- Нет, нет, - услышал он вдруг голос Гарднера,- не надо, не надо! Что вы?
Прямо перед ним стояла та же отвратительная нежно-розовая крысиная морда, и, чувствуя, что вот это вообще последнее, что он может сделать, он с наслаждением, болью и злостью плюнул ей прямо в открытую пасть.
Потом упал, закрыл глаза, и тут над ним сомкнулось мутно-зеленое колеблющееся бесконеч-ное море.
Глава третья
Курт не присутствовал при смерти профессора, но узнал о ней раньше всех. Через час после ночного отъезда Курцера вдруг в сторожку пришла Марта и сердито сказала:
- Иди наверх, опять что-то приключилось.
У нее были красные глаза, и она так ткнула стоящую на дороге табуретку, что Курт даже не спросил ее, что же именно там случилось.
Дверь кабинета была полуоткрыта, и только что Курт переступил порог, как профессор встал с кресла и пошел к нему. В руках его был сверток большой, плоский, в пергаментной бумаге, эдак килограмма на два.
- Вот, Курт, - сказал профессор строго и тихо, - последний том моего труда. Итог сорока-летия. Дома я его хранить не могу. Надо отвезти в город.
- Хорошо, - ответил Курт. - Давайте.
- Стойте, Курт, - сказал профессор, слегка отстраняясь. - Отвезти мало, надо еще спрятать.
- Ну! - фыркнул Курт. - Будьте спокойны. Давайте, давайте!
Не двигаясь, профессор смотрел на него.
- Плод всей моей жизни, - повторил он тихо и раздельно.
- И знать никто не будет, - серьезно заверил его Курт. - Давайте! Я еду в город за стеклом и горшками. Мне господин Курцер еще два дня назад приказал.
Профессор отошел и тяжело сел в кресло.
Курт мельком взглянул на него и удивился тому, что он не так уж и плох, только вот желт больно, да и одежда вся в пепле и пыли. Наверное, всю ночь курил.
Он улыбнулся и сказал:
- Не беспокойтесь, все будет в порядке.
Профессор смотрел на него, постукивая пальцем по столу.
- Постойте, - сказал он. - В конверте есть указание, как поступить с рукописью.
- Ага, - принял к сведению Курт.
Профессор поднял кверху палец.
- Я завещаю ее Институту мозга в Ленинграде. Значит, нужно туда ее и представить, а вот как это сделать, я уж и не знаю.
- Люди знают, как, - ответил Курт, - не беспокойтесь.
- Люди-то знают, - качнул головой профессор, - да я-то не знаю этих людей. Ну ладно, что тут гадать. Что уж будет... Но вот что, Курт. Здесь в предисловии рукопись моя завещается Ганке. Имя-то я его, конечно, зачеркнул, но всего предисловия уничтожить нельзя, потому что некогда писать новое. Но с тех пор, как Ганка стал предателем, доверить ему я ничего не могу. Поэтому смотрите, что бы ни случилось, - он особенно подчеркнул эти слова, - но он не должен знать, что рукопись ушла из этого дома. Понятно?
- Ну еще бы! - ответил Курт.
Профессор все не отводил от него глаз.
- В специальном пакете, что вложен в рукопись, я пишу об этом, но мне могут не поверить. Вот уж и сейчас говорят, что я свихнулся, и недаром, конечно, они так говорят. Так вот, если не поверят моей воле, вы свидетель - я был в здравом уме. Понимаете?
- Понимаю, - тихо ответил Курт и взглянул на профессора прямо и строго.
"Все! - понял Курт. - Он больше не жилец, не выдержал".
Профессор слегка пожал плечами и чуть улыбнулся. Улыбка была беспомощная и жалкая.
- Будет сделано, - ответил Курт твердо, по-солдатски.
Профессор кивнул ему головой.
Курт подошел к профессору, взял его опущенную руку и осторожно пожал.
- Не бойтесь, - сказал он тихо, но твердо, не голосом садовника Курта, а своим голосом, голосом человека, который остается жить и бороться. - Все будет сделано. Ваша книга будет в Ленинграде.
И когда они пожали так друг другу руки, было это безмолвное рукопожатие коротким, крепким и все объясняющим. Никаких тайн уже не осталось после него.
- За Гансом смотрите, - сказал профессор, отпуская его руку. Понимаете?
- Понимаю, - ответил Курт.
- Ну вот, кажется, и все, - сказал профессор.- Прощайте.
Курт пошел и возвратился.
- Вы не бойтесь только, - сказал он, - все будет сделано, как вы хотите. Видите, их сейчас уже бьет истерика.
- Да их-то я уж и не боюсь, - ответил профессор, - видите, даже и не запираюсь. Ну, - он слегка дотронулся до его плеча, - прощайте. У меня еще много дел. Вот отдохну немного и начну опять работать. Счастливого пути.
Когда Курт вышел на улицу, было уже почти светло. И здания, и кусты, и тусклые дорожки в саду и быстро светлеющее небо - все было окрашено в серый цвет рассвета.
Крепко закусывая губу, Курт подошел к навесу, точными, злыми движениями отпер замок, вывел свой мотоцикл и стал его рассматривать.
Подошла Марта и молча остановилась возле. Он мельком взглянул на нее и сказал:
- В город за стеклом и горшками.
