Как-то поздним вечером, в одном шерстяном платке, второпях накинутом на плечи, раскрасневшаяся от стужи, Катя прибежала к Ольге и прямо с порога с плачем бросилась на кушетку.
- Что-нибудь с отцом? - испуганно спросила Ольга.
- Да, с папкой, - сквозь слезы выдавила Катя, - с ним!
- Опять заболел?
- Нет!
Она медленно поднялась, посмотрела на Ольгу и, всхлипывая, сказала:
- Ольга Игнатьевна, миленькая, выходите замуж за моего папку Щеглова!
Несколько ошеломленная и застигнутая врасплох, Ольга не знала, что ответить.
- Неужели Сергей Терентьевич послал тебя...
- Нет, не посылал, - перебила Катя, - сама прибежала, - и, вытирая кулаками слезы, как маленькая, размазывая их по щекам, рассказала: - Он какой-то другой сделался, мой папка. Ночью не спит, все курит и курит. А вчера среди ночи поднялся, надел на босу ногу тапочки, накинул на плечи полушубок и целый час, наверно, бродил на морозе вокруг дома. Он думал, что я сплю, а я не спала, слышала. Я испугалась, что застудится, побежала за ним. Еле уговорила, чтобы в дом вернулся.
- С чего бы это? - подумала вслух Ольга.
- А с того, Ольга Игнатьевна, что мы с ним накануне поспорили. "Катя, - сказал он, - уже январь на носу, пора тебе в город собираться. Упустишь, потом опять целый год ждать!" Я, понятно, за свое: "Не брошу тебя одного - и все!" Тут он стал говорить про вас, Ольга Игнатьевна, что вот с кого пример мне надо брать, и всю вашу биографию рассказал. Вы, мол, девчонкой без отца остались, однако в институт поступили, а когда закончили, родную мать не побоялись оставить и в нашу тайгу за тридевять земель от Ленинграда поехали. Да и в Агуре, хотя на первых порах, как он сказал, жизнь у вас была не сахарная, шли к своей дели, и так далее. А под конец: "Да что это я, дочка, говорю о ней, - это он про вас, - да ты и сама знаешь, какая это женщина, какой светлой души человек!" Тут и вырвалось у меня: "Взял бы да женился на Ольге Игнатьевне, она теперь свободная!" - "Как это у тебя все просто: "взял да женился!" Может, она и слушать не пожелает?" А я: "Как раз и пожелает! Сходи к ней, объяснись, тогда и узнаешь!" - "Как же это я пойду? В моем возрасте да при моем положении по вечерам на свидания шастать! Заметят меня кумушки и разнесут по всему району: "Интересно, мол, получается, наш первый секретарь райкома шашни завел с главным врачом Ургаловой!" - "Так ты, - говорю ему, - днем сходи, в обеденный перерыв, или вызови в райком вроде для дела и объяснись!" Он этих слов даже испугался, уставился на меня и глядит. "Эх, Катя, Катя, говорит, интересные ты папке своему советы даешь!" Так ни о чем и не договорились. Назавтра весь день мучилась и вот прибежала. Честное слово, Ольга Игнатьевна, выходите за него, он ведь любит вас, по всему вижу, что любит! А поженитесь, я, честное комсомольское, поеду в институт и, вот увидите, Ольга Игнатьевна, учиться буду на "хорошо" и "отлично"!
Ольга придвинула стул к кушетке, села напротив Кати, взяла ее маленькую руку и негромко, как можно более ласково сказала:
- Выходить мне замуж за Сергея Терентьевича или не выходить, милая девочка, я решу сама. Что же касается его тревоги за твое будущее, то она мне понятна. Упустишь время, после не вернешь его. Легко ли будет папке твоему пережить это? Ты подумай только, какую душевную боль причиняешь ему своим отказом поступить в институт. А поступишь, через пять лет вернешься врачом, первым орочским врачом! Ты однажды сказала мне, что твоя заветная мечта - стать доктором, чтобы лечить ваших людей, ведь орочей и так мало осталось, ты говорила мне это, помнишь? - Катя закивала головой, и Ольга по глазам ее видела, что у девушки в душе происходит борьба. - И вдруг отказываешься от своей мечты только из-за того, будто Сергей Терентьевич останется один и даже присмотреть за ним некому будет. Напрасно так думаешь! Сергей Терентьевич как-нибудь уладит свою жизнь. А, воюя с тобой, сколько он нервов тратит! А ему нельзя это, Катя!
При мысли, что она своим упрямством причиняет отцу боль и он "нервы тратит", Катя опять заплакала. Ольга стала ее утешать и, подождав, пока она успокоиться, осторожно спросила:
- Так что же мы решили?
Катя, все еще всхлипывая, сказала:
- Конечно, ему и от меня больно... и от вас, Ольга Игнатьевна, тоже... Так выходите за него...
