Первая же ночь показалась мне адской. Раньше я посыпал везде избу дустом от комаров, теперь же жена пастуха, молодая, но какая-то истощенная и вся как бы вылизанная от волос до ног женщина, сказала, что это для детей вредно, и ночью меня зверски кусали комары. Вдобавок она истопила печь, и я чуть не задохся от жары. Всю ночь пастух ругался с женой. Дети орали. Воняло мочой и грязным бельем. То же было и на второй день. Только мой кот Дима был доволен, потому что ему перепало много рыбы. Пастух пропил все деньги, и семья его питалась только рыбой, которую он ловил в пруду; ее даже не жарили, потому что не было масла, а просто варили в воде и ели с черным хлебом, а для детей я дал сахару и пачку какао, которое мне прислала Гюзель. Вообще же дети эти никаких теплых чувств у меня не вызывали. Оба были мальчики: один годовалый, весь какой-то крошечный и сморщенный, почти все время плакал; второму было три года, но он еще не научился говорить и ходил почему-то все время голый, упорно не давая надеть на себя штаны.
Третьи день и ночь были не лучше; если днем я раньше ложился немного поспать, так как за ночь не высыпался, то теперь больше сидел во дворе, чтоб отдохнуть от крика, и ждал, когда же снова на работу, как раньше ждал возвращения домой. Чтоб писать что-нибудь, не могло быть и речи, все свои бумаги я спрятал, а машинку закрыл и убрал под кровать. Жена пастуха предложила мне почитать две книжки, которые очень хвалила. Одна оказалась романом Горького «Мать». После первых фраз я его читать бросил, настолько вычурным и претенциозным языком в стиле худших декадентстких произведений «конца века» был написан этот первенец «социалистического реализма». Вторая книжка, без начала и конца, была, как я понял, сборником болгарских рассказов, более безыскусственных, но книжка сама настолько пропиталась смешанными запахами детской каши и мочи, страницы ее были настолько липкими и грязными, что ее противно было в руках держать, не то что читать.
На второй же день я решил, что уеду из дома; единственное место, которое мне еще оставалось, — это конюховка. Конюховка, или помещение конюха, была маленькая избушка возле конюшни, где зимой хранились хомуты, дуги и прочая упряжь и овес для коней. Когда-то у избушки были сени, но этой зимой их распилили на дрова, внутри стояла железная печка, было два маленьких оконца, одно против другого, и лавки справа от двери. Электричества проведено не было, а также не было крыши, был только потолок, засыпанный землей. В сухую погоду земля сквозь щели все время сыпалась вниз, а в дождь полились бы потоки грязи. Однако выбора не было; договорившись с бригадиром, я начал собирать свое имущество. Я погрузил на телегу огромный стол с надписями, свою кровать, а также кастрюлю, чайник, сковородку, рукомойник, матрас, одеяло и другие вещи, сверху села маленькая Сонькина дочь с черным котенком в руках, и Лысый потащил мое добро мимо школы и фермы к конюховке. По дороге стояли бабы и удивленно качали головами: сколько Андрей богатства накопил! Действительно, все сразу не вместилось и пришлось грузить еще одну телегу. Едва мы добрались до конюховки, как мой перепуганный кот выскочил из рук у девочки и бросился бежать назад. Я решил, что он побежал к старому дому, потому что коты обычно привыкают к дому, а не к людям. Дорогу он знал хорошо, потому что иногда ходил со мной за молоком на ферму рядом с конюховкой. Однако поздно вечером я услышал поскребыванье в дверь и мяуканье, и мой черный котик вбежал в конюховку и начал обнюхивать новую квартиру.
Я обмахнул грязь со стен, расставил мебель, мой сосед умный старик Разуванов вставил стекла, одна доярка вымыла пол, на дверь я повесил мешок, чтоб комары не лезли сквозь щели, и зажил роскошной жизнью. Меня смущал только дырявый потолок, но до первого дождя я рассчитывал соорудить некое подобие крыши над своей постелью. В конюховке было слишком жарко, но зато уж никто мне не мешал, и я был уверен, что на мое жилище теперь никто не польстится. Рядом была конюшня, и я был теперь по крайней мере спокоен, что мой конь от конюшни никуда не убежит. Тут, правда, Лысого у меня забрали на сенокос, я хотел было взять Серую, но она недавно ожеребилась, а жеребенок не хотел бегать за ней и не уходил от коней. Когда я вез на ней мешок с овсом по одной стороне пруда, на другой заржал ее жеребенок, она не задумываясь бросилась в воду вместе с телегой и хотела плыть, мешок свалился в воду, и насилу мне удалось повернуть ее назад и вытащить мешок. После этого я взял старого Сокола, рассчитывая ездить на нем, пока на сенокосе заняты другие кони. А он, как я его распрягал, так и стоял почти на одном месте.
