Создав специальный трибунал декретом от 24 ноября 1943 года, Муссолини неуклонно выполнял данные Гитлеру обещания. В своих решениях трибуналу следовало "руководствоваться справедливостью, а также высшими интересами страны, находящейся в состоянии войны". Председатель трибунала должен был принимать решения, невзирая на то, кто предстанет перед судом. Было совершенно очевидно, кого имело в виду это анонимное приказание.
Вскоре по возвращении дуче в Италию Эдда посетила отца. Измученная поездкой в едва тащившемся военном эшелоне, она почти в истерике умоляла его спасти Галеаццо от немцев. "Не надо так расстраиваться, - сказал он нетерпеливо. И посоветовал ей обратиться в частную лечебницу. Ничем другим ей помочь он не сможет. Риббентроп представил ему "документальное свидетельство", полностью доказывающее "вероломство Галеаццо"". Чего стоили только его сношения с англичанами! Во имя Италии простить его невозможно.
Перед возвращением в Италию он встречался с Чиано, выполняя данное в Мюнхене обещание. Разговор был кратким и болезненным. "Ядовитый гриб", как назвал его Геббельс, пытался объяснить дуче свое поведение на Великом совете. Стоя с каменным выражением лица, дуче, казалось, почти не слушал Галеаццо, глядя на него с холодным выражением лица, безжалостно и непреклонно. Он так и стоял у камина, даже не попрощавшись с Чиано, когда тот уходил. Казалось, Муссолини уже решил продемонстрировать свою непоколебимость, доказать что предательство - преступление, единственным наказанием за которое может быть только смерть. "Я чувствую свое сходство с Данте, - говорил он за много лет до этого, - Поэт был так же последователен и непримирим. Он не прощал своих врагов даже в аду".
После этой встречи Чиано снова пытался выехать в Испанию, но немцы его не выпустили. Однако они позволили ему вернуться в Италию. Поверив тому, что обвинения с него сняли, Чиано вылетел из Мюнхена в Верону, где и был арестован немецкой и итальянской полицией.
Не одолев железной решимости своего отца, Эдда обратилась к Гитлеру, однако, и тот отказался вмешаться, чтобы спасти жизнь её мужа. Она грозилась обнародовать такие сведения, которые потрясут весь мир. Гитлер, как Муссолини сообщил Маццолини, "был выведен из равновесия" её угрозами и тем письмом, которое она ему написала. Через немецкое посольство дуче передал её просьбу отложить суд. Однако сам Муссолини, в соответствии с избранной им ролью, оставался непоколебим. Он не станет "откладывать суд ни на один день". Когда юрист Роландо Риччи, принимавший участие в подготовке конституции социальной республики, советовал не начинать суда, он отверг его предложение с той же непреклонностью. Эдда страстно молила его как отца и деда своих детей защитить Чиано. Но дуче отвечал: "Ради высших интересов Рима наши великие предки в случае необходимости, ни минуты не сомневаясь, жертвовали своими сыновьями. Здесь сейчас нет ни отца, ни деда. Здесь есть только дуче фашизма". Залившись слезами, Эдда выбежала из комнаты.
Теперь, находясь на грани нервного срыва, она последовала совету отца и поселилась в частной лечебнице в Рамиола близ Пармы под именем Эльзы Сантос. Джиованни Дольфин, один из секретарей Муссолини, описал её визит на виллу Фельтринелли. Дольфин, не видевший её прежде, был поражен необычайным сходством Эдды с отцом. "Она совсем не похожа на свои фотографии, - писал он в дневнике. - Это - вылитый Муссолини". У них одинаковые глаза, выражение лица, жесты, живость речи. Даже одна и та же нервная привычка резко откидывать назад голову, прерывая речь, и смотреть с почти гипнотическим напряжением на тех, с кем она разговаривает. Эдда была близка к отчаянию, хотя и пыталась скрыть свое состояние. Небрежно одетая, бледная и худая, она казалась такой же больной, как и её отец несколько недель назад. Когда, не добившись своей цели, она покидала виллу, было видно, как по её лицу текут слезы. Спустя два дня немецкого офицера, возглавлявший охрану виллы, вызвали в Верону, где от него потребовали объяснений, почему он позволил графине Чиано появиться на вилле. Немцы встревожились напрасно. Подготовка к суду над Чиано не прерывалась. Муссолини назначил председателем трибунала Альдо Виччини, старого юриста, разделявшего сомнения Роландо Риччи относительно законности выдвигаемых против подсудимых обвинений. Однако ему пришлось их преодолеть. У остальных же восьми членов трибунала никаких сомнений не могло быть: по крайней мере пятеро из них были убежденными фашистами. Из девятнадцати обвиняемых лишь шесть человек предстали перед судом, остальные, включая Гранди, выехавшего в Испанию вскоре после ареста Муссолини, скрывались за границей или сумели надежно спрятаться в Италии. В качестве подсудимых перед трибуналом предстали Эмилио де Боно, Туллио Чианетти, Джиованни Маринелли, Лучиано Готтарди, Карло Паречи и Чиано.
