- Ну, будет на сегодня! - сказал, не вытерпев более этой пытки, Павел. - Я вас, Анна Ивановна, довезу до дому, - прибавил он нарочно громко.
- А я-то как же, опять одна поеду? - отнеслась Клеопатра Петровна к нему.
У ней при этом губы даже дрожали.
- Вы уж потрудитесь одни уехать. Я Анну Ивановну взял и должен ее обратно довезти, - отвечал он ей безжалостно.
Вихров не считал себя ни в чем, даже в помыслах, виноватым против Клеопатры Петровны, а потому решился наказать ее за ее безумную ревность.
- Поедемте, Анна Ивановна! - сказал он.
Анна Ивановна пошла за ним и была какая-то испуганная.
- Замин, поедемте со мной, довезите меня до дому! - сказала, в свою очередь, Клеопатра Петровна Замину.
- С великою готовностью! - отвечал тот.
- А я за вами петушком, петушком! - сказал Петин, чтобы посмешить ее, но Клеопатра Петровна не смеялась, и таким образом обе пары разъехались в разные стороны: Вихров с Анною Ивановною на Тверскую, а Клеопатра Петровна с Заминым на Петровку. Неведомов побрел домой один, потупив голову.
- За что это Клеопатра Петровна сердится на вас? - спросила Анна Ивановна Павла с первых же слов, когда они поехали.
- Ревнует! - отвечал тот.
- К кому же? Ко мне?
- К вам и ко всем в мире женщинам.
- Зачем же вы ее больше сердите и поехали не с ней, а со мной?
- Потому что я вас привез; а она не хотела ехать со мной, так пусть и едет одна.
- Ну вот, зачем это? А домой, я думаю, приедете, сейчас ручки и ножки начнете целовать.
- Нет, я не из таких, - отвечал Вихров.
- Из каких же?.. Сердитый и злой... у!.. Гадкий вы, после того! А что, скажите, Неведомов говорил с вами?
- Ему было очень тяжело с вами встретиться.
- Что ж я - пугало, что ли, какое? - спросила Анна Ивановна.
- Напротив, я думаю, брильянт, от которого он самовольно отказывается.
- А отчего же он отказывается?
- Спросите его! - отвечал Вихров.
- Он сумасшедший.
- Есть немного. До свиданья!
Павел, высадив Анну Ивановну на Тверской, поехал к себе на Петровку. Он хотя болтал и шутил дорогой, но на сердце у него кошки скребли. Дома он первого встретил Замина с каким-то испуганным лицом и говорящего почти шепотом.
- Клеопатра Петровна очень больна, - произнес он.
- Чем же? - спросил Павел.
- Всю дорогу плакала, выгибалась, так что я придерживать ее стал. А народ - фабричные эти встречаются: "Ишь, говорят, студент девку пьяную везет!"
Павел вошел было в спальню, где Клеопатра Петровна в распущенном платье лежала на постели.
- Подите от меня прочь, подите! - почти закричала она на него.
Павел воротился в залу.
Замин понял, что тут что-то такое неладное происходит.
- Ну, так я больше теперь не нужен и могу ехать домой, - сказал он.
- Поезжайте! - проговорил ему Павел.
Замин уехал.
Павел, оставшись один, стал прислушиваться, что делается в спальной; ему и жаль было Клеопатры Петровны, и вместе с тем она бесила его до последней степени.
Вдруг в спальной раздались какие-то удары и вслед за тем слова горничной: "Клеопатра Петровна, матушка, полноте, полноте!" Но удары продолжались. Павел понять не мог, что это такое. Затем горничная с испуганным лицом вышла к нему.
- Павел Михайлович, уймите Клеопатру Петровну: они себя головой бьют о спинку кровати.
Удары между тем все еще продолжались. Павел вошел опять в спальную. Клеопатра Петровна, почти вся посиневшая, колотила себя затылком о кровать.
- Послушайте, - начал Павел задыхающимся голосом, - если вы еще раз стукнетесь головой, я свяжу вас и целый день так продержу.
- Убейте лучше меня! - говорила Клеопатра Петровна.
- Убивать я вас не стану; но я прежде всего желал бы знать, из-за чего вы беснуетесь и за что вы сердитесь на меня?
- Как же, ведь очень весело это, - продолжала, в свою очередь, Фатеева, - заставил меня, как дуру какую, читать на потеху приятелям своим... И какой сам актер превосходный, и какую актрису отличную нашел!.. Нарочно выбрал пьесу такую, чтобы с ней целоваться и обниматься.
- Все это прекрасно! - начал Павел спокойным, по наружности, голосом, хотя в душе его и бушевал гнев: эти вопли невежества против его страсти к театру оскорбляли все существо его. - Маша, подай сюда лавровишневых капель, - прибавил он.
Маша подала.
Павел, накапав их в рюмку, подал Клеопатре Петровне.
- Вот, выпейте это лучше.
Та выпила капли с жадностью.
