– То есть не хотите иметь то, чего хотите?
– Ну да, хотеть можно только того, что не исполняется. Нужно хотеть тайны.
Я невольно улыбнулся.
– Я и не подозревал, что вы декадентка, Зоя… Скажите, пожалуйста! А все-таки хотел бы я посмотреть, как, когда вы влюбитесь и захотите выйти замуж, – вы не захотите выйти замуж…
– Я не декадентка и замуж не выйду! – вдруг вспыхнула Зоя. – Перестаньте говорить банальности. Нельзя мстить банальностями за высказанное мнение. И это мнение брата, что вы босяк, а не мое! И наконец это мне все равно, не беспокойтесь!
– Я нисколько не беспокоюсь. Но все-таки отчего же вы замуж не выйдете?
– Оттого, что я хочу вечно быть влюблена в того, в кого буду влюблена. А для этого мне надо не знать, любит он меня или нет.
– Нет, вы не декадентка. Это просто романтизм, – сказал я, снисходительно улыбаясь.
Зоя прищурила глаза.
– Послушайте, я не умею говорить, я девочка, я говорю только с братом, но все-таки я понимаю, и вижу, и знаю больше, чем вы думаете. Скажите, как, по-вашему, когда человек влюблен, это радость?
– Радость, – согласился я.
– А потом, когда уж объяснились, вышли там замуж, – пожили, – уж этой радости, такой, нет?
Должен был согласиться, что нет.
– Видите! А это особенная радость… Мистическая, – прибавила она важно, подумав. – Так ее и надо хранить. Когда вы влюбитесь – смотрите, никогда не объясняйтесь, никогда! И если хотите, чтобы вас… мистически любили, вы никогда не говорите той, что любите! Но и не говорите, что наверно не любите, Боже сохрани! Это тоже убивает любовь, это еще хуже… Нет, пусть она всегда то верит, то сомневается… Понимаете?
Я в досадном изумлении глядел на хорошенькую, окончательно извращенную и сбитую с толку девочку. И странно, странно: ведь я отлично понимал, что это новые «мистические» предрассудки, которые, пожалуй, похуже добрых старых, отлично видел ребячливую неумелость ее нелепых слов; а между тем (признаюсь с отвращением) мое неприятное чувство от этих слов и от близости этого неясного существа, – крупной, сильной девочки с карими глазами, – вырастало в неопределимый страх. Я никогда ничего не боялся; я всегда отдавал себе во всем отчет; тем более противно было это гнусное наваждение.
– Может быть, и выйду замуж, – вдруг сказала Зоя со внезапными слезами в голосе, – но это потому, что я глупая и гадкая! Вот Арсений не женится. А вы ничего, решительно ничего не понимаете! Это страшно – так ничего не понимать, как вы!
Я сделал над собой усилие, взглянул на нее и с усмешкой сказал:
– Обещаю торжественно, никогда не объясняться вам в любви. Тем более, что никогда и не влюблюсь в вас. Ваша «мистика» нисколько мне не нравится.
Зоя вдруг побледнела, как большая. И сказала тихо и строго:
– Как это грубо. Как это унизительно для вас. Ведь я вас просила… «Нет» – никогда, никогда не надо говорить…
«Ах, так вот что…» – подумал я… но тупой страх мой все-таки не проходил. Точно спасаясь от врага (это глупая-то девчонка – мой враг!), я обвел глазами комнату, нашел милую склоненную головку Тоси с фуксией в негустых волосах и почувствовал свою привычную, ясную радость тела. Это, наконец, успокоило меня, и я почти весело произнес, изменяя тон:
– Зоя! Да что вы? Разве нельзя пошутить? Сами же обидели меня, назвали босяком. Стоит ли танцевать котильон и ссориться? И как знать, кто в кого влюблен? Разве об этом говорят искренно за котильоном?
Зоя улыбнулась и взглянула на меня.
– Правда? Вы шутили? – сказала она совсем по-детски. – Вы не думаете серьезно, что… никто никогда в меня не влюбится? Я ведь не знаю… И мне было бы это очень неприятно. Подумайте!
Наивное лукавство девочки даже забавило меня, и я отвлекся от досадных мыслей. Мы продолжали болтать, почти не танцуя больше. В конце, перед самым ужином, она взглянула на меня лукаво и неожиданно проговорила:
– А знаете, я скоро уеду к тете, в Москву. Там буду держать экзамен при университете. Папа хочет, чтобы у меня был гимназический диплом, а в нашем городе при гимназии мне неудобно. Наша Антонина Ивановна в Одессу уедет… Я слишком велика для гувернантки…
Не дождавшись ответа, она прибавила:
– Вам будет жаль Антонину Ивановну? Или вы уж ей объяснились в любви?
Я понял из этого, что начинаются какие-то смутные внутренние домашние трагедии, что кто-то о чем-то по-своему догадывается, и что мне надо ожидать скорых развязок.