Суд начался в девять часов утра в воскресенье 8 января 1944 года в зале Кастельвеккио в Вероне. Члены трибунала, все в черных рубашках, сидели на возвышении за столом, позади которого висело черное полотнище с изображением фашистской эмблемы. Каждый из подсудимых накануне вечером получил анонимный подарок в виде миниатюрного гроба. Слева от судей находилась скамья с шестью заключенными, справа - места для журналистов и кинооператоров; по центру - скамья для представителей защиты, а за ней стулья для публики. На улице дождь сменился снегом, и зрители молча входили в помещение, поеживаясь от холода. Секретарь неприятным гнусавым голосом зачитал обвинение. Подсудимым предъявили обвинение в том, что "во время голосования, проводимого Великим советом фашизма 25 июля 1943 г. в Риме, они путем сговора между собой, предприняли действия, направленные на подрыв государства; распространяя ложные представления о приемлемых условиях сепаратного мирного соглашения, не только расшатывая моральные устои нации, но и препятствовуя таким образом ведению военным действиям и, тем самым оказывая помощь и содействие врагу".
Зачитанный председательствующим, который тщательно расставил все акценты, обвинительный документ оказался докладом генерала графа Уго Кавальеро, бывшего начальника генерального штаба. Кавальеро нашли мертвым на садовой скамейке рано утром 14 сентября, через несколько часов после ужина в ставке фельдмаршала Кессельринга в Фраскати. Рядом с ним на скамейке лежал пистолет; и хотя пулевые отверстия с левой стороны головы едва ли могли свидетельствовать о самоубийстве, подвергать сомнению утверждение немецкого посольства, согласно которому Кавальеро застрелился не представлялось возможным. Он был арестован по приказу Бадольо в день заседания Великого совета, а до того смещен Муссолини, который назначил вместо него Амброзио. Ни одна из сторон ему не доверяла, и он знал, что если станет работать на одних, другие сочтут его предателем. Он каким-то неизвестным образом был связан с готовившимся против Муссолини заговором, и Кессельринг утверждал, что именно мысль о возможной встрече с Муссолини подтолкнула его к самоубийству. По словам председателя трибунала, написанный Кавальеро документ был обнаружен в кабинете Бадольо после переезда правительства в Бриндизи. Содержавшееся в нем подробное описание заговоров против дуче, начинавшееся ноябрем 1942 года, было именно тем, что требовалось обвинению. Его достоверность вызывала сомнения, в частности и потому, что его так поздно представили на рассмотрение, хотя как потом выяснилось, по существу в нем было много правдивого. В нем говорилось, что генеральный штаб совместно с королем серьезно обсуждал вопрос о свержении Муссолини за девять месяцев до заседания Великого совета; Амброзио и Бадольо намеревались использовать Великий совет для реализации своих замыслов, чтобы придать происходящему конституционный характер.
Приняв документ Кавальеро в качестве свидетельства, члены трибунала почувствовали, что дело сделано. Остаток этого дня и весь следующий день ушли на слушание осторожных выступлений адвокатов обвиняемых; однако теперь, как возможно и с самого начала, результат не вызывал сомнений. В половине первого в понедельник председатель трибунала вошел в зал и объявил, что, за исключением Чианетти, осужденного к тридцати годам заключения, все обвиняемые были приговорены к смертной казни.
Чианетти прошептал: "Спасибо, спасибо". Маринелли потерял сознание. Де Боно воскликнул: "Да здравствует Италия!", и его возглас подхватили Паречи, Готтарди и Чиано.
В десять вечера того же дня священник, исповедовавший узников тюрьмы Дельи Скальци, пришел для встречи с осужденными. Немецкая охрана сначала не пропускала его в камеру Чиано, но после телефонного разговора с командованием гестапо он все же получил разрешение совершить последнее причастие.
Несколько ночей перед этим Чиано провел в совершенно ином обществе красивой молодой блондинки, которая, по замыслу гестапо, должна была выведать у податливого министра, где он прячет свои дневники. Полученный результат оказался неожиданным. Донна Феличита не только не смогла чего-либо узнать, но, по свидетельству полковника Дольмана, влюбилась в Чиано, горько рыдая, когда его приговорили к смертной казни. В конечном итоге она стала агентом союзников.
