Неву, ночь легко захватила центр и взяла под свой незримый контроль вокзалы, телефонные станции, банки, телевышку, аэропорт.
Впрочем, мирные жители Петербурга ничего про это не знали. Город жил своей нервной жизнью и не ведал ни о какой оккупации. В окнах загорались огни. На улицах становилось тише.
Вот и в захолустной Коломне, старом районе города, славящемся близостью к морю и удалённостью от станций метро, вечер перетёк в ночь.
Площадь Репина покрылась туманом. Разноцветные квадратики окон, то прикрытые, то не прикрытые занавесками, превратились в разноцветные маяки для летающих инопланетных тарелок.
Здесь оставим описание вечера и заглянем в одно из окон, выходящее не на саму площадь, а в глухой дворовый тупик с непарадной стороны дома.
Заглянуть сюда, оказывается, непросто. Нам для этого придётся раздвинуть тяжёлые железные жалюзи и отвернуть пуленепробиваемую гардину. Наконец, проделав всё это, мы мысленно проникаем внутрь и обнаруживаем себя не где-нибудь, а в кабинете хозяина «Лавки древностей», где недавно уже побывали.
Сам хозяин сидит над книгой.
На столе раскрыт ноутбук. По заснеженному полю экрана, размежёванному сеткой координат, протянулась жирная линия, похожая на раздувшегося удава.
Мягкий свет от лампы под абажуром довершает идиллическую картину.
Рукавицын отрывает взгляд от страницы и внимательно всматривается в экран.
Проникнем за чугунную оболочку его вместительной черепной коробки, посмотрим, о чём он думает.
«Пять квартир по проспекту Римского-Корсакова и четыре по Мясной улице. Плюс квартира в Дровяном переулке, где жила эта сумасшедшая бабка, – мысленно ведёт он подсчёт, изучая прожорливого удава на экране своего ноутбука. – Неплохо за четыре-то месяца. Жаль, что не всю жилплощадь приходится оставлять себе, а только тридцать процентов. Душный всё-таки человек Хмырько. Хоть и женщина. Нельзя быть такой душной и беспринципной, когда трудишься в районной администрации в отделе по работе с бомжами. Я ей поставляю контингент для работы, увеличиваю поголовье людей без определённого места жительства, голову ломаю, как лучше облапошить глупых стариков и старушек, оттяпать у них жилплощадь. А мне за это всего тридцать процентов!»
Мысль сидящего за столом хозяина делается холодной и острой, словно бритва или мартовская сосулька, висящая над головами прохожих.
«Ну, ничего. Скоро всё это кончится. Скоро некоторые недоумки узнают, кто на этой земле хозяин. Дайте мне только в руки мою дорогую трубочку, и я переверну мир!»
Улыбка Рукавицына чуть теплеет.
Хозяин «Лавки древностей» представляет, как в роскошном кадиллаке с мигалкой, сопровождаемый эскортом охраны, он подъезжает к фасаду дома, выходящему на канал.
На фасаде мраморная доска:
В этом доме жил
великий русский художник
Илья Ефимович Репин.
Теперь в нём живёт
великий русский предприниматель
Эрдель Терьерович Рукавицын.
Доску он заготовил заранее – вот она, стоит у стены, между столиком старинной работы и иконой Севастьяна-краснодеревца.
Осталось только прикупить дом.
Тут придётся попотеть, потрудиться. Практически все дома в квартале занимает Академия МВД. Только угловая пристройка находится в аренде у частников. Короче, будут большие деньги, будет и кадиллак с мигалкой, и пристройка, и доска на фасаде.
А большие деньги будут тогда, когда к нему попадёт труба. Вот такая круговая зависимость.
Взгляд Эрделя возвращается к книге.
Но не думайте, будто хозяин «Лавки» такой страстный любитель чтения, что готов ради общения с книгой полуночничать и жертвовать сном. Книга перед ним не простая. Это редкое издание начала прошлого века, вышедшее мизерным тиражом и практически неизвестное собирателям.
Называется книга «Нат Пинкертон в России: записки американского сыщика».
Чем же привлекла эта книжка внимание столь практичного человека, которым несомненно является Эрдель Терьерович Рукавицын? И какое она имеет отношение к событиям нашей повести?
Оказывается, самое непосредственное.
Из неё-то, из этой книжки, Рукавицын в своё время и выяснил историю пропажи трубы и поисков её таинственных похитителей.
Про то, как труба попала на гранитные берега Невы, в своих записках Нат Пинкертон умалчивает. Единственно, о чём он упоминает, это о том, что поначалу труба хранилась в особом кабинете Кунсткамеры.
Далее, во время очередной ревизии, труба переехала во дворец, в Императорскую коллекцию древностей.
Затем трубочку поместили в закрытый фонд Императорского Эрмитажа, где она соседствовала с такими уникальными экспонатами, как шлем-невидимка князя Александра Невского, который помог ему одержать победу над псами-рыцарями, и глиняный свисток Соловья-разбойника, отшибавший у человека ум.
Отсюда, из закрытого фонда, труба и была похищена несчастливым воскресным утром начала августа 1914 года.
Похитители сработали чисто, не оставив ни следа, ни зацепки, по которым можно было их отыскать.
Лучшие российские сыщики были брошены на раскрытие преступления.
Из Москвы приехал Эраст Фандорин. Ему в помощь подключили восходящую звезду питерского сыскного ведомства Дмитрия Ивановича Путилина, сына знаменитого Ивана Дмитриевича Путилина, которому в бытность его начальником санкт-петербургской сыскной полиции присвоили почётное звание отечественного Шерлока Холмса.
В этом месте автор с большой иронией описывает методы и приёмы, практикуемые российскими детективами. Он постоянно намекает на то, что в таком забытом богом уголке, как Россия, где едят лаптями, а сморкаются в рукав зипуна, сыщики не то что найти преступника, они не могут даже такой примитивной вещи, как определить по следам зубов на недоеденном бутерброде, какого был едок цвета кожи, то есть негр он был или белый.
Когда русские наконец-то поняли, что своими силами им похитителей не найти, император лично отправляет в Нью-Йорк телеграфное сообщение, в котором просит знаменитого американского сыщика прибыть в Петербург и помочь отыскать преступников.
Уже на третий день по прибытии Пинкертон выходит на след. А наутро пятого дня преступников под белые ручки доставляют в полицейское управление.
Негодяями, похитившими трубу, оказались подданный Германской империи Гюнтер фон Грабке, бельгиец инженер Грубульон и некто господин Пустобрёхов, карточный шулер и проходимец. Действовали они искусно, используя изобретательский дар вышеназванного бельгийского инженера.
Дело в том, что заезжий изобретатель разработал и начертил на бумаге миниатюрную подводную лодку с бесшумным электрическим двигателем. Бельгиец за неимением средств не мог
