Вздор, пошлый вздор, выдуманный слишком сытыми людьми, - будто бедность способствует творчеству, чуть ли не "стимулирует" его. Человек невыспавшийся, потому что у него нет пристанища, человек, которого мутит от голода, человек, у которого нет угла, чтобы уединиться, - писать не может, будь он хоть сто раз гением. Надо быть полным невеждой либо не иметь совести, чтобы сравнивать нужду Монпарнаса с нуждой прежних писателей. Дневной бюджет Поплавского равнялся семи франкам, из которых три отдавал он приятелю. Достоевский рядом с Поплавским был то, что Рокфеллер рядом со мной. Настолько же богаче Монпарнаса писатели старшего поколения" 11.
Владислав Ходасевич, относившийся как бы к среднему поколению поэтов, в силу своей известности, с одной стороны, и молодости, с другой, был вхож и в салоны эмигрантских литературных дам, и в мансарды русской молодежи. Он был одним из немногих узких мостков между старшим и молодым поколениями эмиграции.
К писателям старшего поколения, не отворачивавшимся от молодежи, относились Мережковский и Гиппиус. Эта чета держала один из известнейших в эмигрантском Париже литературный воскресный "салон", который был открыт и для молодежи. В 1926 году "салон" разросся в некое подобие интимного литературно-философского общества или клуба - "Зеленая лампа". Из старшей эмиграции завсегдатаями у Мережковских были Керенский, Бунин, Алданов, Цетлин. В отличие от большинства эмигрантских дам, державшихся в Париже скромно и незаметно, Зинаида Гиппиус всем своим видом как бы хотела эпатировать публику. Она носила высокие, сложные прически, ярко красилась, вид имела высокомерный и надменный и откровенно разглядывала посетителей в лорнет. Вспоминая о встречах с З. Гиппиус в ее "салоне" незадолго до начала второй мировой войны, один из молодых литераторов В. Яновский писал: "В мое время она уже была сухой, сгорбленной, вылинявшей, полуслепой, полуглухой ведьмой из немецкой сказки, на стеклянных негнущихся ножках.
Страшно было вспомнить ее стишок:
И я такая добрая,
Влюблюсь - так присосусь.
Как ласковая кобра я,
Ласкаясь обовьюсь...
Она любила молодежь и поощряла некоторых поэтов; думаю, что многие ей должны быть благодарны" 12.
В 1938 году уже в почтенном возрасте (ей исполнилось 69 лет) она пишет стихотворение "Трепещущая вечность", посвятив его одному из молодых завсегдатаев своих литературных вечеров Владимиру Варшавскому.
Моя любовь одна, одна,
Но все же плачу, негодуя:
Одна, - и тем разделена,
Что разделенное люблю я.
О Время! Я люблю твой ход,
Порывистость и разномерность.
Люблю игры твоей полет,
Твою изменчивую верность.
Но как не полюбить я мог
Другое радостное чудо:
Безвременья живой цветок,
Огонь, дыхание "оттуда"?
Увы, разделены они
Безвременность и Человечность.
Но будет день: совьются дни
В одну Трепещущую Вечность 13.
Зинаида Гиппиус - одна из немногих в среде старшего поколения, кто не только "подкармливал" молодую литературную поросль, составлял ей посильную протекцию, но и выступал в ее защиту в эмигрантских изданиях.
В 1939 году в сборнике "Литературный смотр" она рисует весьма безрадостную картину жизни молодого поколения эмигрантских литераторов:
"К половине 30-х годов у нас оказалась одна-единственная газета (с ее собственным журналом) и один уцелевший толстый журнал, выходящий раз в 3-4 месяца. Таким образом, возможность печататься (да еще свободно) для большинства молодых отпала...
Когда бывший военный, офицер делается шофером такси, это не так уж плохо: воевать и служить ему все равно негде, нет ни войны, ни русского полка. Но если молодой интеллигент со склонностью к умственному труду и со способностями или талантом писателя убивает себя то на малярной работе, то делается коммивояжером по продаже рыбьего жира для свиней (не спасаясь этим от "saisie" * и последовательных выселений из прислужных чердачных комнат), - это дело как будто иное. Между тем, за редким исключением, вся эта интеллигентная молодежь живет именно в таких условиях, с разными рыбьими жирами для свиней.
* Арест имущества (франц.).
Мне возразят, что и в старой России начинающий писатель не мог жить литературой и что некоторые из наших больших писателей терпели в юности жестокую нужду - Некрасов, например. Это возражение легко отвести уже потому, что русские в России - одно, а русские в чужой стране - совсем другое. Тогда, там, отдельные начинающие писатели могли гибнуть (и гибли, вероятно), но чтобы гибло целое литературное поколение - об этом и мысли быть не могло. А сейчас ввиду одних материальных условий можно опасаться и этого" 14.
