С нетерпением буду ждать подписанный вами экземпляр. В начале декабря между 2-м и 5-м — будет версия, которую вам тоже надо будет читать. Если хотите, мы сможем вызвать вас на это время в Москву на 7–8 дней. Мы оплатим вам дорогу, гостиницу, суточные. Конечно, дочке и жене придется приехать за свой счет, но номер в гостинице мы обеспечим дли всех.
Если вы на это согласны, сообщите нам не позднее 29 ноября, и мы вам пришлем вызов. Если же у вас пока нет такой возможности, то я пришлю верстку в Луганск, вы ее вычитаете и вернете в редакцию. А в Москву приедете тогда уже в конце января, когда повесть выйдет в свет.
С уважением зав. отд. прозы М. Л. Озерова".
Потом был резко пaxнущий типографской краской первый номер журнала и ощущение, что сердце вот сейчас выскочит из груди или внезапно остановится oт навалившегося счастья: я жив, я нужен, я в строю! И испуг оттого, что это опять не явь, а сон. Потом была Москва и радушная встреча в редакции "Юности", и было то первое, незабываемое выступление перед шахтерами, и около тридцати тысяч писем, которые вошли в наш дом за этот год, то радуя, то обжигая сердце, малую толику которых я привел здесь. Привел не ради собственной славы, а движимый единственной целью и желанием: помочь ослабевшему на крутой жизненой тропе уверовать в свои силы, поддержать оскользнувшегося на скользкой дороге и, может быть, яростно счастливому помочь яснее и острее осознать свое счастье. Если это хоть на капельку удалось — счастье мое безмерно.
И вдруг я получаю бандероль со штампом "Москва", а в ней журнал "Юность" и письмо Б. Полевого!
"Дорогой Владислав!
Сейчас, когда повесть ваша уже принята читателем и начинает получать самые добрые отзывы в прессе, могу уже без скидок поздравить вас с настоящим успехом.
Повесть, что называется, пошла. Ваш "Раненый чибис" открывает в следующем номере журнала прозу. Этот рассказ — шаг вперед для вашего творчества, так сказать, укрепление вас в новой профессии, которую вы избрали. Это не значит, конечно, что вы теперь можете писать легко. Легко вообще настоящие писатели или те, кто стремится стать настоящим писателем, не пишут. Но это уже утверждение ваше на новой жизненной стезе, которую вы избрали.
Вы сейчас переводите свой паровоз на литературные рельсы. Хочу сказать вам. что отныне вы уже не имеете права давать себе передышек. Писать можно по-настоящему только тогда, когда вещи идут одна за другой. Литераторская работа очень трудная. Она не терпит медлительности, раскачивания, и сколько молодых и ярких дарований погибло на моих глазах из-за того, что авторы самоуспокаивались, начинали упиваться своими успехами, переделывать повесть в пьесу, а потом в сценарий, а потом в балетное либретто я на том, истратив весь свой литературный порох и не пополняя запасов жизненных наблюдений, в сущности, кончались, превращаясь в жалких завсегдатаев литературного клуба, сердитых на жизнь и на собственную судьбу, которую они сами же погубили. Полагаю, что это вам не угрожает, ибо вы прошли большие жизненные испытания. Однако не могу не дать вам совет: писать, писать, писать. Кстати, вы обещали мне прислать ваши очерки, опубликованные в районной газете. Пришлите. Поглядим, что там есть. Может, что-то сможет послужить зерном для создания художественного рассказа.
Зная авторское нетерпение, которое мы все испытываем, я вырываю из своего номера странички с вашим рассказом и посылаю их вам. Они опередят журнал.
Сердечный привет Рите, поцелуйте малышку.
Ваш Борис Полевой".
Жизнь прожить — не поле перейти… Я очень хочу, дорогие читатели, чтобы каждый оставил на широком жизненном поле свой светлый и добрый след. Я благодарен за ваши исповеди передо мной и заканчиваю свою исповедь перед вами. В дверь нашей квартиры опять звонят.
— Папа, это Тимофеевна, — говорит дочь и кладет на письменный стол огромную пачку писем…
Ворошиловград. 1973 г.
СЛОВО О БОГАТОМ ЧЕЛОВЕКЕ
Борис Полевой
У книг, как и у людей, у каждой своя судьба. История книги, по лежит сейчас перед вами, можно сказать, удивительная.