Павел велел подать еще стакан холодной воды.
Горничная подала.
Клеопатра Петровна выпила его весь. Все это ее сильно успокоило, и, главное, я думаю, ухаживанье Павла порадовало ее.
Она начала рыдать.
- Проплачьтесь, это хорошо! - сказал он и отошел к окну.
Клеопатра Петровна, как и всегда это бывало, от гнева прямо перешла к нежности и протянула к Павлу руку.
- Ну, подите сюда и сядьте около меня! - сказала она.
Павел подошел и сел.
- Ты любишь ведь меня еще, да?
- Никакого повода не подал я, кажется, тебе в этом сомневаться, проговорил в ответ Павел довольно сухо.
- Ну, прости меня. Скажи мне, что ты меня прощаешь, - говорила она, целуя его руки.
- На сумасшедшую не сердятся.
- А сам ты разве ни в чем не виноват против меня?
- Я думаю!
- Ну, побожись!
- Достаточно, надеюсь, моего слова.
- Скажи мне еще раз, что ты прощаешь мне.
- Совершенно прощаю! - отвечал Павел. Ему больше всего хотелось поскорей кончить эту сцену. - Ты устала, да и я тоже; пойду и отдохну, проговорил он и, поцеловав Клеопатру Петровну по ее желанию, ушел к себе.
Бедная женщина, однако, очень хорошо видела, что от Павла последовало ей далеко не полное прощение. Горничная ее слышала, что она всю ночь почти рыдала.
Поутру Павел получил от Неведомова письмо, в котором тот извещал его, что он не может участвовать в театре, потому что уезжает пожить к Троице.
"Видно, совсем хочет поступить в монахи", - подумал Павел.
На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого не мог найти. Кого он из знакомых дам ни приглашал, но как они услышат, что этот театр не то, чтобы в доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, - так и откажутся. Павел, делать нечего, с глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.
- Нет, - сказал он сам себе, - наше общество слишком еще глупо и пошловато, чтобы с ним и в нем сыграть настоящим образом Шекспира!
С Фатеевой у Павла образовались тяжелые и в высшей степени натянутые отношения. Нравственное обаяние, которое она имела сначала на него, - и, по преимуществу, своею несчастною семейною жизнью, - вследствие вспышек ее ревности и недостатка образования почти совершенно рушилось; жажда же физических утех, от привычки и беспрепятственности их, значительно притупилась. Павел, впрочем, старался все это скрывать самым тщательным образом; но m-me Фатеева знала жизнь и людей: она очень хорошо видела, что она для Павла - ничто и что он только великодушничал с ней. Гордость и самолюбие женское страшно в ней заговорили: она проплакивала целые дни; Павла это мучило до невероятности.
- О чем вы все плачете? - спрашивал он ее, зная, разумеется, причину ее слез.
- Чему же мне радоваться? - отвечала она ему на это уклончиво.
А между тем башмаки какие купить она могла только на деньги Павла: своих у нее не было ни копейки.
Тщетно она ломала себе голову, как бы и куда от него уехать. Ехать к матери не было никакой возможности, так как та сама чуть не умирала с голоду; воротиться другой раз к мужу - она совершенно не надеялась, чтобы он принял ее. Заинтересуйся в это время Клеопатрой Петровной какой-нибудь господин с обеспеченным состоянием - она ни минуты бы не задумалась сделаться его любовницей и ушла бы к нему от Павла; но такого не случилось, а время между тем, этот великий мастер разрубать все гордиевы узлы человеческих отношений, решило этот вопрос гораздо проще и приличнее. Однажды Фатеева сидела в своей комнате, а Павел - в своей. Последнее время он почти постоянно занимался, готовясь к выпускному экзамену. Клеопатре Петровне подали письмо; она, взглянув на адрес, сделала довольно равнодушную мину. Письмо было написано рукою m-lle Прыхиной. Преданная девица сия вела со своей приятельницей самую длинную и самую неутомимую переписку.
"Cher ангельчик! - начинала она это письмо, - в то время, как ты утопаешь в море твоего счастия, я хочу нанести тебе крошечный, едва чувствительный для тебя удар, но в котором заранее прошу у тебя извинения. Твой муж, гонимый бурными потоками жизни, приближается к лону отцов своих. Он заболел и теперь опасно болен. Я стороной услыхала, что его обкрадывают разные приближенные особы, и решилась сама поехать к нему. Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого: целовал у меня руки, плакал и сейчас же стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые днем и ночью оставляют его, больного, одного; в то время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут, песни поют. Именем нашей дружбы, умоляю тебя приехать к нему. Я сама ему сказала об этом, и он, бедный, в какой-то детский восторг пришел: "Неужели она приедет ко мне? Скажите, что я оставлю ей все состояние, только бы она приехала и успокоила меня". Не сделаешь ты этого, ангельчик, у вас все будет растащено, и если ты приедешь после его смерти, ничего уж не найдешь. Поля твоего поцелуй за меня".