Эта защита и "подкормка", впрочем, не избавили чету Мережковских от полного почти одиночества в последние годы жизни: эмигрантская молодежь не могла простить им "дружбы" с Муссолини (они состояли с ним в переписке) и реверансов в адрес Гитлера. Пустота начала разливаться вокруг них еще до начала войны, а с оккупацией Франции сделалась фактически абсолютной: подавляющее большинство эмигрантской молодежи выбрало свое место в рядах сражающейся, а не сгибающейся Франции.
"К тому времени большинство из нас перестало бывать у Мережковских, пишет в своих воспоминаниях В. С. Яновский. - Кровь невинных уже просачивалась даже под их ковер, в квартирке, украшенной образками св. Терезы, любимицы Зинаиды Николаевны. Там, на улице Колонель Боннэ, вскоре начали появляться, как потом выразился Фельзен, "совсем другие люди".
Перед войной возле некогда ярко горевшего интеллектуального очага Мережковских вполне уютно чувствовал себя только В. Злобин * - петербургский недоучившийся мальчик, друг Иванова, левша с мистическими склонностями" 15.
* Злобин В. А. (1894-1968) - секретарь Мережковских с 1916 по 1945 год. Поэт. Автор статей о З. Н. Гиппиус. Умер от тяжелой формы душевной болезни.
В "Полях Елисейских" В. Яновский пишет о последних годах жизни этой странной супружеской пары - Гиппиус и Мережковского:
"Как бы то ни было, но Злобин постепенно приобрел подавляющее влияние на эту дряхлеющую и выживающую из ума чету. Вероятно, он ее пугал грядущей зимой: холодом, голодом, болезнями... А с другой стороны, борьба с дьяволом-коммунизмом, пайки, специальный поезд Берлин - Москва, эпоха третьего Завета, новая вселенская церковь и, конечно, полное собрание сочинений Мережковского в роскошном переплете. Влияние, любовь, ученики. Догадки, догадки, догадки... Но как же иначе объяснить глупость этого профессионального мудреца, слепо пошедшего за немецким чурбаном? Где хваленая интуиция Мережковского, его знание тайных путей и подводных царств, Атлантиды и горнего Иерусалима? Старичок этот мне всегда казался иллюстрацией к "Страшной мести" Гоголя. Недаром в большом сводном собрании, где выступал Мережковский вместе с Андре Жидом, французская молодежь весело кричала: "Cadavre! Cadavre! Cadavre!" *".
* Труп! Труп! Труп! (франц.).
Дмитрий Мережковский скончался в Париже 9 декабря 1941 г. Зинаида Гиппиус умерла также в Париже 9 сентября 1945 г. Похоронены они на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в одной могиле, в старой части кладбища, налево от церкви, за загородкой. Это неподалеку от могилы князя Феликса Юсупова, одного из убийц Г. Распутина. Одно время (впервые я посетил их могилу в 1972 г.) каменная плита, под которой покоится эта знаменитая чета знавшие их рассказывают, что за всю жизнь они не расставались ни на один день, - совершенно заросла мхом и лишайником, так что уже невозможно было прочесть и надписи. Но в последний приезд на кладбище в 1988 году я нашел могилу Мережковских в хорошем состоянии, могильный камень отскоблен, и на вертикальной плите, увенчанной небольшим крестиком, хорошо видно в маленькой нише изображение рублевской "Троицы".
В эмиграции они были одними из самых непримиримых в борьбе с большевизмом, однако непримиримость их не шла далее лингвистической остроты и злой иронии в статьях литературных журналов. Теперь, когда мы во многом по-иному смотрим на собственную историю, признаем многие ошибки и драмы пореволюционного периода, их ирония и сарказм видятся в ином свете: многие из их самих острых оценок, увы, оказались верны. Серьезной ошибкой этой экстравагантной четы была ставка на иностранную интервенцию - единственный путь избавления от большевизма, который им представлялся реальным. В этом отношении они шли, можно сказать, "против ветра" даже и в эмиграции, которая отвергала такой путь. Позиция Мережковских, кстати, стоила им почти полной политической изоляции в эмигрантском "левом" Париже. Не ладили супруги и с "правыми", которые не могли простить З. Гиппиус ее симпатий к Февральской революции и скептических оценок белого движения.
Оценивать вклад Д. Мережковского и З. Гиппиус в русскую культуру, конечно же, следует не в связи с их политическими симпатиями, в которых было больше "инфантилизма", нежели здравого смысла, а по тому литературно-критическому наследию, которое они оставили после себя. К эмигрантскому периоду З. Гиппиус относится большое число критических литературных статей, большинство из которых носит острый отпечаток личных пристрастий.
