- Вот что, господин Курцер, - сказал уродец после некоторого молчания. - Может быть, у вас тут, - он пошевелил пальчиками, - замешано что-нибудь сугубо личное?.. Вы ведь понима-ете, о чем я говорю?.. Может быть, мы и в самом деле плохо разбираемся в ваших семейных отношениях? Тогда скажите прямо, и если это так, то...
- Это совсем не так, - сказал Курцер. - Я поеду и буду делать то, что вам угодно. Но, - он хмуро улыбнулся, - я, как Наполеон, никогда не люблю делать бесполезные вещи. Где достаточ-но физической силы, там не надо этих обезьяньих кривляний. Впрочем... - он встал с места. - Да будет так. Я человек ясных и прямых линий. Приказано - и я делаю. - Он помолчал и, подумав, добавил: - Вот вы говорите: "моральная победа в мозгу людей". А я хорошо знаю, что такое эти самые моралеобразующие силы в их чистом виде. Я видел и знаю, как изменяется и психика и нравственность под дулом браунинга. Повторяю: я глубоко убежден, что враг, сбитый с ног ударом моего кулака, быстро переходит в мою веру.
Черноволосый засунул руки в карманы пиджака и от этого сразу сделался еще меньше и тщедушнее.
- А если нет? - спросил он, с любопытством смотря на Курцера.
- Значит, я его недостаточно побил, и надо ударить в другой раз, и покрепче.
- И все? - спросил уродец.
Курцер слегка пожал одним плечом. Этот разговор начинал серьезно раздражать его. Он вынул зажигалку, повертел ее в руках, подбросил и снова спрятал в карман.
- Конечно, - сказал он медленно, - есть такие злобные и упорные гадины, которых никакие побои ничему не научат, но таких меньшинство. Я понимаю, как можно бить для того, чтобы убить, но как сначала бить, а потом убедить... Нет, это никак не укладывается в моей голове.
Черноволосый уродец стоял по-прежнему неподвижно.
- Конечно, - сказал он, - вы будете действовать в тесном контакте с Гарднером, и если ничего не выйдет, то...
- Это-то я понимаю, - сказал Курцер. - Но если бы с профессором Мезонье говорил один Гарднер, то результат был бы такой же.
Уродец посмотрел на Курцера прямо, открыто и пристально. В его больших черных глазах что-то на мгновение зажглось и сейчас же потухло, он даже как будто слегка зевнул.
- То, что я знаю о профессоре Мезонье, - сказал он вяло, - заставляет меня не согласиться с вами. Успех императивных мер, по-моему, здесь больше чем сомнителен.
- А вы думаете, я сколько-нибудь надеюсь на успех? - сказал вдруг Курцер зло и раздражен-но. - Гарднеру все равно придется вступиться рано или поздно, но лучше бы сразу было начать с него... - И он взялся было за шляпу.
Уродец глубоко вздохнул, вынул руки из карманов и прошел к столу.
- Одну минуточку! - сказал он. - Я вам кое-что дам на дорогу.
Он выдвинул ящик стола и выкинул несколько книг в разноцветных бумажных обложках.
- Вот, посмотрите, - сказал он, - в особенности этот том "Ежемесячного обозрения наук и искусства". Здесь есть интересная статья доктора Ганки.
Курцер быстро взглянул на него, но он не улыбался, и птичьи глаза смотрели по-прежнему прямо и тускло.
- Я знаю эту статью, - сказал Курцер и взял журнал.
- Ну и отлично, - облегченно вздохнул черноволосый уродец. - А как ваше самочувствие вообще?
- Благодарю вас, - хмуро сказал Курцер. - Оно таково, что я полностью выполню все, что вы мне поручили.
Придя домой, он долго ходил по кабинету, насвистывая какую-то идиотскую арийку, что-то думал, соображал и наконец сел за стол и начал писать.
Так его и застал Гарднер, которому он вручил письмо.
- Заверьте его, - сказал Курцер, - что я немного болен, лежу в кровати, но через несколько дней буду в городе.
Гарднер посмотрел на него в недоумении.
- Значит, вы не войдете в город вместе с нами? - спросил он.
Ему под секретом рассказали, что Курцер назначается имперским наместником этой новой провинции, или протектората, и вступает в свои обязанности немедленно. Про миссию же специа-льного порядка он знал смутно и не все, ему только специальным отношением из министерства запретили касаться профессора Мезонье без ведома или санкции Курцера. О родстве же Мезонье и Курцера он знал до сих пор только то, что сообщали ему в министерстве, то есть, по существу, ничего, кроме голого факта, который мог быть расценен по-разному. Даже настоящие намерения Курцера ему были не вполне известны.
"Во всяком случае, профессор не особенно обрадуется этому письму, быстро решил Гарднер, смотря, как Курцер вертит в руках зажигалку. - Да, если такой начнет чего-нибудь добиваться..."
