Дневник прожигателя жизни - А. Волоска

И я реально хочу сделать это. Хочу, чтобы меня не было. Кто я? Лишь песчинка в этом мире. Если я уйду, ничто вокруг не измениться. Все так и будет дальше идти своим чередом. Никому не станет не лучше не хуже. Родители погорюют чуть и дальше будут, как и раньше жить без меня, забот не зная. Ничто не измениться ни для кого. Я не значу ничего для этого мира.

Что это такое, что я вдруг не хочу, чтобы завтрашний день настал? Надоело бегство от самого себя? Надоело одиночество? А не стоит ли задуматься, что одно является результатом другого? Если бы ты хоть на секунду задумался, то понял, что вокруг тебя есть люди, которым можно открыться, которым можно доверять. Но нет — твоя душа и чувства на замке, намного проще надеть маску и быть таким, каким тебя хотят видеть. А кого ты обманываешь? — Причина в том, что ты попросту боишься, что в очередной раз получишь удар ножом в спину. А ты задумывался хоть раз, что каждый раз, когда ты вот так просто (как сам ты это называешь) начинаешь жизнь заново, ты эгоистично обрубаешь нити, связывающие тебя с людьми, которым за такой короткий промежуток времени успел стать небезразличным человеком?

Ты сам виноват во всех причинах, на которые жалуешься. Пора уже перестать во всем винить то событие, которое — посмотри правде в глаза — только сделало тебя лучше. Нечего во всех окружающих тебя людях видеть тех, кому не стоит доверять. Поверь, тебе нужны друзья.

И хватит уже быть таким жалким — вылезай из ванной, выходи на улицу и вдохни свежий аромат своей бессмысленной, но такой отвязной жизни.

Мы сидели на лавочке у Невы. К удивлению, дождя сегодня не наблюдалось — на небе вообще ни облачка, — и было относительно тепло — не тридцатиградусная жара, но не приходилось все же ежиться от ледяного ветра. Солнце заходит за горизонт. Вечер пятницы, но нам с Костей совсем не хотелось встречать уикенд очередной пьянкой в каком-нибудь баре или клубе.

— Паршиво, да?

Костя прервал многоминутное молчание. А, и правда, на душе как-то паршиво. Не ясно, откуда этот упадок настроения, но не хотелось ничего. Вообще ничего — даже разговаривать. И у Кости было тоже самое — я это понял сразу, как он пришел ко мне и предложил прогуляться. В его глазах читалось отречение от мира. Может, он хотел дружеской поддержки, но нашел лишь собрата по отчаянию.

Он взял камешек из под ног и запустил его в реку.

— К чертям, блядь, Ник все это.

— Что все?

— Жизнь такая, что… Да хер знает, как это сказать. Знаешь, ощущение, будто на месте стою.

— Да уж. Самое отвратительное в такой ситуации, что даже невозможно объяснить, чем вызвано такое состояние. Что меня так терзает внутри? Почему не могу с открытой душей и улыбкой на лице смотреть на этот мир сегодня, как это делаю обычно в каждый день?

— Нет же. Все просто понять. Я уже сказал. Я топчусь на одном месте. Никакого развития. Кем я был допустим три года назад? Смотри — погода меняется к лучшему, а мы нет. Мы все такое же дерьмо, как и были. Мы все еще люди. Все еще готовы глотку грызть друг другу за что-то материальное. А ведь кругом мир такой… такой… прекрасный что ли. — Косте было неловко произносить это слово. "Прекрасный мир" — как-то не по-пацански звучит. Если бы он призвал своих друзей посмотреть вокруг и увидеть насколько красивым может быть все окружающее, они бы не поняли его.

С самого начала нашей сегодняшней встречи, даже то время, что мы шли сюда пешком, мы лишь оброняли простые выражения, и оба сразу поняли друг друга, что никто из нас не горит желанием вести динамичную беседу.

Нам обоим было дерьмово и хреново до такой степени, что могли с разбегу прыгнуть реку. Причем, не надо было бы даже мне предлагать это Косте — я понимал, что он тут же устремится за мной.

Что это такое, когда одна прогнившая душа на расстоянии чует другую такую же, прогнившую, родственную? Им не надо даже спрашивать "Как твои дела?" — одного лишь взгляда было достаточно, чтобы мы оба поняли, что каждый из нас в таком же душевном расстройстве, что и другой.

— Тебе хотелось когда-нибудь чего-нибудь сильно-сильно, что только к этому и мог стремиться? — Услышал я после долгого молчания.

— Конечно.

— А сейчас? Что ты хочешь получить? — Костя полминуты ждал результата генерации моих мыслей, но понял, что это бессмысленно. — Вот отстой, да? Нечего не хочется. Нет ничего, чего бы тебе хотелось получить, добиться.

— Согласен. — Мне больше не чего было сказать на это. На правду.

— А знаешь, иногда у меня возникают стремления — дожить до двадцати семи.

— Это разве цель? Это и без твоих стараний произойдет.

— Ну, было бы обидно помирать раньше.

— А позже не обидно?

— Нет, главное — двадцать семь.

— А что ты на нем зациклился, на этом возрасте? Шестьдесят пять или семьдесят восемь тоже вроде не плохо так звучит.

— "Клуб 27" — если умрешь в возрасте двадцати семи, у тебя будет незначительная, но хоть какая общая черта с такими великими людьми, как Кобейн, Джоплин, Хендрикс, Моррисон.

— Костя, давай закрывать эту тему. Я могу думать, что жизнь бывает дерьмовой штукой, что порой хочется повеситься или прыгнуть с небоскреба, но не настолько, чтобы целеустремленно отправляться на тот свет. Желание это одно, но давай не будем переходить к действиям.

Мы наблюдали, как солнце окончательно пряталось за горизонт. И было ощущение, что с его последними лучами гаснут надежды и мечты. Что вся жизнь тонет во мраке.

— Нужно лекарство от этой депресухи. — Костя закурил.

— Ну, я знаю два таких лекарства. Одно лишь временно дает забыться, а второе — откладывает проблему в темный угол чулана, и ты не обращаешь внимания на его существование.

— Кокс и телки?

— Почти так. — Я засмеялся. — Правда, я хотел сказать алкоголь и любовь.

— Я был близок к ответу. — Костя впервые улыбнулся за сегодняшний вечер, но тут же улыбка стерлась с его лица. — Сегодня наткнулся на одну ее давнюю открытку — «С тем кого любишь, не расстаешься, даже когда вы не вместе, потому что он всегда в твоем сердце». Блядь. Не так уж мало времени