- За стеклом? - спросила Марта.
- За стеклом, за стеклом, - и он головой показал себе на грудь, где лежал пергаментный пакет.
Она поняла и кивнула ему головой.
В десять часов утра Курт уже входил в здание фирмы "Ориенталь" с конвертом на имя Гарднера.
Гарднер записку взял, прочел, отметил что-то на длинном листке бумаги, что лежал перед ним, и спросил:
- Так. И стекла и цветочные горшки... Что, разве хозяин цветочки любит?
- Так точно, любит, - ответил Курт и, видя, что Гарднер улыбается, улыбнулся и сам.
Гарднер скомкал записку, бросил ее в пепельницу, взял со стола блокнот, вырвал листок из него, стал что-то быстро писать.
Курт следил за его руками.
- Видите ли, - сказал он, обдумав все, - хозяин мой, собственно говоря, к цветам склоннос-ти не питает. Он человек научный, ему что тюльпаны там или розы, на это понятия у него нету. Он все больше по костям да по камушкам.
- Не про того хозяина говорите! - усмехнулся Гарднер. - Так вот, любезнейший, с этим, значит, листком обратитесь к начальнику отдела репараций и материальных ресурсов, нижний этаж, третья дверь направо, сто сорок пятая комната, майор Кох. Если есть у него, он все устроит. Какое стекло вам нужно?
- Видите ли, - сказал Курт, подумав, - для оранжереи лучше всего стекло тонкое, но крепкое, потому что, скажем, снежная зима, заносы - ведь все на стекле. Или ребятишки придут с рогатками.
Гарднер сидел и смотрел на него.
- Из рогаток! Из рогаток! - пояснил Курт и поднял два пальца. - Раз и нет стекла.
- Милый, мне ведь некогда, - сказал вдруг Гарднер. - Это ведь у вас дело - дроздов ловить да кустики подрезать. Меня люди ждут. Какое стекло вам нужно - бемское, двойное, химическое, небьющееся?.. Ну, скорей, скорей!
- Я бы хотел, конечно, бемское, но...
- Бемское! - кивнул головой Гарднер и записал это слово над строчкой. - Ну вот, значит, и все, идите к Коху. Что он может, то он...
Курт был уже у двери, когда Гарднер окликнул его снова:
- Вы что, садовником поступили, что ли?
Курт сейчас же повернулся.
- Поступил? Я, ваша милость, вот этаким еще был, - Курт присел и показал рукой, каким он был,- как уже служил там.
- Ну, идите, - сказал Гарднер, улыбаясь, - идите. Я все там написал.
Курт пошел к Коху.
Кох, сухой, желтый, колкий, усатый человек с недобрыми серыми глазами, взял записку, прочел и отрывисто сказал:
- Еще тебе и бемского. А где я его возьму?
Курт слегка пожал плечами.
- Не знаю.
- Не знаешь, а просишь, - вскинул на него злые серые глаза Кох, и его лицо цвета лежалого масла чуть дрогнуло от произнесенного в мыслях ругательства. - Нет бемского во всем городе. Обыкновенное получишь.
- Так в соборе бемское есть, - сообщил Курт.
- Да ну? - удивился Кох.
- Там все двери застеклены им.
- Так вот я тебе двери и дам! - рассердился Кох. - Может, ты еще алтарь у меня попросишь - горшки расставлять?
- Лишнего мне не надо. Алтарь нам для горшков не требуется, - угрюмо и твердо сказал Курт. - Мне бы хоть горшки у вас достать.
- Господи, Боже мой! - горестно удивился Кох, рассматривая лицо Курта. - Ты что, садовником, что ли, работаешь?
- Я двадцать лет садовник, - с угрюмым достоинством сказал Курт.
- А дурак! - крикнул Кох. - Двадцать лет работаешь в садовниках, а дурак! Ишь ты! "Алтарь нам не требуется"... С кем ты разговариваешь, деревня? Карцера не нюхал?
Курт посмотрел на него, повернулся и твердо пошел к двери.
- Стой! - крикнул Кох ему в спину. - Стой, дьявол! Слушай, ты что, дурак, что ли, совсем? Ты куда пришел-то? Ты что, дура, деревня, у меня в кабинете вытворяешь? В солдатах служил?
- Ни в каких я ваших солдатах... - пробурчал Курт.
- Ну и дурак! Вот от этого и дурак, пришел и выламывается, идиотика строит! - уже во все горло заорал Кох. - Времени у меня нет, а то бы я тебя поучил... Да стой ты, черт! Куда пошел опять? Пойдем вместе, сейчас выпишу ордер.
Отсюда Курт пошел в музей восковых фигур.
В городе, на площади Принцессы Вильгельмины, уже около ста лет красовалось желтое двухэтажное приземистое здание. Его осенял круглый стеклянный купол, увенчанный зеленым флагом. На фронтоне горела всеми цветами желтая вывеска со змеями, огнедышащим драконом на цепи и отрубленной человеческой головой на блюде. Блюдо это держала в руке черноволосая, жгучая красавица, вся в тонких косичках, ожерельях, бусах и развевающихся покрывалах. Внизу золотым по черному блестела надпись: "Паноптикум госпожи Птифуа" и еще ниже: "Дети до 16 лет не допускаются. Солдаты платят половину".
