я уже рассказывал ей. Она все знала. И сейчас я клял себя: зачем опять? Вспомнил Сашу, Шукурбека, а она теперь вспомнит Геннадия Васильевича? Зачем? Зачем?
— А ты ничего не слыхал о новом немецком оружии? Слава богу, она говорит о другом и спасает меня.
— О каком?
— О бомбе какой-то. Как она называется? На энергии урана.
Она говорила о том, о чем мы слышали уже не раз. Там, перед Одером, и после. Но мало ли о чем говорили? Какие слухи не ходили в это время?
— Слышал, а что?
— Да, вспомнила. Атомная она называется. Атомная бомба. Знаешь, что Гитлер сказал недавно? «Да простит мне бог последние четыре дня войны».
— Да, да, — сказал я, вспомнив, что слышал и об этом.
— Так вот, он эту бомбу имел в виду. А американцы выкрали, говорят, эту бомбу, и не только бомбу, а и ее изобретателей!
— Здорово! Представляешь, теперь они их же бомбу против немцев применят!
Мы жили иллюзиями.
Меня окликнули.
Младший лейтенант Заикин галантно извинился перед Наташей:
— Простите, коллега младший лейтенант.
— Вот, а ты говоришь! — сказала мне Наташа, хотя я ничего не говорил.
— Построение дивизиона. Комдив приказал. Из корпуса будут. — Заикин говорил загадками.
Через пятнадцать минут мы стояли на площади перед кирхой. Командир корпуса называл фамилии:
— Майор Катонин.
— Служу Советскому Союзу!
— Капитан Сбитнев.
— Служу Советскому Союзу!
— Капитан Викулов.
— Служу Советскому Союзу!
— Старший лейтенант Федоров.
— Служу Советскому Союзу!
— Рядовой Ахметвалиев.
— Погиб смертью храбрых!
— Рядовой Цейтлин.
— Служу Советскому Союзу!
— Ефрейтор Протопопов.
— Служу Советскому Союзу!
— Рядовой Баринов.
— Погиб смертью храбрых.
— Сержант Кочемасов.
— Погиб смертью храбрых!
— Служу Советскому Союзу! — звучало на площади. И еще: — Погиб смертью храбрых!
И опять не было среди всех только одной фамилии — лейтенанта Соколова.
Он стоял с нами в строю, он кричал после речи командира корпуса «ура!», как и все мы. Он поздравил нас после команды «разойдись!».
А мы… Мы прятали глаза в сторону…
— Слушай, как ты считаешь, мы завтра еще проторчим тут?
— А кто его знает. А что? Случилось что-нибудь?
— Да нет. Ничего особенного. Май, понимаешь ли, так пора посылочку тряхнуть домой. Сейчас в наряд. Думал, завтра утречком…
Володя сверкал глазами и медалью «За боевые заслуги».
— Пора старичков порадовать с Берлином. И потом, как думаешь, если я за Сашку пошлю? Пока там до полевой почты сведения дойдут, а у меня, понимаешь ли, как раз на две посылки. Ему-то что сейчас… Все равно…
— Ну и сволочь же ты! — Я не выдержал. — Барахольщик! Мерзавец!
— По машинам! — донеслись до нас слова комдива.
— По машинам! — повторил Заикин.
На улицу выскочил Соколов:
— Быстро давайте! Собирайтесь! Быстро!
Мы считали, что едем за Эльбу. И верно, выехали на набережную, но возле понтонного моста творилось непонятное: наши войска двигались обратно в Ризу. Почему? Ведь там, впереди, должно состояться наступление. Там готово все, даже довольно приличная опорная сеть, над которой мы трудились трое суток. По опыту предыдущих работ мы знали: такая опорная сеть и привязка готовятся для серьезных прорывов. Что же случилось?
Ни Заикин, ни Соколов ничего не знали.
— Союзнички, — мрачно бросил Катонин во время очередной остановки.