Едва я переехал в конюховку, случилось новое происшествие. На работу не вышел ни один пастух: ни колхозного стада, ни деревенского. Обеспокоенные доярки, видя, что стадо стоит в загоне, а свои коровы по дворам, пошли искать пастухов и зашли в бывший мой дом, где застали дым коромыслом. Новый пастух бьет свою жену, Санька обнимается с Катей, а пьяный Федя спит под столом, на столе же стоит самогонный аппарат и бутыль самогону. Доярки бросились к новоорганизованным дружинникам во главе с Шаповаловым и стали звонить в правление колхоза. Нагрянули дружинники, самогонный аппарат и бутыль нашли уже спрятанными в погребе и конфисковали. Я же благодарил Бога, что вовремя унес оттуда ноги, до всех еще «добрых дел». Но, к счастью для пастухов, все кончилось благополучно: дружинники не удержались и выпили конфискованный самогон, после чего дело замяли. Сидя у себя в конюховке, я подумывал, что новый пастух здесь долго не пробудет и я, может быть, еще смогу вернуться в старый дом. Однако в моей жизни предстояло новое изменение, гораздо более важное, чем переезд в конюховку и обратно.
9-го июля, когда я распряг после утренней дойки коня и пошел в деревню, чтобы купить себе луку, меня возле магазина остановила почтальонша и со словами: «Вроде тебе телеграмма» — протянула мне желтый служебный конверт. В таком же точно конверте получил я десять месяцев назад известие о болезни отца. Я так испугался, подумав, что что-нибудь случилось с Гюзель, что до меня не сразу дошел смысл телеграммы: «Приговор отменен. Постановление почтой. Бутылка с тебя, Гинзбург».
Глава двадцать пятая
БЕГСТВО. РЕШЕНИЕ ПРОКУРАТУРЫ. КОНЕЦ
Был я так взволнован, что долго ходил по пыльной дороге за конюховкой, думая о том, что произошло. Я не мог понять, отчего отменили приговор, но предполагал, что это продолжал хлопотать адвокат, не смутившись первым отказом и моим неверием в успех.
Я продолжал возить молоко, с нетерпением ожидая обещанного постановления суда, чтобы ехать с ним в милицию. Через неделю я получил письмо от адвоката, после чего почувствовал себя уже менее уверенным. Вот что он писал:
«Андрей Алексеевич,
Вы, вероятно, уже получили телеграмму, которую по моей просьбе послал Вам А. И. Гинзбург.
Рассмотрение моей жалобы по Вашему делу чрезвычайно затянулось, и только 20 июня Верховный Суд РСФСР вынес определение об отмене необоснованного определения Народного суда о Вашей высылке.
Прокуратуре Фрунзенского района Москвы предложено произвести дополнительную проверку материалов, в свое время представленных по Вашему делу.
По приезде в Москву позвоните мне.
Поздравляю Вас и желаю всего доброго».
Смутило меня, что материалы переданы в прокуратуру на доследование. Значило ли это, что меня должны освободить сразу же после решения суда, не дожидаясь результатов расследования, или же милиция будет ждать решения прокуратуры? Неизвестно также было, прекратит ли прокуратура дело или же вновь возбудит преследование против меня, а также, сколько ей понадобится времени для вынесения решения: может быть, тоже целый год, как и суду?
Захватив письмо, на следующий день я отправился в милицию. Комендант долго читал письмо, недоуменно вскидывая брови, и сказал, наконец, что им никаких распоряжений еще не поступало. «Подожди, впрочем, — вспомнил он, сегодня как раз пришел какой-то пакет из Москвы, сейчас придет секретарь, и мы посмотрим». В пакете действительно оказалось постановление Верховного Суда. Оно было вынесено 20 июня и пришло в Кривошеино только 20 июля, ровно через месяц.
— Мы не знаем, как поступить, — сказал мне начальник отдела подполковник Коротких, — у нас такого случая еще не было. Будем ждать решения прокуратуры, а пока что продолжай работать по-старому. Во всяком случае, что бы прокуратура ни решила, мы тебя отпустим по половинке.
Самому посмотреть постановление суда мне по милицейской привычке не дали. Комендант пригласил меня к себе в кабинет, чтобы вернуть мне паспорт и трудовую книжку: это не было связано с решением Верховного Суда, а просто вышло новое постановление выдавать ссыльным документы на руки. Он велел мне здесь прописаться, но я решил пока с этим не спешить. Пока я сидел у коменданта, ввели под конвоем моего старого знакомого — Шапошникова. У Шапошникова в июле кончался пятилетний срок ссылки, но перед самым почти освобождением произошла новая неприятность: весной он опять из колхоза перешел работать в райпотребсоюз и там слегка проворовался. Недостача у него была маленькая — всего 36 рублей, и он ее тут же возместил, но все равно против него грозились завести уголовное дело. И теперь, при нашей последней встрече в милиции, Шапошников сказал мне, что его дело швах.
