– Заступитесь, спасите сироту, спасите.
– Успокойся, братец, – сказал старик, приподнимая башмачника, и на добрых глазах его, показались слезы. – О чем плакать? лучше расскажи, что с тобою случилось.
Собравшись с силами, башмачник, как мог, рассказал несчастие, постигшее Полиньку. При имени горбуна Тульчинов заметил презрительно:
– Знаю я его: негодяй отъявленный!
Башмачник трогательно умолял старичка тотчас же итти с ним к горбуну и заступиться за Полиньку. Слушая его, Тульчинов лукаво улыбнулся и, наконец, ласково спросил:
– Ну, а зачем ты скрывал от меня, что у тебя есть невеста? а?.. Ну, что ты так на меня смотришь? – прибавил он, заметив внезапную перемену в лице башмачника: – ведь ты любишь эту девушку, хочешь жениться на ней?
– Нет, она не моя невеста! – отвечал башмачник глухим голосом.
Тульчинов закусил губы и с горечью покачал седой своей головой.
– Ну, что же надо делать? – спросил он, тронутый положением башмачника.
– Сделайте милость, освободите сироту; ее жених далеко; у ней никого нет. Я, я один только… но что я могу сделать? я небольшой человек! Если что случится, – прибавил башмачник, дико озираясь кругом, – я… я утоплюсь… не хочу жить, лучше умру!
– Полно, брат, полно! – ударяя его по плечу, сказал Тульчинов. – Мы все уладим. Он ничего не посмеет сделать ей!
– Нет, вы не знаете его: он злодей!
– Просто мошенник, – заметил старик, – я его знаю лучше тебя! Позвони-ка: я оденусь.
Башмачник кинулся к звонку.
Явился Яков, и по значению взгляда, брошенного им на башмачника – дескать, как тебе не стыдно такими пустяками барина беспокоить, – можно было догадаться, что он подслушивал.
– Вели-ка мне дать позавтракать, – сказал старик, но вдруг принялся с испугом чмокать губами и прислушиваться к своему желудку, бормоча: – нет – аппетиту, нет! надо подождать… Постой-ка! – продолжал он, обратясь к Якову. – Я после позавтракаю, а ты вот вели накормить его.
– Я не хочу; я не могу есть! – робко сказал башмачник.
– И полно, поешь! лучше поуспокоишься… Вели Артамону Васильичу дать ему чашку бульону: это его подкрепит.
Яков жестами приглашал за собой башмачника.
– Оставьте, оставьте меня, я не хочу, я не могу есть! – с отчаяньем воскликнул башмачник. – Будьте добры, защитите, спасите бедную девушку!
Тульчинов махнул рукой и велел давать одеваться. Яков вывел башмачника в прихожую, усадил и поставил-таки перед ним чашку бульону по приказанию своего барина.
Сидя перед ней, башмачник тоскливо прислушивался к движению в кабинете, и когда, наконец, отворилась дверь и на пороге явился старик, совсем готовый итти, в шляпе и с палкой, Карл Иваныч, как помешанный, кинулся к двери и растворил ее настежь.
Увидав чашку на столе, Тульчинов заботливо посмотрел в нее и, качая головою, сказал:
– Упрям, упрям!
Они вышли на парадное крыльцо, куда уже были поданы дрожки.
– Нет, брат, не нужно: я пешком пойду, – сказал Тульчинов кучеру.
Башмачник вскрикнул.
– Что ты? что с тобою?
– Далеко, очень далеко… не скоро дойдем.
– Куда торопиться? нас не обедать ждут. Торопиться можно и даже должно, – заметил старик с важностью, – только на обед: тот, кто опаздывает к обеду, грубейший невежда. Ну, пойдем.
И старик пошел, постукивая палкой, но вдруг остановился и, улыбаясь, стал прислушиваться.
Нежное мычание коровы доносилось со двора, только что покинутого ими. Старик воротился.
– Куда вы? – с ужасом спросил башмачник, заслоняя ему дорогу.
– Сейчас, сейчас! забыл заглянуть на двор: что-то у меня там делается?
И старик вошел в калитку, а несчастный башмачник опустился на ступеньки крыльца.
Тульчинов расхаживал по своему двору, заботливо и гордо осматривая, все ли у него в порядке. Каждому животному умел он сказать какое-нибудь приличное приветствие. Особенно пленил его один поросенок: толстый, белый, со сквозившими ушами и лапочками. Поймав его и поглаживая, старик с умилением смотрел ему в глаза, едва заметные. Скоро явился и Артамон Васильич. Барин и повар долго молча любовались поросенком.
– Хорош! – заметил, наконец, в упоении Тульчинов.
– Очень хорош-с! – отвечал повар.
– Уши-то, уши! точно у какой-нибудь красавицы; а лапки? право, у иной дамы ручки не бывают так нежны. Ну, а что наш барашек? не пора ли его?
– С недельку надо еще обождать-с, зато будет – сливки! – глубокомысленно отвечал Артамон Васильевич.
