подошел к столу. Циферблат будильника был прикрыт конвертом. Он узнал почерк Нади. Сколько же таких конвертов он вскрыл…
Сел в кресло. Начал читать.
∞, пятница, 4 августа 2017 года
Любимый,
я знаю, что ты не любишь будильник бабули Сесилии. Но сам подумай, от скольких опозданий он избавил нас. И, кроме того, ты послушал голос истории, который будил в Красноярске поляков с Волыни. Возможно, стальные детали его механизма отлили и выточили передовики труда в Магнитогорске на Урале. То, что Сесилия хранила его как реликвию, тоже является историческим фактом. Из Красноярска ей удалось привезти только алюминиевую ложку, жестяную миску и вот этот будильник.
В кухне на столе, в миске бабушки Сесилии, я оставила тебе овсяные хлопья. В холодильнике на верхней полке – твой любимый кефир.
Если ты улыбаешься, это значит, что ты простил меня. Между тем, я уже должна быть за Сьвецком, в Германии.
Твое отсутствие настигает меня везде. Оказалось, что мне не нужно ехать в Мюнхен, чтобы узнать простую вещь – я не могу жить без тебя. Нет ни минуты, чтобы ты не пришел мне на ум…
Сегодня ночью мне не спалось. Я проснулась в четыре, зажгла лампу, хотела почитать, но не смогла. Почувствовала странное беспокойство. Смотрела на тебя. Ты спал с открытым ртом. Тогда я вспомнила свое любимое стихотворение Херберта. Шелк души. Это которое про чулки. Помнишь, я читала его тебе шепотом на ухо как-то раз ночью?
Жаль, что нельзя наглядеться досыта, про запас…
Дочитал, сложил письмо, спустился на кухню, сел за стол. Хлопья, насыпанные в жестяную миску, были уложены в форме сердца.
ОНА: На первой же остановке за городом они приступили к проверке груза: Кинга читала вслух названия и коды на упаковке, а Надя проверяла их соответствие фактурам. Только в одном случае номера не совпали с накладными. Пришлось звонить Алексу.
– Можешь повторить последние восемь цифр? – спросил он спокойно. – Все в порядке. Это новая модель болгарок, – сказал он. – Ты сама такие хотела. Расхождение с компьютером говорит одно: они прислали лучшее. Позвони мне, когда будешь под Мюнхеном. Наш товар уже прошел досмотр и лежит у таможенников. Скажи это водителю. С нетерпением ждем вас. В смысле, Карина ждет. Я пока еще в Цюрихе.
Человек всегда что-нибудь делает в жизни в первый раз, вот и она впервые в жизни ехала на грузовике. В течение нескольких десятков километров она сидела, свернувшись в огромном кресле, сжимая свою сумку. Молчала, слушая дурацкие разговоры по дорожной рации, доносившиеся из динамика над головой. Через несколько километров перестала обращать внимание на раздававшиеся в кабине слова, из которых «шлюхи» и «придурки» были самыми приличными.
– Я слушаю эту болтовню, – сказала Кинга, указывая на небольшой черный ящичек, подвешенный к потолку над стеклом, – потому что иногда кто-то предупреждает о полицейских радарах на дороге или подсказывает какой-нибудь объездной путь. Вообще-то, если тебе мешает, я могу отключить рацию. В Германии разговоров будет гораздо меньше. Да и мата будет меньше, а может, и не меньше, но по-немецки, а по-немецки это вроде как бы уже и не мат.
В Сьвецке они были без нескольких минут девять. Когда возвращались в Германию из Польши, ее отец всегда там останавливался. На заправке. Последней перед границей. В ресторане заказывал журек, всегда с яйцом и всегда без хлеба. Съедал суп, даже если не был голоден, независимо от времени суток. Только после еды они ехали дальше. Такой вот странный ритуал. Журек на польско-немецкой границе в Сьвецко – обязательный «номер программы», и точка.
После смерти отца, когда однажды вечером они с бабушкой Сесилией сидели на террасе в саду, она напомнила об этом его странном обычае. Сесилия подумала и сказала:
– Знаешь, девочка, в Сьвецко твой отец встретил маму. Автобус, на котором она ехала в Берлин, остановился там, чтобы заправиться. Твоя мать присела за его столик в ресторане, когда он ел журек…
– Съешь со мной журек? – спросила она Кингу, когда они въехали на заправку.
Девушка только улыбнулась в ответ, а когда остановила машину на заправке, объяснила:
– Сегодня не смогу. Здесь нужно заправиться и сразу уезжать. Сама видишь, какое столпотворение на площадке. Здесь все останавливаются, потому что тут последнее место, где можно купить курево по сносным ценам. Но прежде чем я заправлюсь, ты успеешь спокойно поесть. У меня ведь не скутер. Я закачиваю восемьсот литров. А на это нужно времени чуть побольше, – говорила она, надевая перчатки. – Мне возьми кофе. Большой, черный, три ложки сахара, без молока. Но за приглашение спасибо.
Она не смогла вспомнить, когда была в этом ресторане в последний раз. Но наверняка уже после эпического возвращения из Гамбурга в Польшу. За один раз такое возвращение провернуть не удалось. После нескольких лет жизни в другой стране не получится так просто все упаковать, закрыть за собой дверь и уехать. Ее отец возил вещи из Гамбурга почти год. Если было место в машине, брал и ее. Она любила эти поездки. Папка был тогда на время поездки только для нее. Рассказывал разные истории, придумывал для нее викторины, иногда они слушали аудиокниги, иногда останавливались в лесу и собирали ягоды. «А сейчас, пока еще мы в Польше, куда мы с тобой поедем, Надюся?» – спрашивал он. И она отвечала с заднего сиденья: «Как это куда? На журек, папулечка».
Но сегодня за Сьвецком они застряли в жуткой пробке. Кинга пила кофе. Она отключила водительскую рацию, потянулась за телефоном и сказала:
– Трудолюбивые немцы вот уже три года строят здесь дорогу. Если они будут продолжать такими темпами, то еще до того, как закончат, шоссе придется ремонтировать. Автострада номер двенадцать – худшая дорога в Германии! Тоже мне «Автострада Свободы». Иногда я думаю, что это делается с какой-то целью. Может, они не хотят облегчать собственному народу эмиграцию в Польшу. – Она засмеялась. – Навигатор сообщает, что мы уже больше часа как на месте, – сказала она, глядя на мобильный. – Я могу включить музыку, или предпочитаешь скучать в тишине? Ты скучаешь по нему? Мне это знакомо. Самая большая тоска в первые часы, – неожиданно сказала она.
Надя посмотрела на попутчицу, отбросила волосы и водрузила солнцезащитные очки на лоб.
– Я не грустная. Просто задумчивая, – ответила она.
– Он так красиво целовал тебя на прощание. Я смотрела на вас. Как его зовут? Расскажи что-нибудь о нем. Вот я, например, всегда
