— Тебе повезло, Даниэль, — сказал Гельмер. Даниэль согласился с этим, кивнув головою. — Зовут ее Юлия, — сказал он, гордо взглянув на своего друга. — Не помню, как она выговаривает это имя по-французски.
— Очень хороший сундучок, — похвалил Гельмер, — окован вдоль и поперек медью!
А Даниэль стал еще больше хвастать:
— Да, и я тебе даже сказать не могу, сколько превосходных вещей и одежи и всяких городских изделий в этом сундуке. Если бы только она пришла, уж я бы заставил ее показать тебе все это.
— Добра она к тебе? — спросил Гельмер.
— Добра ли? Как дитя; я делаю с нею, что хочу. Добрая душа, отдает все, что ни захочешь. Поди купи лошадь, поди купи то-то и то-то, я дам тебе денег, говорит она.
— А разве у нее есть деньги? — с напряженным любопытством спросил Гельмер.
— Деньги? Ничего удивительного нет в том, что ты меня спрашиваешь об этом, так как ты ее не знаешь, но я видел, как она вытащила из-за пазухи пачку денег — ты этого не видел. Если бы ты видел эту пачку, ты не спрашивал бы. Это была самая толстая пачка денег, которую я когда-либо видел.
— Как я сказал тебе, тебе повезло! — повторил Гельмер, полный изумления по поводу только что выслушанной им сказки. — Интересно было бы мне посмотреть ее поближе.
Даниэль:
— Ты, может быть, думаешь, что это старая, безобразная баба, на которую никто и взглянуть не хочет? Ого! Я тебе сейчас расскажу кое-что, Гельмер. В пасху пришел из санатории посланец за нею. Да. Там понаехало много путешественников и важных господ, и они послали за нею, потому что желали поговорить. Да. Но она и не двинулась. Ну, выйдем и позовем ее!
Они вышли из избы, и Даниэль позвал ее, и несколько минут спустя она вышла из лесу.
— Тебя так долго не было, я стал уже бояться за тебя, — сказал Даниэль.
Странная эта молодежь! Она вспомнила, что видела уже Гельмера между многими другими тогда, когда он зимою вместе с ними убирал снег с катка: теперь она ответила на его поклон и сейчас же сделала приветливое лицо; Даниэль мог быть доволен.
— У тебя, кажется, чужие, — сказала она.
— Гельмер. Он был все время со мною, мы были у пастора и сделали оглашение. Гельмер обещал мне дать тележку, а теперь он хочет видеть тебя.
— Меня… видеть меня? Боже, что этим сумасбродным парням может взбрести на ум!
— Ты только молчи! Иначе я не мог; он не хотел уйти, не повидавши тебя.
Была ли она польщена, или нет, во всяком случае, она очень мило улыбнулась, не обнаружив недостачи зуба. Счастье было также, что она была одета для прогулки: она была в плаще, окутывавшем ее от самого рта до лодыжек, и это скрывало ее бесформенность.
— Мы были сейчас у тебя, — сознался Даниэль, — Гельмер хотел видеть пристройку.
— Да, да, — весело ответила она, — теперь, значит, он видел и меня, и пристройку.
Гельмер, кокетливый и сдержанный, ничего не сказал.
— Угостила ли Марта Гельмера кофе? — спросила она, разыгрывая хозяйку.
Даниэль ответил:
— Нет. Но он получил кое-что получше, у нас бутылочка.
— Ого! Вот какие вы кутилы! Хороши оба, нечего сказать!
— Это небольшой кутеж, — смеясь ответил Гельмер, но по всему лицу у него разлилась краска.
Стало вечереть; они еще немного поболтали, она не пригласила Гельмера войти, потому что пришлось бы снять плащ, а она не хотела этого.
Когда Гельмер уходил, Даниэль сказал ему:
— Приходи опять, заглядывай к нам, теперь ты знаешь, как мы живем.
— Да, пожалуйста, — сказала фрекен, кивая ему головою.
Даниэль ожидал головомойки, потому что позволил себе устроить церковное оглашение без согласия возлюбленной; и когда она пригласила его к себе в комнату, он захватил с собою припасенную им на этот случай сигару. Но все сошло очень хорошо: возлюбленная не выказала особенного неудовольствия, она только ядовито спросила его, не намерен ли он обвенчаться тоже на собственный страх и риск. Тут Даниэль стал смачивать свою сигару, хорошенько слюнить ее.
— Не беда, что сделано было оглашение, — сказал он, — венчание будет позже, когда ты сама назначишь.
В этом он, в сущности, был прав; она смягчилась и с любопытством стала расспрашивать, что сказал пастор и правильно ли выговорил он ее французское имя.
— Да, пастор удивился и спросил, не дворянка ли она.
Она заинтересовалась, что это он там мастерит с сигарой.