– Ладно, ладно, подождем, изволь, Артамон Васильич! Ну, а что ты мне дашь сегодня позавтракать? я вот моцион сделаю; что-то вкус не…
Но старик не договорил: он, стал чмокать губами и, наконец, радостно сказал:
– Лучше, гораздо лучше! а вот Карлуша совсем было испортил мне аппетит… ну, да вот прогуляюсь. Смотри, Артамон Васильевич, полегче что-нибудь.
Тульчинов отправился к калитке. Увидав башмачника, прислонившего голову к стене, он коснулся его своей палкой и сказал:
– Что, заснул?
Башмачник вскочил, и они, наконец, пошли.
– Тише, тише! куда бежишь? – поминутно говорил старик башмачнику, не поспевая за ним, но, убедившись, наконец, что нет возможности обуздать его, кликнул извозчика.
В нескольких шагах от дома горбуна башмачник вскочил и побежал, показывая извозчику, чтоб ехал за ним.
Калитка была не заперта, крыльцо также. Тульчинов и башмачник свободно вошли в прихожую, потом в залу, где некогда горбун принял в первый раз Полиньку. Здесь Тульчинов приостановился, покашлял; но никто не выходил им навстречу. Они пошли далее и миновали несколько комнат, закрытых ставнями с вырезанными сердцами, сквозь которые проникал дневной свет, дававший возможность видеть разнохарактерную мебель и вещи, наполнявшие комнаты: бронзовые часы, картоны, огромные кипы книг, перевязанные веревками.
– Сколько нужно было ему пустить по миру семейств, – с грустью заметил Тульчинов, – чтоб загромоздить так свои комнаты!
Продолжая подвигаться вперед, они очутились в темном и длинном коридоре; долго шли они и, наконец, увидали дверь, не совсем плотно притворенную.
– Послушай, – сказал старик башмачнику, – не входи туда; я буду один говорить с ним.
Он заглянул в дверь и увидел комнату, которая поразила его страшным беспорядком: бумаги были разбросаны по полу; между ними валялся разбитый фонарь; на письменном столе лежала шинель, стояли две догоравшие свечи, боровшиеся с дневным светом, проникавшим сквозь щели спущенных стор. Перед столом сидел горбун; лицо его выражало сильную внутреннюю тревогу; он держал в руке небольшое колечко и не спускал с него глаз. Услышав шорох за дверью, горбун сердито спросил:
– Кто там?
Погрозив пальцем башмачнику, Тульчинов смело вошел в комнату.
Горбун быстро вскочил с дивана и с удивлением посмотрел на Тульчинова, который оглядывал его с ног до головы презрительным взглядом. Горбун смутился, потупил глаза и, поклонившись, с холодной учтивостью спросил:
– Чем я обязан чести видеть вас у себя?
Тульчинов молчал. Он пристально смотрел на портрет, висевший над диваном. На портрете была изображена красивая молодая женщина в верховом платье. Позолоченная рама была очень искусно сделана и украшена гербами.
– Это как попало в твои руки? – строго спросил Тульчинов, указывая на портрет.
Горбун злобно посмотрел на портрет и молчал.
– Чтоб сегодня же он был снят, – повелительно сказал Тульчинов, не спуская глаз с портрета.
– Могу вас уверить, что, кроме меня, никто не входит сюда, – робко произнес горбун.
– Тебе-то и не должно его видеть! Да и как мог попасть к тебе фамильный портрет? а?
– Он был заброшен: я…
Тульчинов усмехнулся.
– Заброшен? Ты, пожалуй, скажешь, что и деньги, которыми ты набил свои карманы в их доме, были тоже заброшены.
– Вы, кажется, изволите знать, – отвечал горбун, сдерживая злость, исказившую его лицо, – что не я, а, напротив, у меня было взято.
– Я чту память…
– Замолчи и не трудись высчитывать свои добродетели, которых ты никогда не имел! – сказал Тульчинов и, указав на портрет, повелительно прибавил: – Чтоб завтра же он был отослан по принадлежности!
Тульчинов прошелся по комнате, остановился перед горбуном и, не спуская с него глаз, спросил:
– Скажи, зачем ты держишь у себя девушку?
– Какую девушку?
– Ты не знаешь? ну, я скажу тебе: ту, которую подлым обманом завез в свой дом. Говори, где она?
– Вот как справедливы все ваши обвинения, – отвечал горбун. – Обмана никакого не было, девушку я не увозил. Она точно была здесь… по доброй воле… и уехала, когда ей вздумалось. Теперь она давно дома.
– Лжешь! она у тебя: со вчерашнего дня ее нет дома.
– А если и нет, чем же я виноват? Может быть, она у кого-нибудь ночевала, – с цинической улыбкой прибавил горбун.
– Ты гадок! – сказал Тульчинов.
– Вы точно знаете, что ее нет дома? – спросил горбун, в лице которого появилось легкое беспокойство.
