Великий государь, поблагодарив князя, того же дня призвал лучших из них, в числе коих был и московской гость Евреинов[197], муж старый, почтенный и знающий торговлю, которого монарх довольно и знал. Его величество предложил им сей голландский проект, и потребовал на него их мнения. Купцы прочитав поглядывали друг на друга и молчали. Тогда Государь сказал помянутому Евреинову, назвав его по имени: «Что ж ты молчишь? тебе особливо надобно говорить, как старику, и как больше других знающему свое дело». «Всемилостивейший Государь! – ответствовал тот, я осмелюсь спросить у тебя: для армии твоей надобны ль тебе холст, шерсть и кожи? – Без сомнения! Хорошо: надобно ли тебе, Государь, еще, чтоб твои подданные от торговли богатели и оную в пользу государственную распространяли? – И то неотменно нужно, – ответствовал Государь. «А когда так, – сказал старик, – то я доношу тебе, если отдать всю внутреннюю русскую торговлю одним голландцам, то всё погибнет безвозвратно; они, яко люди весьма богатые, скупать будут все наши продукты и произрастения одни; и в 10 лет не только разорят купцов твоих, но и самых крестьян, унижая год от году цену оных; да и портовая торговля претерпит великой упадок: ибо что будут покупать другие иностранные купцы, когда у одних голландцев в руках все наши будут товары? А ты, Государь, ту прибыль, какую они тебе обещают, с лихвою назад им отдашь, покупая у них для армии твоей и холст и кожи и все нужное, а может быть и самой хлеб, такою ценою, какую они назначать. Что ж они бают, что могут научить нас порядочнее вести торговлю: то напротив они и то знание, какое мы уже имеем, у нас отнимут. Кто им велит научать нас тому, что навредить может собственной их пользе? Да и могут ли, – заключил Г. Евреинов, – успевать в таком случае какие-либо твои в рассуждении торговли и фабрик заведения, когда они все приберут в свои руки?
Великий государь, со вниманием выслушав сие, сказал: «Спасибо, старик, что ты дело разумеешь». – И голландцам было отказано.
Из сего заключить должно, что нельзя, чтоб только остроумный Монарх не проник в коварство предлагавших, но он любя делать всё с совета и пользоваться искренностью подданных, не только предлагает Сенату своему оное на рассуждение, но и призывает купцов, и яко в деле, до части их относящемся, желает знать их мнение, как бы для поверки собственных своих заключений, и благодарит их за совет.[198]
56. Подобная же хитрость голландцев, также отвергнутая
Когда гг. голландцы ни в чем не преуспели в раз суждении показанного своего проекта, а увидев, что российские суконные фабрики начали заводиться и время от времени успевать; с другой же стороны, как и в предшествующем анекдоте мы уже видели, зная государеву нужду в деньгах, но желая в самом начале, так сказать, подорвать заводимые в России те фабрики, предложили его величеству план, по коему обязывались десять лет ставить на всю его армию сукно с уступкою против русских сукон с аршина по гривне.
Великий Государь хотя также проник в коварство сего плана, но желая узнать и на оное мнение Сената своего, отослал план сей в оный, повелевая чрез три дня представить себе на то мнение их.
Господа Сенаторы, не проникнув намерений коварных сих голландцев, принялись за исчисление только прибыли, сколько оной получит казна от таковой уступки в десять лет; и увидев, что знатная составится из оной сумма, без дальнейших размышлений признали план сей за полезный. Один только из них князь Долгоруков, молчавший до того, объявил, что он с ними не согласен, и плана коварных голландцев не одобряет; а какие имеет на то резоны, обещал изъясниться на письме. Прибыв же из Сената в дом свой, посылает просить к себе знакомого ему Московского суконного фабриканта Симонова, бывшего тогда в Петербурге. Тот приходит; князь предлагает ему план голландцев, и требует от него на то мнения!
Сумма, говорит на это г-н Симонов, уступаемая голландцами, довольно велика, и что им по той цене поставить своих сукон невозможно. Но сею казенною прибылью до основания разорятся все, с таким трудом и иждивением заведенные Российския фабрики; и мы все, продолжает г-н Симонов, должны будем их бросишь, а обученные делу суконному люди разойдутся; и как отвыкли они от крестьянских работ, то сделаются ежели не ворами, так по крайней мере ни к чему негодными тунеядцами; когда же таким образом фабрики изчезнут, и заводители оных разорятся, то вновь заводить их по прошествии десяти лет будет еще труднее; что ж тогда останется делать? не принуждена ли уже будет казна у тех же самых голландцев доставать сукна, и такою ценою, какую они сами назначат? Из сего ваше сиятельство заключить можете, не во вред ли невозвратной мнимая сия, Голландцами обещаемая прибыль, будет казне и всем нам? К тому же и то представишь надобно, что если казна ныне и лишнее платить будет своим фабрикантам за сукна, то вся трата сия в том только состоять будет, что из казны перейдет некая сумма в руки подданных, а не вывезена будет в иноплеменные государства.
