очень выразителен, так как Ян Казимир прибавил, оправдываясь:
— Я сам не особенно надеюсь на получение шведского престола, но моя обязанность добиваться его. А это одно делает меня кандидатом…
Он не окончил и остановился, быть может, устыдившись своего лицемерия.
— Конечно, эта корона обвита терном, — сказал он, — но все же корона, а из самой страшной разрухи может, при помощи Божией, вырасти благоприятный результат. Война дает диктатуру.
Он помолчал немного, затем прибавил, понизив голос:
— Я пришел искать совета и поощрения у вашего королевского величества.
Мария Людвика покачала головой и опустила глаза.
— Ах, государь, — сказала она сухим и холодным тоном, — бедная вдова, подавленная горем, не только другим, по и себе самой помочь не сумеет. Ваше королевское величество человек набожный и можете уповать на Провидение. Оно не оставит вас.
Ян Казимир с великой горячностью заверил ее:
— Вся моя надежда на Святую Деву Марию, чудотворный образ Которой в Червенске влил бодрость в мою душу. Я дал также обет сходить в Ченстохов.
Да, продолжал он с той же горячностью, в такое время, как наше, когда разум помутился, остается только надежда на Бога и на заступничество святых.
— Счастлив, кто может верить, — сухо перебила королева, — что заслужил их милость.
Наступило неловкое молчание, которое Ян Казимир прервал, ловко переменив тему.
— Говорят, Карл пожертвовал миллион на снаряжение восьмисот солдат для Речи Посполитой. Да, но, кроме горсточки людей, не имеющих никакого значения в Речи Посполитой, у него нет сторонников.
— Я ничего не знаю об этих вещах, — ответила королева.
— Могу перечислить его приятелей, — живо отозвался Ян Казимир. — Епископ киевский Заремба, кому он известен? Что он значит?.. Возможно, что за него будут волынский воевода князь Сангушко и князь Исидор Заславский, но это имена, а не люди; в сенате ни один из них слова молвить не сумеет, а если и молвит, то его не станут слушать. Чирский, каштелян холмский, выскочка, homo novus… a Рушковский, Иноврацлавский не лучше его. Затем Теодорик Потоцкий, подкоморий галицкий, — вот и все, да…
Горячность и обстоятельность, с какими король шведский перечислял сторонников своего соперника, показывали, что это дело занимало его гораздо сильнее, чем он хотел показать.
— Я, — прибавил он, — я бы охотно уступил ему, но меня насильно тянут знатнейшие из сенаторов. Я им говорил, что не мог бы снарядить даже восемьсот человек, которых дал Карл, тогда как он, говорят, обещается на свой счет содержать десять тысяч.
Король горько рассмеялся.
— Хотя вряд ли хватит на это доходов вроцлавскаго епископства, — продолжал он. — А если он будет все время так гостеприимно кормить и поить шляхту, то еще до элекции у него останутся только долги.
Ян Казимир снова переменил тему.
— Дворец на краковском предместье я хочу занять для себя, — сказал он, поглядывая на королеву.
— В таком случае Уяздовский достанется князю Карлу?
— Со зверинцем? — подхватил король. — Да ведь он не охотник! Нет, Уяздовский дворец надо будет разделить.
Мария Людвика перебила его холодным тоном:
— Прошу вас не забывать о том, что мне следует получить один из дворцов после покойного мужа. Я не могу и не хочу оставаться в замке. Здесь много тяжелых воспоминаний; к тому же, — прибавила она, — замок королевский, и должен весь принадлежать королю.
По какому-то странному сцеплению мыслей король шведский вдруг вспомнил о любимце и после покойного короля, графе Магнусе, и сказал:
— Магнус напоминает о ста тысячах злотых, которые он ссудил Речи Посполитой, и будет приставать к нам, пока мы их не вернем.
Королева усмехнулась и заметила:
— Как и я, ведь и мне должна Речь Посполитая.
Ян Казимир спохватился, что затронул струну, которой не следовало касаться, закусил губы и, не зная, как выпутаться из затруднительного положения, обратился к молчавшему Флери.
Вопрос, который он ему предложил, касался завтрашнего богослужения в одном из местных костелов. Ксендз Флери и королева разом ответили, что они намерены присутствовать на богослужении.
Казалось, все предметы разговора были исчерпаны. Но Ян Казимир не уходил.
— Брат мой, Карл, навещает ваше королевское величество? — спросил он.
— Был у меня однажды, когда я сюда приехала, — сухо ответила королева. — Мы не видимся с ним.
— Ваше королевское величество, — сказал Ян Казимир, подумав немного, — могли бы избавить его от напрасных хлопот, стараний, расходов, связанных с его смешными притязаниями на корону. Я бы ему не мешал и не стремился к ней, но как быть? Тянут меня! А его подбивают льстецы. Жаль мне его, право. Может быть, если б он услышал из уст вашего королевского величества…
Мария Людвика быстро перебила его:
— Государь, прошу вас, позвольте мне остаться в стороне, так как в эти дела я не хочу, не могу и не обязана вмешиваться. Горе мое отнимает у меня всякую охоту участвовать в житейских делах; мне хотелось бы только устроить как можно лучше моих французских монахинь, у которых я, может быть, потом сама найду убежище. Со времени смерти короля дела Речи Посполитой меня не касаются. Ведь я, вспомните это, только вдова.
— Но ваше королевское величество, — сказал, увлекшись, Ян Казимир, — можете через Францию, на которую имеете большое влияние, оказать содействие, кому хотите.
— Франция будет согласовать свою политику со своими интересами, — сухо ответила Мария Людвика, — а я не могу принимать в этой политике никакого участия.
Король, нахмурившись, замолчал.
— Может быть, — сказал он после непродолжительной паузы, — ваше королевское величество измените свое мнение; я буду рассчитывать на это.
Королева покачала головой, но ничего не ответила. Король встал, и Мария тоже поднялась. Последовало очень холодное прощание, затем королева сделала несколько шагов к двери, провожая гостя, и вернулась в свои покои.
Патер Флери проводил короля дальше.
— Все грустит? — спросил король.
— Как сами видели, — ответил патер. — Положение ее неопределенное, будущее неясное. Перспективы страны и вести, приходящие каждый день, не приносят успокоения. Единственное утешение ее молитва.
— И мое также! — с жаром подхватил Ян Казимир. — Но будем надеяться на Бога.
Сказав это, он нагнулся, как будто желая поцеловать руку прелата, который скромно отступил с глубоким поклоном.
В передней двое придворных ожидали короля. Тут, точно каким-то волшебством, пасмурное лицо Яна Казимира прояснилось.
— Бутлер спрашивал о вашем королевском величестве, — сказал один.
Король быстрыми шагами направился в занимаемое им помещение, то самое, которое он занимал перед поездкой в Рим, а по возвращении снова потребовал, так что пришлось выселить из него графа Магнуса.
Но теперь, когда шведская корона готова была увенчать его голову, когда он был кандидатом на другую корону, эти скромные апартаменты казались ему невыносимыми.