– Полноте, Зоя, – сказал я беспечно. – Пойдемте-ка ужинать. Объясняться в любви кому бы то ни было вы же сами мне запретили. А ваша тетя ведь Граневская? Я ее знаю, как-то даже бывал у нее. Можно приехать, когда вы там будете? Или вас не станут показывать?
Ну уж, конечно, я не поеду к Граневской. Редко кто-нибудь… даже никогда никто не был мне так необъяснимо, так таинственно (сказал бы я, если б верил в таинственность) противен, как эта девочка. Я думаю, это просто идиосинкразия. Бывают же такие глупости!
XII
В моей «мастерской» холодновато, на дворе дождь, Тося сидит у темного окна и плачет.
Слезы, в особенности женские, на меня никак не действуют. Я примиряюсь с неизбежным и терпеливо жду, когда это кончится. Молчу. Переждать всего разумнее.
Тося не останется у генерала, ей об этом уже намекнули. Серьезных сплетен о ней и обо мне до сих пор, кажется, еще не было (признаюсь, это меня удивляло, в таком крошечном местечке!), но кое-что носится в воздухе, со мною стали холоднее. Положим, и я сделался домоседом. Но надо же это как-нибудь кончить! Мне было жаль себя и своего чувства к этой прелестной девушке; я редко испытывал такое сильное влечение. И все-таки тянуть дело по-прежнему было глупо.
– Ты меня не любишь, не любишь, вот что меня убивает, – сказала опять Тося и утерла глаза. – Или я тебя не понимаю. Ты пользуешься тем, что я отдала тебе мою гордость, что я тебя полюбила беззаветно… Я знаю, что должна уйти, не обернувшись, не взглянув на тебя, после твоих слов… И я уйду. Но вот я еще остаюсь, еще спрашиваю тебя, почему? За что? Мне стыдно, мучительно, – и одно оправдание, что я люблю тебя…
– Тося, ведь мы уже говорили об этом. Ты хочешь, чтобы я обманывал тебя. Как я знаю, будешь ты мне мила всю жизнь или нет?
– А я ведь знаю? Знаю?
– И ты не знаешь. Но ты хочешь обманывать себя, а я не могу. В брак вступают люди, оба себя обманывающие.
– И пусть! И это хорошо. Тогда и есть любовь, когда они обрекают себя на неразрывность, потому что верят, что она будет, внутренняя тоже! Так и надо!
– Да ведь я не могу верить, Тося. А ты из-за чего борешься? Не из-за предрассудка ли? Я ни в чем не убеждаю. Но почему тебе важно венчаться? Не странно ли это?
– Нет, нет… Мне важно, что ты не хочешь венчаться… Да, важно… Только не потому… А потому что ты, значит…
Она остановилась, стараясь сдержать слезы.
– Что ты, как говоришь, не веришь вот в эту неразрывность… вечность… и, значит, и сейчас… тоже не любишь. Потому что кто любит – тот верит… Тот непременно верит… Вот как я…
– Тося, деточка моя…
Я подошел и обнял ее. Я хотел сказать ей еще что-то, простое, утешительное, потому что она запуталась, не знала, что ей делать, что думать, и действительно мучилась. Но в эту минуту на балконе послышался какой-то топот, незапертая дверь распахнулась, и влетел студент Вавин, грязный, мокрый и неестественный.
– Брат! – вскрикнула Тося немножко театрально и закрыла лицо руками.
Я отошел и сел к столу.
– Тося здесь? – крикнул Вавин.
– Да ведь вы же видите, что здесь. Он закричал совсем нелепо:
– Значит, это правда? Правда? О, проклятие! Вы соблазнили мою сестру? Бедную девушку? Так я вам должен сказать, что вы негодяй, милостивый государь, вот кто вы!
– Брат, ты не смеешь в моем присутствии оскорблять человека, которого я люблю! Не смеешь! – взвизгнула Тося и кинулась к Вавину.
Но студент и не думал продолжать свои «оскорбления». Он вдруг повалился на стул и бессильно, слюняво зарыдал, неразборчиво повторяя:
– А я так любил… И вот… Какой ужас…
Я принес ему воды из другой комнаты и, когда он немного успокоился, сказал ласково:
– Перестаньте, дружок, никакого ужаса нет. Я вашу сестру и не думал соблазнять. Она неприкосновенна. Спросите ее сами, она здесь.
Он выпил воды, поворочал глазами.
– Однако она у вас. На свиданье. И любит вас…
– Ну, так что ж?
– Она ваша невеста?
– Нет, я не могу жениться ни на ком.
– Вы женаты?
– Да нет, у меня известные взгляды на брак. Это долго объяснять. Но это мои убеждения. Не будете же вы требовать, чтобы человек изменял своим убеждениям?
Он опять помолчал.
– Но в таком случае зачем же она еще здесь? И зачем вы ее увлекали? Зачем вы ее компрометируете? Вы отняли у нее доброе имя, заработок, всякую надежду устроить свою жизнь разумно, ехать учиться…