Ольга погладила ее по голове, дала ей свой платочек и, когда Катя торопливо вытерла слезы, увидела в ее некрупных, черных, чуть косящих глазах столько доброты, искренности, чистоты души и почувствовала такую близость к ней, что привлекла к себе и нежно, по-матерински поцеловала ее...
4
Договорились, что Катя поедет в институт двадцатого января со Щегловым, но неожиданно выяснилось, что отлучаться из Агура ему нельзя. Предстояло провести срочное, внеочередное заседание бюро райкома партии.
- Не беспокойся, папка, со мной поедет доктор Берестов, - сказала Катя. - Он давно собирается в город.
Берестов подтвердил, что давно собирается, добавив при этом, что его однокурсник Митрофан Клыков как раз работает на подготовительном северном отделении и при его, Клыкова, помощи он постарается получше устроить Катю в общежитии и, если в том будет необходимость, замолвит за нее и словечко.
Ольгу несколько удивило, что Алексей Константинович намерен о чем-то просить Клыкова, с которым он в свое время поссорился из-за Зины Голубкиной. Но с тех пор прошло много времени, возможно Клыков переменился и даже будет рад встрече со своим бывшим приятелем. Во всяком случае, она была довольна, что вместо Щеглова поедет Берестов.
В ночь накануне отъезда разыгралась такая дикая пурга и так она лютовала, что нельзя было выйти из дому. Кто-то сказал, что больничного сторожа Евлампия Петровича, как пушинку, сдуло с крыльца и так ударило о мерзлую землю, что тот долго собирал свои старые кости.
- Как мне ехать, так и пурга! - пожаловалась Катя. - К худу это!
- Брось глупости говорить, - рассердился Щеглов. - Комсомолка, и так говоришь! Будто вчера только родилась и не знаешь, что у нас без пурги ни одна зима не обходится. Покрутит-покрутит - и к утру притихнет.
Так оно и случилось.
Назавтра в природе словно все замерло: тайга стояла тихая, даже веточки не шелохнулись на деревьях. Взошло солнце, и высокие сугробы, наметенные пургой, засверкали.
Щеглов раньше обычного пришел из райкома, вскоре подоспел Костиков. Когда до отхода поезда осталось полчаса, пошли на станцию. Берестов с Катей впереди, за ними Щеглов с Ольгой и Костиковым; Фрося Ивановна несла в узелке испеченный Кате в дорогу пирог с кетой. Маленькая, шустрая, она быстро семенила ногами, обутыми в торбаса, местами проваливаясь в глубокий снег.
Только поезд выскочил из-за поворота, Катя кинулась обнимать Сергея Терентьевича.
- Смотри тут у меня, папка Щеглов, будь здоровый!
Потом поцеловала Ольгу, Фросечку и попрощалась с Костиковым.
- Сходи в городе на могилу мамы Люды, - наказал Щеглов, - поклонись от меня и цветов букет положи.
- Конечно, схожу, мы с Алексеем Константиновичем сходим! - пообещала Катя.
- Ну, счастливо тебе!
- И вам с Ольгой Игнатьевной счастливо!
Поезд тронулся, стал набирать скорость и скрылся среди заснеженного леса...
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Пятнадцатого февраля 1967 года Аркадию Осиповичу Окуневу исполнилось семьдесят лет. Из них тридцать пять прожил он в Турнине, однако старый добрый доктор и не помышлял уходить на покой, да и районное начальство не предлагало ему - так он еще был здесь нужен.
Готовилось пышное торжество.
Лидия Федоровна позвонила Ольге, просила ее приехать, ибо Аркадий Осипович не мыслит себе никакого юбилея без своей "девочки".
Ольга сказала, что непременно приедет, и, возможно, не одна.
Тактичная Лидия Федоровна не стала спрашивать, кто он, и в душе искренне порадовалась за Ольгу.
- Обязательно, дорогая, приезжайте вдвоем!
Когда Ольга сказала Щеглову о юбилее доктора Окунева и что они приглашены на торжественный ужин, Сергей Терентьевич тут же позвонил в магазин Питре.
- Гордей Капитонович, не сочти за труд, подбери, пожалуйста, самые лучшие наручные часы, желательно золоченые, потом три бутылки цимлянского, две коробки шоколадных конфет из дорогих, поаккуратнее все это упакуй. Через часик придет доктор Ургалова и рассчитается. - Питря, должно быть, спросил, для начальства ли это, в ответ Щеглов громко рассмеялся: - Тебе, Капитоныч, только начальство мерещится! - и добавил: - А разве я тебе не начальство? - Тот сказал, что самое непосредственное, на что Щеглов ответил со значением: - То-то, Гордей Капитонович! Значит, договорились? и, положив трубку, обратился к Ольге: - На часах полагалось бы сделать надпись, да где у нас тут найдешь гравера?
- Ничего, будет без надписи!
Щеглов полистал на столе календарь:
- В субботу рано утром выезжаем на собачках, а к вечеру будем в Турнине, - и добавил: - Отличная будет у нас с тобой прогулка!