Князь, выслушав сие и поблагодарив за то, отпустил его.
Между тем Сенат, не дождавшись от князя обещанного им изъяснения, чрез три дня донес его величеству как о своем мнении, так и о несогласии с ними Долгорукова, от коего не могли они истребовать причин тому.
Монарх призываем его к себе, и спрашивает: какие он имеет резоны несогласию своему с товарищами его?
Княз пересказывает его величеству весь свой разговор с Симоновым, и заключает: «Вот причины, почему я не согласен с ними».
Великий государь, чувствительно возблагодарив за усердие и поцеловав его в голову, сказал: «Я не сомневаюсь, чтоб вы не были таковы и впредь». И так помянутый проект голландцев, как и первый, был отвергнут. Г-н Симонов получил подобную же от признательного государя благодарность.[199]
57. Особенное расположение Петра Великого против легких плотских грехов
Из следующего анекдота яснее предыдущего явствует милосердие Петра Великого и, может быть, так же политическое мнение о плотских грехах и юношеских проступках. Как он однажды на частых своих и всегда скорых поездках в Москву с малым поездом остановился в воскресный день в Вышнем Волочке и рассматривал несколько часов от части тогда начатые, от части располагаемые водяные коммуникации, то, довольно устав, возвратился в местечко, чтоб там совершить умеренный свой обед.
Тогда собралась по обыкновению у ворот и в сенях большая часть жителей с их сыновьями, так же много жен с своими дочерьми в праздничных платьях, чтоб видеть монарха. Тогда царь обыкновенно то с тем, то с другим разговаривал, спрашивал о их упражнении и о обстоятельствах того места. Во время такового разговора усмотрел он чрез толпу своих зрителей из дали в сенях стоящую в чулане взрослую крестьянскую девку, которая была изрядного лица, что она на него смотрела и всегда пряталась за дверь лицом, когда усматривала, что царь на все обращал свои взоры.
Царь тем большее получил желание видеть ее. И так долженствовала она выйти из чулана, в котором она пряталась, но охотно при том желала видеть сего государя и войти к нему в избу. Она одною рукою покрыла лице, как будто бы стыдилась и плакала. Царь, не заключая об ней ничего худаго, почел сие невинною застенчивостию и девичьего стыдливостию, взял ее за руку, начал говорить с нею ласково, чтоб она ничего не боялась и что она хорошая девушка и пора ей выйти за муж. На сие засмеялись прочия крестьянския жены, а некоторыя из них весьма громко захохотали. Царь на то несколько разсердился и, приступив к ним, сказал: «Чему вы, дуры, смеетесь? Что сия девушка скромнее вас и от стыдливости плачет?» При сем крестьянки еще больше смеялись. Царь обратился к близ стоящему крестьянину с сими словами: «Скажи мне, чему сии дуры смеются над скромностию сей изрядной девушки? Разве они ревнуют, что я с нею говорю и она мне лучше прочих нравится?» – «Нет, всемилостивейший государь! – ответствовал мужик. – Они не тому смеются, а тут есть другая причина», – «А какая?» – спросил царь. «Ваше величество называете ее девушкою, а она уже не такова». – «Да что же она, – продолжал царь, – разве она уже замужем?» – «Нет, – ответствовал мужик, – и не за мужем, она дочь моего соседа, прилежная, трудолюбивая и в прочем изрядная девушка, но только сжилась с немецким офицером, в службе вашего величества, которой тогда у нас стоял постоем и вскоре потом был отряжен в другое место. С ним прижила она сына, и по сей причине прочия девки нашего села с нею не обходятся и над нею смеются». «Великое дело! – сказал царь. – Ежели она более ничего худого не сделала, то для чего столь долго зазирать её преступление и для того явно над нею ругаться? Я не хочу, чтоб сие было, – сказал он громко, чтоб все слышали, – и всем вам повелеваю, чтоб не исключать ее ни из какой беседы с другими женщинами и девками, а менее того, чтоб кто отважился делать ей малейший в том упрек». Он взял потом опять за руку сию девку, говорил ей, чтобы она не боялась и больше ни о чем не печалилась, а как, по его требованию, принесли ему ея сына, который был изрядный и здоровый двухлетний мальчик, то сказал сей государь: «Это очень хороший мальчик, который будет добрым у меня солдатом. Старайтесь, чтоб он вырос, я буду временно об нем спрашивать, и его должно мне показывать, когда я сюда ни приеду». Под конец поцеловал он мать, подарил ей целую горсть рублевиков и с тем отъехал.[200]