Разве она не знала? Сигару нужно смочить снаружи и основательно помять в руках, иначе она не годится. Он купил сигару и взял ее с собой домой, чтобы сидеть у нее в комнате и курить.
— В таком случае, зажги ее! — сказала она. Даниэль здорово надымил в комнате, а фрекен вдыхала дым и наслаждалась. Они оба пошли в кухню и там поужинали, и, так как фрекен боялась темноты и ее терзали грустные мысли, то она привела Даниэля обратно в свою комнату. И в эту ночь она спала спокойно, потому что ее караулил Даниэль.
Не раньше понедельника спустился снова Даниэль в село. Он бегал то туда, то сюда и очень торопился; он был в напряженном состоянии: теперь уже свершилось; об этом было объявлено с церковной кафедры. Что же сказало село? О, село почти онемело, и не без причины.
Он отправился на базар, там всегда бывало много народу, друзей и приятелей, от которых он мог получить сведения; он притворился, будто у него важное дело и пробрался к прилавку. Когда увидели, кто подходит, все расступились и дали ему дорогу; никогда раньше не относились к нему с таким почтением. Он принял это, как взрослый человек, с достоинством. Тут один протянул ему руку и поздравил его, затем — другой, в конце концов подошли все. Даниэль наслаждался.
Какая-то женщина сказала:
— Я всегда говорила, что из тебя выйдет толк, Даниэль, ты из хорошей семьи, твоя мать и я были однолетки, и мы вместе конфирмовались, а теперь она почивает в могиле!
Тут были люди с разных сторон: все единодушно поздравляли его, было ясно, что в селе находили, что он «убил бобра». Большое впечатление произвело, когда пастор в церкви сказал фрекен Юлия д'Эспар; также понял Даниэль, что Гельмер очень постарался после того, как побывал на сэтере, расхваливал и пристройку, и фрекен.
С базара Даниэль отправился без особенной надобности к ленсману: ему нужно было уплатить маленький налог или что-то в этом роде; в глубине души он хотел показаться Елене и повеличаться перед нею. О, молодость и юность сердца! Недостаточно быть владельцем сэтера, иметь домашнюю скотину и невесту, и хлеб насущный; нет, в нем всплыло что-то новое и тоже требовало пищи! Даже у мальчишки из куринной избы есть своя внутренняя жизнь, с которой приходится считаться, о, сильная и сложная внутренняя жизнь, и требованиям ее приходится уступать. Тщеславие? Возможно. Властолюбие? Любовь? Торжество? Возможно и это. Елена когда-то пренебрегла им…
Она не встретила его, не побежала ему навстречу, не взглянула на него влажными глазами и не выражала раскаяния — совсем нет, ее не видно было. Это было досадно, черт возьми, но… скатертью дорога!
В канцелярии он уплатил налог и сунул в карман квитанцию ленсманского писаря с таким видом, словно то была ничтожная бумажонка, какими он сигару раскуривает; размеренно сказал: — «Прощайте» вместо «До свидания». И, уходя из усадьбы ленсмана, он не заметил, чтобы кто-нибудь смотрел ему вслед.
Кончено!
Но тут случилось нечто: в лесу он встретил ее, Елену: она шла ему навстречу, приблизилась, поклонилась. Оба остановились, оба покраснели. И начали беседовать. У нее, у жены ленсманского писаря, тоже была своя внутренняя жизнь, тихо протекавшая в скромных рамках, но для нее она была важна и вполне обоснована. Она прямо приступила к делу и, поздравляя, протянула ему руку.
— Да, это была большая новость, — сказала она, — и если бы не пастор сказал это, мы не поверили бы.
— Может быть, мне следовало прежде у тебя спроситься? — насмешливо сказал он. Она больше не существовала для него, покраснел он при встрече от неловкости.
Ответ ее смутил его:
— Давно уже не видела я тебя, — сказала она. Даниэль, которому почудилось, что на лице у нее отражаются раскаяние и грусть, твердо ответил:
— Да, много времени прошло с тех пор, как ты исчезла.
— О, — сказала она, смиренно улыбаясь, — я никуда не исчезла, я живу в селе.
— Может быть. Да я то не имею обыкновения без дела ходить в село. А к тебе у меня нет больше никакого дела.
— Конечно, нет.
— Да, это так, и так и будет — сказал Даниэль. О, он был парень упрямый, не любил нежничать, не рохля какой-нибудь. Он ей ответил, он покажет…
Но она по-видимому, не захотела распространяться об этом, она неожиданно спросила:
— Какую такую девицу ты заполучил? Даниэль вспылил и побледнел:
— Зачем тебе знать это? Разве недостаточно того, что я знаю?
— Да. Но знаешь ли ты это?
— Если мне захочется больше узнать о ней, то я приду к тебе, — сказал он, сделав вид, что хочет уйти. — Ты стала страшно любопытна с тех пор, как вышла замуж за ленсмана!