Теперь мы двигались влево по берегу Эльбы. Риза позади. Вокруг — красиво, но, когда обстановка неясна, красота как-то не воспринимается. Крутые берега. Сосны. Песчаные холмы. Отменная дорога. Красиво! И все же…
— А что — союзники?
— Что, что! — не выдержал Заикин. — Место уступаем.
— А наступление? Наше?
— Разведка боем была. Драпанули фрицы, а там — и американцы. Теперь нашим команда: до Эльбы американцев пустить. Вот и…
Кто-то удивился.
Кто-то не расслышал.
Кто-то дремал.
Кто-то матюгнулся.
— Разговорчики! Хватит душу травить! — не выдержал Соколов, разбудив дремавшего рядом с ним Володю.
— Что? — Тот даже подскочил и пытался схватиться за карабин.
— Отдыхай, отдыхай, — мягко сказал Соколов. — Ничего. Показалось.
Шел дождь. Низко висел туман. Гор не видно, но они где-то рядом с нами. Горы, холмы, высокие, как летом, травы. Мы промокли насквозь и в этих травах, и под дождем.
— Какая сейчас работа!
Ребята ругались. Ругались офицеры. Но дело делом: впереди Мейсен, в нем засели фольксштурмовцы.
— Что еще за Мейсен? — недоумевал Вадя. — Берлин взяли — и вдруг?
Его услышал Соколов:
— Не хныкать! И так мокро. А Мейсен, к вашему сведению, город, и немалый…
Мы выполняли функции пехоты. И не только мы — рядом артиллеристы, саперы, наводившие переправы на Эльбе, новички двадцать седьмого года, не догнавшие свои будущие части. Мы ползли вдоль дороги по прохладной мокрой траве навстречу редким выстрелам.
Сто метров. Выстрелы и разрывы фаустпатронов не стихали.
— Не стрелять! Была команда не стрелять! — басил Соколов. Он, кажется, простужен, и мы с трудом узнавали его голос.
Но никто из наших и не стрелял.
В темноте я наткнулся на что-то холодное и мягкое, и только когда прополз мимо, понял.
— Фриц какой-то, готовый уже, — сплюнул Володя, ползший по соседству со мной.
Теперь мы видели город. Кирхи среди гор и крыши домов, асфальт в свете разрыва, еле заметные огни в редких окнах. Слышно, как устало шелестит листва деревьев, и опять вспышки — одна, другая, третья. Откуда-то сверху, из города. Это — по нас.
Вадя сопел, тяжело дышал.
— Наверно, глупо вот так погибнуть здесь, после Берлина? А? — произнес он, когда мы залегли по команде комвзвода возле какой-то ограды. — А я и про медаль маме не успел написать.
— Брось глупости!
Вадя промолчал. Но я знал, о чем он думал: «А Саша?»
Позади нас на дороге раздался цокот копыт, ржание и стук колес.
— Теперь всё в порядке, — весело произнес комвзвода.
— А что, товарищ лейтенант? — оживился Вадя.
— Сейчас ударит батарея, а затем — наша очередь, — сказал Соколов.
Батарея ударила вскоре. После пережитых нами артподготовок это был довольно слабый удар. Четыре легких пушки будто щелкали орехи, посылая снаряды через наши головы на город. Но Мейсен сразу притих. В туманном воздухе что-то забелело. В окнах и на колокольне одной из кирх появились белые флаги.
— Теперь вперед!
Мы повскакали с земли и бросились в город.
— У-р-ра!
Но чем дальше мы пробирались по улицам города, тем больше понимали, что «у-р-ра» ни к чему. Город молчал, и только одинокие жители у домов с белыми тряпками в руках без конца повторяли: «Капут! Аллее капут! Капут!»
И вдруг на центральной площади — автоматные очереди из окон.
— Туда! — крикнул нам с Вадей оказавшийся рядом младший лейтенант Заикин. — Быстро наверх!
Он бросился вперед в подъезд, мы —
