе пропесочат.
– За что?
– В школе вас разве не учат, что это опиум для народа? Ленин говорил. Что все попы – бездельники и кровопийцы.
– Учат…
– Ну вот. А читать надо! Дед неспроста поручение дал. Он много чего наперёд видел. И мне сильно помог… За неделю знал, когда умрёт. Хотел сам тебе всё объяснить. Да мамка твоя упёрлась, прям на дыбы, не стала тебя из школы забирать и сюда к нему больному везти. Пугать, видишь ли, не хотела!
Когда гроб с процессией добрался до кладбища, Серёга той же дорогой, через озеро, увёз замёрзшего Гаврика домой.
– Не хочу глядеть, как Андреича закапывают, – объяснил он. – Лучше дома выпью с хозяйками для сугреву, помяну его да пойду к себе, пока народ с кладбища не вернулся.
Дома женщины во главе с мамой Гаврика накрывали поминальный стол. Гаврика посадили хлебать суп, а Серёге налили рюмку.
– Царствия Небесного Алексей Андреичу! – Серёга со стуком поставил пустую рюмку на стол и занюхал коркой хлеба. – Хоть и коммунизм на носу, а так говорится. Слыхала, Нина, историю, как тестя твоего в партию хотели принять?
Нина, мама Гаврика, недовольно нахмурилась, раскладывая на столе вилки:
– Нет.
– Хотели. Старики не дадут соврать, да они сейчас на кладбище. Расскажу вам с Гаврюхой быстренько и пойду домой. Не стану тут застить. В общем, давненько было.
Мама Гаврика продолжала носить из кухни посуду и делала вид, что не слушает, но Гаврик слушал внимательно.
– Никита Сергеич тогда только на пенсию ушли. Партейная линия поменялась, и деду, как вечному передовику и лучшему слесарю, из парткома и говорят, поступай, говорят, Алексей Андреич, в партию! Зачислим для начала кандидатом. Он отказывается, мол, не достоин. Отчего же, спрашивают. Ты и ветеран, и план систематически перевыполняешь, ни одна машина у тебя не сломалась ещё после ремонта. Он им: ремонт ремонтом, а моральный
