уровня.
После высыхания нанесенная сероватая жижа светлела и приобретала ярко-белый окрас, очень чистый и свежий. Скорее всего, эта традиция пошла от необходимости защитить кору ещё не проснувшегося дерева от ожогов жарких весенних лучей. Но это нужно было делать месяцем ранее, а не к празднику. И ко всему прочему, покраска бордюров не вписывалась ни в одно логичное объяснение. Красился в белое любой бортик, выступающий из земли, будь то бордюр дороги или поребрик клумбы или дерева. Для того чтобы объяснить абсурдность происходящего, стоит рассказать, что эти торчащие из земли конструкции не имеют ничего общего с нормальными деталями парка или дороги. Если мы говорим о бордюре, то это не ровненькая кромка дороги, уходящая вдаль, как рисует привычное воображение. На самом деле бордюр дороги там – это криво положенные бетонные выступы, с обгрызенными краями, зачастую рассыпавшиеся камешками гравия, а иногда просто уходящие одной стороной под землю. А сверху такая конструкция присыпана грязным песком, спасавшим автомобили ото льда всю зиму.
И вот пришла весна, и люди в ярких жилетах сметают как могут грязь с этих шедевров архитектуры и красят выступ в белый цвет, который продержится на поверхности не больше пары дней, максимум неделю. Там, где нет бордюра, красится предполагаемое место его размещения, прям по земле, ведь нарушение белых линий не должно вызвать ощущение отсутствия праздника. Я даже не знаю, что должен испытывать человек, правильно оценивающий происходящее событие: жалость, уныние, может, немножко печаль. Но для всех людей вокруг белеющие кромки убогости предвещали праздник, на серые улицы выходило подобие красоты.
– А что это они взялись красить всё вокруг? – спросил я у Валентина, на что тот, удивленно на меня посмотрев, ответил:
–В смысле, что красить?! Так ведь праздники скоро!
– А, точно, я такой рассеянный! – пытался смягчить недоумение я, понимая, что вопрос задевает глубинные нормы жизни. А Валик настороженно повторял все то же утверждение:
– Ты, Филипп, явно не из этого мира. Непонятно, как ты вообще ещё в состоянии здесь находиться, а не на своей Альфа-Центавре! И говоришь ты как-то странно.
– Да нет, видно, воспаление перешло на голосовые связки, нужно показаться врачу, – отвечал я, догадываясь о проявлении акцента сквозь шепелявое сюсюканье моего перекошенного лица.
(15) Герой-бабочник и незаселенная территория
Всё свидетельствовало о том, что пора было уезжать, что мое пребывание на временной остановке перед городом из вокзальной книги заканчивается. Оценив все «за» и «против», я решил выяснить насчет незаселенных территорий Кирилыча и отправляться в путь. Было бы непростительной халатностью иметь на руках пропуск в библиотеку одного из старейших учебных заведений этой страны, специализирующуюся как раз на истории края, но так и не выяснить причины нестыковок. И я, отняв приблизительный возраст Кирилыча, начал искать отклонения или катаклизмы в том временном промежутке. Находка, объяснившая мне все, оставила во мне весьма неоднозначные переживания.
Есть вещи, о которых человек не хотел бы знать. Никто не хочет видеть свое лицо, когда вы сидите с лопатой в руке на заднем дворе дома, или видеть трепыхающуюся без головы курицу в попытке сообразить, почему ей выключили свет. Я уже не говорю об угасающем взгляде козы Дашки, из перерезанного горла которой вместе с кровью вытекает её жизнь. Такие неоднозначные познания хоть и были неприятны, но к ним я был готов, их я мог переварить. Но найденную причину запустения столь плодородных земель времен до рождения Кирилыча я бы предпочел не знать. Не понимаю, зачем этот вопрос вообще ко мне привязался, рыл бы я яму, думал бы про червячков или кроликов! Нет же, рациональному и педантичному мозгу было необходимо закрыть вопрос касательно незаселённости тамошних земель. И ответ на свой вопрос я получил.
В тридцатых годах прошлого столетия в истории того края описывался очень печальный факт, классифицирующийся как тотальный мор от голода. Все источники, описывающие эту трагедию, говорили о геноциде, о принудительном истреблении целого народа. Факты, приведенные в описаниях, были настолько обширны, ужасны и неопровержимы, что никак не могли быть вымыслом. Людей сначала привязали к определенной местности законом, а после, отобрав и уничтожив все продукты, подождали, когда земля от них очистится. Представьте. Все продукты были принудительно отобраны и сожжены в полях солдатами, после чего военным оставалось только контролировать процесс. Просто и изящно, даже отравленная морковка австралийским кроликам после этого выглядит глупо и неэффективно.
Я читал как-то одну книгу по истории, факты в которой стараются особо не афишировать. Она касалась «Катар». Там речь шла об одной христианской секте, по мнению официальной церкви. А по сути, о прогрессивной ветви христианства, возникшей в средние века на юге Франции. Католическая церковь тех времен в попытке вернуть себе влияние собрала армию наемников, которым было дозволено убивать всех, встретившихся на пути. Тогда под лозунгами «Бей всех, а Бог на небе разберется, кто свой, а кто чужой» были полностью истреблены многотысячные поселения в погоне за чистотой веры. Святой церкви впоследствии даже пришлось создать свою не менее святую инквизицию, чтобы в будущем не прибегать к такому масштабному насилию, как истребление катаров. Но это касалось небольшой провинции и средневековья, а тут…
Масштабы деяний поражали. Каждая минута в поезде от места, где жил Кирилыч, до моего тогдашнего проживания проносила мимо меня города и деревни. Вся огромная территория, наполненная людьми, по которой поезду нужно ехать целый день, в один прекрасный момент была лишена еды и подготовлена под застройку нового лада. Пространство, больше любой европейской страны, менее чем за два года было очищено от одних людей для заселения другими. Факты происходящего поставили под сомнение необходимость существования человеческого вида как такового. Съев все, что было вокруг, люди поначалу перешли на котов, собак, ремни. Потом пошло в ход то, что есть в принципе нельзя, а потом люди начали умирать или есть людей, а земля медленно начала очищаться. Сложно себе представить, что творилось в умах тех несчастных, но прочитав о фактах поедания матерями своих детей, я невольно задумался о той степени безумия, которую может выдержать человеческое сознание. Как мать, та, что готова защищать даже ребенка-маньяка, могла решиться съесть выношенное под сердцем дитя! Представить невозможно себе те умозаключения, которые ей пришлось передумать и пережить, те варианты, которые её ждали. Медленно смотреть, как на её глазах умирают её дети, отдать себя на еду, зная, что без взрослого дети все равно обречены, видеть, как угасает и разлагается единственный источник пищи, который может дать возможность жить другим…
Жуткие первобытные мысли вошли в мое сознание и прочно там обосновались. Прочитанные мной факты не давали покоя и
