как мне показалось, чувствовал себя немного неловко, а рыжий майор, наоборот, был настроен воинственно.
Капитан провел пальцем по полю страницы и огорченно покачал головой:
— Автомат, пушка, мотоцикл… танк, жгут, окоп. Насчет шкафов, столов и стульев — ничего нет.
— А вы чего ждали? — взвился майор. — Это же разговорник для солдат, а не для всякой гражданской швали. — Он злобно зыркнул глазами на книжечку, произнес что-то совершенно невообразимое и выжидающе посмотрел на меня. — Тоже мне источник знаний, — сказал он. — Написано, что она вполне заменяет переводчика, а этот старик смотрит на меня так, будто я ему читаю стихи на убанги.
— Господа, я говорю по-английски, — сказал я. — И моя дочь Марта тоже.
— И правда говорит, — удивился майор. — Молодец, папаша.
Я почувствовал себя собачкой, которая проявила сообразительность — по собачьим меркам — и принесла ему резиновый мячик.
Я протянул майору руку и представился. Он окинул ее надменным взглядом и не соизволил вынуть руки из карманов. Я почувствовал, что заливаюсь краской.
— Меня зовут капитан Пол Доннини, — быстро произнес второй мужчина, — а это майор Лоусон Эванс. — Он пожал мне руку. — Сэр, — обратился он ко мне, и голос его звучал по-отечески глубоко, — русские…
Тут майор использовал эпитет, от которого у меня отвисла челюсть. Поразилась и Марта, хотя на своем веку наслушалась солдатской брани.
Капитан Доннини смутился.
— Они всю мебель разгромили, — продолжил он, — и я хотел спросить, не позволите ли взять что-то из вашей мастерской?
— Я и сам хотел предложить вам это, — сказал я. — Ужасно, что они все переломали. Они ведь конфисковали самую красивую мебель в Беде. — Я улыбнулся и покачал головой. — Ох уж эти враги капитализма — из своего штаба сделали маленький Версаль.
— Да, мы видели обломки, — подтвердил капитан.
— А потом, когда оказалось, что сокровища с собой не унесешь, они решили: пусть не достанутся никому. — Жестом я показал, как человек машет топором. — И в мире для всех нас становится меньше радости, потому что меньше сокровищ. Пусть буржуазных, но даже если они тебе не по карману, все равно приятно сознавать, что где-то они есть.
Капитан понимающе улыбнулся, но я с удивлением заметил, что у майора Эванса моя тирада вызвала раздражение.
— Так или иначе, — сказал я, — можете забрать все, что хотите. Быть вам полезным — честь для меня.
Я подумал: может быть, пора доставать виски? На самом деле события разворачивались не так, как я ожидал.
— Папаша-то не дурак, — кисло заметил майор.
Я вдруг понял, на что именно намекает майор. Это поразило меня. Он давал мне понять, что я — в стане противника. Смысл был такой: я готов сотрудничать, потому что боюсь. Он и хотел, чтобы я боялся.
Меня затошнило. В давние времена молодости, более расположенный к христианству, я любил говорить: если твоими действиями движет страх, значит, у тебя непорядок с психикой, ты жалок, достоин презрения и одинок. Но позже на моем пути встречались армии именно таких людей, и я понял, что скорее сам одинок и жалок, возможно, и непорядок с психикой тоже у меня. Только для меня легче лишить себя жизни, чем признаться в этом.
Хотелось думать, что нового коменданта я воспринимаю ошибочно. Я сказал себе, что слишком долго — сейчас я уже немолод и могу признаться в этом — был подозрительным, слишком долго всего боялся. Но я видел, что угрозу почувствовала и Марта, что в воздухе висит страх. Свое тепло она скрывала, как делала это уже много лет, под серой и чопорной маской.
— Да, — сказал я, — берите все, что вам пригодится.
Майор рывком распахнул дверь в заднюю комнату, где я сплю и работаю. Все — мой запас гостеприимства был исчерпан. Я плюхнулся на стул у окна и откинулся на спинку. Капитан Доннини, сгоравший от смущения, остался с Мартой и со мной.
— Прекрасно здесь, в горах, — невпопад произнес он.
В комнате повисла напряженная тишина, которую время от времени нарушал майор, проводивший досмотр в задней комнате. Я внимательно посмотрел на капитана и поразился, что он выглядит мальчишкой по сравнению с майором, хотя, вполне возможно, они были ровесники. Трудно было представить его на поле боя, зато майора было трудно представить где-нибудь еще.
Услышав, как майор присвистнул, я понял: он нашел стол коменданта.
— У майора столько медалей, наверное, очень храбрый человек, — вдруг сказала Марта.
Капитан Доннини с благодарностью ухватился за возможность обелить своего начальника.
— Очень храбрый — был и есть, — сказал он с теплыми нотками в голосе. И объяснил: майор и почти все его подчиненные в Беде приписаны к якобы знаменитой бронетанковой дивизии, все они, по словам капитана, не знают страха и усталости и всегда рвутся в бой.
От удивления я прищелкнул языком — как всегда, когда ведутся подобные разговоры. Про такие дивизии я слышал не раз, от американских офицеров, от немецких и русских. Да и мои офицеры времен Первой мировой клятвенно заверяли меня: в такой дивизии служу и я. Я готов поверить в существование дивизии, состоящей из любителей повоевать, когда мне говорит о ней солдат — если он трезвый и по-настоящему понюхал пороху. В общем, если такие дивизии есть, в период между войнами их надо хранить в замороженном виде.
— А вы? — спросила Марта, врываясь в созданную капитаном Доннини биографию майора Эванса, замешанную на крови вкупе с громом небесным.
Капитан улыбнулся:
— Я в Европе недавно и не могу — извините за выражение — отыскать в темноте собственную задницу. Мои легкие все еще наполнены воздухом форта Беннинг в штате Джорджия. Вот майор — он настоящий герой, воюет уже три года без передышки.
— Я никак не рассчитывал загреметь сюда в роли констебля, мелкого чиновника и Стены Плача одновременно, — сказал майор Эванс, возникнув в дверном проеме задней комнаты. — Папаша, мне нужен этот стол. Для себя делали?
— Зачем мне такой стол? Я делал его для русского коменданта.
— Ваш приятель?
Я попытался изобразить улыбку, но, похоже, вышло неубедительно.
— Если бы я отказался, мы с вами сейчас не разговаривали бы. И с ним я не разговаривал бы, если бы отказался делать кровать для