А Курцер спрятал зажигалку, подошел к столу, отпер нижний ящик и вынул оттуда продолго-ватую и желтую, как спелый южный плод, бутылку. Взял ее в руку, подошел к окну и посмотрел в стекло, как в грань какого-то гигантского кристалла.
- Тысяча восемьсот восьмого года! - сказал он с гордостью и поставил ее на стол. - Войти вместе с вами в город? Нет, зачем же?! - Он усмехнулся так, что даже Гарднеру стало неприятно. - Нет, я запоздаю недели на две. Пусть там посмотрят на вас и подумают. На это тоже надо дать время. Если я приду сразу, многие из них и не почувствуют вашей руки, а они, - он снова усмехнулся, - должны хорошенько войти во вкус всего, что творится.
"Вот сволочь! - оцепенело подумал Гарднер. - Он даже и не скрывает, что я ему нужен как черный фон. Видите ли, мы должны быть плохи потому, что он хочет быть хорошим. Да что я ему - негр, что ли?"
- Скажите, - спросил он официальным тоном, сдвигая брови, - что ж я-то, собственно, тогда должен делать? Сотрудников института мне, значит, нельзя трогать ни под каким видом? Так, что ли?
Тут сзади него что-то хрипло и пронзительно закричали. Он быстро повернулся.
Сердитый синий попугай с длинным хвостом сидел на жердочке и что-то злобно выкрикивал, хватаясь клювом на решетку.
- Арра! Аррра! Арррра!! - надрывался попугай, и сейчас же из другого угла на этот крик кто-то ответил тонким лесным стрекотаньем.
- Тцит, тцит, туит, трр...
Потом помолчал немного и опять:
- Плень, плень, плень, сссс!
Гарднер посмотрел туда и только сейчас увидел, что между двумя книжными шкафами, в углу кабинета, стоит большая клетка с косой плетеной решеткой, которую он сначала тоже принял за шкаф. Вглядываясь в нее, он рассмотрел смутный силуэт срубленного дерева, целиком внесенного в клетку, а на грубых суках его - разноцветные комочки пуха: это все сидели мелкие лесные птички, устроившиеся на ночной отдых.
"Черт! - подумал ошалело Гарднер. - Что это у него за Ноев ковчег? И доволен, сволочь! Стоит улыбается... Да полно, не сумасшедший ли он? Вон глаза у него какие!"
- Арра! Арра! Арра! - надрывался попугай и вдруг забил крыльями и заговорил: - Герр Кррцер, сахарру, сахарру, герр Кррцер!
Курцер сиял.
- Мой зверинец! - сказал он гордо. - Знаете, с мальчишеских лет я занимаюсь птицелов-ством. Это вот гиацинтовый ара, очень редкий вид, уже почти совершенно вымерший. Этому экземпляру лет пятьдесят. Вы знаете, попугаи очень долго живут. Гумбольдт, например, рассказывает такое...
"В зверинец бы тебе поступить зазывалой", - злобно подумал Гарднер, почему-то ожесточа-ясь все больше и больше, и в это время сердитый попугай как будто что-то надумал и радостно закричал:
- Гарррднер, герр Гарррднер!
Это было так неожиданно, что Гарднер чуть не сел на пол. Он вопросительно посмотрел на Курцера.
Тот стоял неподвижно, но все лицо его светилось от тихого восторга.
- Он знает имена всех моих знакомых, - сказал он с гордым умилением. Подойдите, Гарднер, дайте ему кусочек сахару. Смотрите, какая память! Я ему вчера только раза три сказал вашу фамилию.
Он подбежал к столу, выдвинул ящик и достал оттуда несколько кусочков сахара.
- Дайте, дайте ему кусочек из собственных рук! - шептал он в умилении. - Вот вы увидите, какая это чудесная птица...
"Да что он, в самом деле сумасшедший?" - думал Гарднер уже почти со страхом, а тот все совал и совал ему в руки сахар.
Наконец Гарднер взял его и подошел к клетке.
Увидев его, гиацинтовый ара задвигался, перебирая жердочку черными жесткими ногами в крупных чешуйках, высунув нос и как-то боком, с привычной деликатностью только тронул сахар.
Гарднер положил ему в клюв кусок сахару, и тогда попугай, так же быстро скользя по жердочке, отодвинулся на середину и сочно разгрыз его.
- А! А! - закричал он и забил крыльями. И сейчас же Курцер пояснил с материнской гордостью.
- Видите, какой умный: съел и благодарит!
- Тцик, тцик, тцик, тсс, - раздалось сзади.
Курцер подошел к шкафу и нажал кнопку. Вошел слуга. Курцер вынул часы.
- Восемь часов! - сказал он значительно. - Пора зажигать огонь. Почему клетка не покрыта? Видите, птицы беспокоятся оттого, что не могут заснуть.
- Теньк, теньк, теньк, - снова сказала клетка.
- Слышите? - нахмурился Курцер.
"Сумасшедший! - подумал Гарднер уже с глубокой уверенностью. Несомненно, сумасшедший! Вот и у Геринга звери и птицы по всему замку".
