вы ему сказали?
– Я ему сказал, что просил именно женщину, а они, естественно, выбрали тебя, потому что ты была лучшей из их женщин-корреспондентов.
– Вообще-то я подошла потому, что у меня одной не было ни мужа, ни семьи, которым нужно…
– Руби, через день-другой я приглашу тебя на ленч и просвещу кое в каких делах. Как бы там ни было, я думал, что дело ограничится теми несколькими вопросами, что он задал мне тогда, но он постоянно донимал меня. Хотел, например, узнать, почему именно тебе предоставили возможность проинтервьюировать миссис Рузвельт.
– Просто так получилось, а вообще-то это было чудо. Я вдруг оказалась в ее машине…
– Я ему так и сказал. И тогда он… Эй, что там у вас происходит?
Офис всегда был шумным местом, но сейчас голоса за дверью становились громче обычного. И злее. Дверь распахнулась. В кабинет ввалился Питер, пытаясь освободиться из удерживающих его рук Эмиля, при этом своими собственными руками он размахивал вовсю.
– Я знал это! Я знал, что ты здесь, рассказываешь Качу свою историю, хочешь убедить его в своей лжи.
– Почему, Питер? – спросила Руби. – Почему ты это сделал? Я думала, мы друзья. Ты ведь был так любезен со мной в самом начале.
– И что я за это получил? До твоего появления Кач приглашал на ленч меня. Мне он оказывал доверие. Я был его другом здесь, в «ПУ».
– Нет, – возразил Кач, покачав головой. – Ничто не изменилось, когда приехала Руби. Если я и относился к ней как-то по-особенному, так только потому, что она была одна, сама по себе. Она была здесь чужой и нуждалась в друзьях.
– Все изменилось, – гнул свое Питер, и его голос становился все громче, – и я ничего не мог с этим поделать. Мне оставалось только стоять и принимать как должное то, что лучшие темы достаются ей, она получает все самое перспективное. А когда я попытался с ней подружиться, чтобы получше ее узнать, она дала мне понять, что слишком хороша для меня. Что для нее предпочтительно какое угодно времяпрепровождение, только не несколько минут после работы со мной. Но потом я столкнулся с Дэном Мазуром и…
– С кем? – недоуменно спросил Кач.
– Журналист из «Америкен», – вставила Руби. – Не помните? Я встретилась с ним как-то раз, когда его командировали сюда. Я бы не сказала, что мы с ним враги, но и не совсем чтобы друзья.
– Слышали бы вы, что он мне рассказал про нее, – Питер ухмыльнулся. – Он сказал, что не мог понять, как Руби вообще получила работу в «Америкен». Он сказал, что обратил внимание на странный акцент, на который она иногда срывалась. Он заинтересовался. Ни одна девушка, окончившая колледж, так не разговаривала. Он, по его словам, догадался, что она что-то скрывает. Распутать все это не составило труда, – продолжал Питер, не замечая – а может, не желая замечать, – что его коллеги стали посматривать на него как на скунса. – Я написал в «Америкен», попросил их прислать мне копию биографии Руби. Там говорилось, что она закончила колледж Сары Лоуренс. Я, будучи неплохим репортером, проверил эту информацию, и в колледже мне ответили, что у них нет сведений об учебе в их заведении студентки с таким именем и фамилией. И тут я задумался: а что еще она может скрывать, и решил узнать, а где она родилась. И оказалось, что ни в Нью-Йорке, ни в Нью-Джерси, ни в Коннектикуте, ни в Род-Айленде и ни в одном другом из близлежащих штатов сведений о рождении двенадцатого июля 1916 года Роберты Анны Саттон нет.
– Ты рехнулся, – с горечью в голосе сказал Кач.
Питер ничего ему не ответил и продолжал рассказ:
– И тогда я написал в регистратуры этих штатов другой запрос: не родилась ли в этот день девочка с похожим именем. Так я узнал, что в этот день в Ньюарке у женщины по имени Анни Шрейбер родилась дочь по имени Роберта Анна Шрейбер. Имени отца в ее свидетельстве о рождении не было, что меня не удивило…
– Хватит! – взревел Кач.
– Она воспитывалась в сиротском приюте. Она скрыла свою настоящую фамилию, она солгала о своем образовании, обо всем, а вы приняли ее, как обретенную после долгой разлуки сестру. Вы даже отдавали ей лучшие темы…
– Она сама писала эти статьи, – вмешался Эмиль. – Если ее мысли оказались лучше твоих, то претензии ты можешь предъявлять только себе самому.
– Куда бы я ни сунулся, повсюду наталкивался на нее. Она даже на похоронах Мэри сидела рядом с Качем. А где был я? Стоял в последнем ряду, будто я никто. Как ты мог так поступить со мной?
– Убирайся, – сказал Кач. – Собирай свои вещи и убирайся.
– Это она должна убираться, а не я! Я обо всем рассказал полиции. Они мне ответили, что она совершила тяжкое преступление и будет депортирована.
– Ничего такого с Руби не случится. Эмиль? Ты не поможешь Питеру собрать его вещи?
– С удовольствием, – сказал Эмиль, подошел к Питеру, схватил его за руку.
– Не имеете права, – крикнул Питер, вырывая руку. – Я обращусь в газеты. Я им расскажу все.
Кач с удивительной для такого грузного человека скоростью обошел свой стол. Он остановился перед Питером, посмотрел на него сверху вниз с холодной яростью во взгляде – он являл собой устрашающее зрелище.
– Ты ничего не скажешь.
– Попробуй, останови меня, – пропищал Питер, мобилизуя остатки своего куража.
– Я, может, тебя и не остановлю, но у меня есть друзья, которые сделают это. И я пойду на то, чтобы обратиться к ним за помощью, а уж они сделают так, чтобы ты помалкивал. Я не позволю твоей ущербной гордыне погубить жизнь Руби.
Питер посмотрел на Руби, и его лицо исказила такая гримаса ненависти, что не осталось почти ничего напоминавшего о том дружелюбном коллеге, которого она когда-то знала.
– Так это Беннетт, да? Ну конечно, он. Он по шею…
– Еще. Одно. Слово, – отчеканил Кач, и его слова упали, как камни в безмолвное озеро. – Если ты скажешь еще хоть слово, я сейчас вызову его. Ты этого хочешь? Да? Ты должен знать, какие будут последствия.
– Нет, – пробормотал Питер, его лицо побледнело и покрылось пóтом. – Я ухожу. – Он, шаркая ногами, пошел к дверям. Кач кивнул Эмилю, и тот последовал за Питером.
Руби задержалась – она не хотела входить в общий кабинет, пока там остается Питер. К тому же у нее еще оставалось немало вопросов к Качу.
– Я думала, вы будете в бешенстве, – сказала она, когда они остались одни.
– Вчера вечером поначалу так и было немного. Но только поначалу. Если не считать твоей фамилии, то в остальном ты мне не лгала. В твой
