второй визит. Первый, с целью знакомства, состоялся несколько дней назад, и он никак не мог бы квалифицировать его в качестве теплого дружеского приема.
Во время прощального ужина в «Большом балконе», когда он сообщил, что уезжает в Африку в новой должности – начальника аэродрома и что ему предстоит налаживать отношения с испанцами, один механик сказал, все пойдет как по маслу, потому что испанцы – известные кутилы. Но Тони и сам к тому времени уже несколько месяцев отлетал между Барселоной и Аликанте и кое-что в этом деле понимал. Из своих спорадических полетов в Малагу он вынес, что на юге Испании в большой цене перезвон гитары и кумовство, а вот в центре страны встречается и другой тип испанца, тот, что куда больше отвечает старинному канону идальго, известному еще по «Дон Кихоту». Такой шагает, словно аршин проглотил, стремясь казаться выше ростом, и напрочь отвергает мысль, что расцвет и слава его империи давным-давно развеялись, как дым. Испанца гораздо сильнее пьянит гордость, нежели вино.
Лоскут африканской пустыни и невежественные, порой кровожадные племена – вот и все, что осталось от испанской империи, над которой никогда не заходило солнце. Однако здесь испанские офицеры, в их безупречных мундирах, с их тонкими напомаженными усиками, старательно делают вид, что им это неизвестно. Солдаты же, напротив, напоминают ватагу нищих: грязное, с дырками обмундирование, шаркающий шаг покрытых пылью сапог. От кого-то Тони слышал, что в эту воинскую часть у черта на куличках служить отправляют только проштрафившихся – в наказание.
Капрал ведет его к лейтенанту, честь которому он отдает без должного усердия. Лейтенант стучится в дверь крохотного кабинета капитана и распахивает ее, не дожидаясь разрешения войти. Капитан курит, глядя в окно. Сверху донизу оглядывает этого француза-авиатора – с явной досадой, как будто тот оторвал его от чрезвычайно важного дела. Так оно, скорей всего, и есть. Курить – это и есть основное занятие в форте.
Капитан выходит из кабинета и жестом показывает, что сопроводит визитера в кабинет полковника. Соблюдение устава – вещь первостепенной важности. Военные здесь курят и соблюдают устав, в этом заключается их служба.
Полковник Де-ла-Пенья приглашает его сесть. Со стены за письменным столом на хозяина и его посетителя взирают портрет короля Альфонса XIII и распятие темного дерева. Бумаг на столе нет, полковник ничем не занят. И в этом знак его власти. Здесь, пожалуй, нечего делать всем, но превосходство заключается в том, чтобы этого не скрывать.
– В соответствии с вашим запросом я пришел передать вам график приземлений и взлетов на следующую неделю.
Командир с отсутствующим видом кивает.
– Надеюсь на продолжение нашего сотрудничества. Мне бы хотелось, чтобы вы видели в нас друзей. – Поскольку полковник поднимает глаза и переводит на него совершенно невозмутимый взгляд, Тони начинает нервничать. – Ведь мы, испанцы и французы, соседи от века, по сути – одно и то же.
Командующий воинской частью задирает подбородок, не говоря ни слова, но Тони кажется, что он читает его мысли: «Что за чушь, как можно поставить знак равенства между испанцами и этими лягушатниками, которые глядят на нас свысока, лопают сыр с запахом потных ног и пьют подогретое вино?»
– Мой дом – это ваш дом, приходите, когда будет угодно, – гнет свою линию Тони.
Полковник Де-ла-Пенья вытягивает шею и отвечает одной из тех пословиц и поговорок, которых в Испании хоть пруд пруди:
– Сеньор де Сент-Экзюпери, у каждого свой дом, и только Господь един над нами.
Тони с облегчением покидает этот голый кабинет, где почти нет мебели, всего пара шкафов для документов, распятие и ни единой любезности. И медленно шагает до домика на аэродроме, возле казарм, в котором теперь живет. Лулу он бы показался просто конурой, хотя, кто знает, может, она и смогла бы увидеть в нем некое очарование. Лулу хотела стать поэтессой, а это грубое жилище скрывает в себе секрет красоты: все здесь первозданное, ничем не тронутое.
Как будто присутствуешь при первом дне мироздания.
И если уж ему суждено жить без Лулу, то он предпочтет откровенную простоту этого скорбного жилища миражам Парижа.
Глава 33. Касабланка, 1928 год
Его друзья с гораздо большей охотой предпочтут оказаться при ураганном ветре в кабине его самолета, чем пассажирами в его авто. Мермоз исступленно давит на газ красного «Амилькара», пулей несущегося по Касабланке, как будто того и гляди наступит конец света.
На аэродром, с которого ему предстоит вылететь в Кап-Джуби с почтовым грузом, он прибывает с солидным запасом времени. Парень из наземной службы вручает ему газету с репортажем о «Линиях Латекоэра», где речь идет о спасении из плена португальских пилотов с участием Мермоза. Его сочли достойным стать эмблемой нынешнего поколения летчиков, которое выводит Францию в мировые лидеры авиации, и требуют для него орден Почетного легиона. Он комкает газету и в ярости отшвыривает ее.
– Ну и дурь, я всего лишь делаю свою работу! Эти газетчики выставили меня каким-то павлином! Идиотом!
Однако, пока он летит в южном направлении, ярость улетучивается, потому как есть куда более важные вещи, о которых нужно думать. Некоторое время назад он подал ходатайство о переводе в расширенные на Южную Америку «Линии», в тот филиал компании, который получил название «Генеральная компания „Аэропосталь“». А еще он уже довольно давно подал ходатайство на имя полковника Денина, одного из главных руководителей французской авиации, с просьбой к правительству предоставить ему летательный аппарат, способный осуществить перелет через Атлантику. Однако с ответом на его просьбы затянули настолько, что с полетом над Атлантикой в Европу их опередил американец Линдберг. Бюрократы и политиканы выводят его из себя.
А теперь еще эти газетчики… «Орден Почетного легиона.