Я хорошо помню тот день, когда ответственный сотруднии редакции журнала "Юность", ведающий работой с начинающими писателями, положил на мой стол весьма странную рукопись. Написана она была четко, но каким-то нервным, скачущим почерком. Бумага пожелтела, топорщилась по краям, а на титульном листе было несколько штампов журналов и издательств, и это говорило о том, что рукопись уже постранствовала во редакциям и была неоднократно отвергнута. Такое предположение я и высказал работнику, который мне ее принес. Стоит ли ею заниматься?
"А вы прочтите, — твердо ответил он. — Прочтите хотя бы одну главу, хоть несколько страниц. Если не заинтересует, вернем автору и мы.
Работника этого в редакции знали как человека вдумчивого, умеющего отбирать в огромной массе стихов и прозы, ежедневно поступающих в редакцию, все живое и интересное. И хотя имя автора — Владислав Титов — тогда ничего не говорило, а странный почерк отнюдь не располагал к чтению, я, придя домой, признаюсь, довольно неохотно раскрыл эту заношенную, лохматую по краям папку, да так и не выпустил ее из рук, пока не перевернул последней страницы.
Рукопись была сыровата, я бы сказал, угловата. Сразу чувствовалось, что автор еще неопытный в литературном деле человек. Но повесть была пронизана трепетным дыханием настоящей жизни. Читая, нельзя было не волноваться. И к концу повествования перед глазами встал ее герой — советский парень сегодняшних дней, которого ты, читатель, начал ощущать как реального человека, как доброго знакомого, судьба которого отнюдь не безразлична, которого ты не только узнал, но и полюбил, которым ты гордишься.
В скромном сопроводительном письме автор ничего о себе не говорил и ничего не пояснял. Сообщил только адрес, по которому его можно найти. Мы написали ему, что рукопись редакцию заинтересовала, и пригласили приехать в Москву в удобное для него время.
Через несколько дней в редакции появилась молодая, симпатичная пара. Девушка застенчиво рекомендовалась:
— Рита.
Ее спутник четко, почти по-солдатски произнес:
— Владислав Титов, — но руки для рукопожатия не протянул, и только тут мы все поняли, что рук у него нет, что вместо рук протезы.
И произошло чудо, образ героя, которого при чтении рукописи все мы успели полюбить, как бы спроецировался на этого крепкого, пышущего здоровьем парня. Мы поняли, почему повесть начинающего, никому еще не известного автора так волнует и захватывает, почему произведение от начала и до конца сильно тем, что в литературе именуется фактором присутствия. Мы поняли, что в ней, в этой повести, автор рассказал о себе, о своей судьбе, о юной, симпатичной девушке, которая вопреки всему стала спутницей его жизни, рассказал о своих товарищах и друзьях.
А судьба у этого молодого человека, как и у его книги, была поистине удивительной. Владислав Титов, выросший в семье хлебороба Воронежской области, закончив в Ворошиловграде горный техникум, пошел на одну из новых донбасских шахт, стал горным мастером.
Однажды на шахте, где он работал, случилась тяжелая авария. Вагонетка с углем, сорвавшись с рельсов, ударила в электрический кабель высокого напряжения и пробила его. Получилось короткое замыкание. И высеченный огонь побежал по кабелю к трансформатору. Находившийся рядом молодой, но уже опытный горняк Владислав Титов понял: если огонь доберется до трансформатора, последует взрыв и десятки его товарищей останутся заживо погребенными под землей. Выключить ток времени не было, и горный мастер, чтобы предотвратить большую беду, кинулся к щиту и принял на себя удар в несколько тысяч вольт. Взрыва не произошло, но кабель еще горел, и шахтер бросился на него и закрыл огонь своим телом.
Катастрофа была предотвращена. Подоспевшие товарищи нашли горного мастера, как им показалось сначала, бездыханным. Потрясенные бедой, горняки вынесли его неподвижное, обезображенное огнем тело. Они считали его мертвым. С тем и подняли на-гора этого отважного, спасшего им жизнь человека.
Долгие месяцы врачи боролись за жизнь Владислава Титова, Одну за другой ему сделали несколько операций. Ампутировали обе руки, но правую ногу, тоже поврежденную страшным огнем, все же удалось спасти. Искусство врачей и сильная воля их пациента в конечном счете победили, говоря строкой из стихотворения Константина Симонова "всем смертям назло", Владислав Титов остался жить. Но из больницы он вышел с тяжелой инвалидностью, хромая, без обеих рук, ампутированных, как говорится, под корень. II тяжелую инвалидность эту нельзя было ни поправить, ни компенсировать.
Сразу же, без передышки, этот упорный, целеустремленный, волевой челозек начал борьбу за выход в большую и деятельную жизнь. Но что может сделать в активной жизни человек, у которого руки отняты так, что не к чему даже пристроить действующие протезы?
