Буфетчикъ удалился, но черезъ четверть часа прислалъ подручнаго мальчишку.
— Что тебѣ? спросилъ его кабатчикъ.
— Колдовинскій мужикъ бунтуетъ. Выпилъ два стакана водки и бутылку пива, и требуетъ еще пару пива. Буфетчикъ не даетъ, а онъ разныя слова… Прислалъ спросить.
Кабатчикъ сморщился и покрутилъ головой.
— Однако, долженъ же какой-нибудь предѣлъ быть, а то этому конца не будетъ, сказалъ онъ. — Кабакъ еще только въ мысленности, а ужъ они разорить хотятъ. Вели поставить пару пива и ужъ больше чтобъ ни на копѣйку…
— Слушаю-съ. Тамъ внизу еще мужикъ изъ Колдовина и тоже угощенія требуетъ.
— Тьфу ты пропасть! Поднеси еще два стаканчика.
— Онъ такъ желаетъ, чтобы вы сами внизъ сошли.
— Скажи, что не могу, что у меня урядникъ сидитъ.
— Слушаю-съ.
Подручный буфетчика ушелъ. Этимъ, однако, дѣло не кончилось. Еще черезъ полчаса передъ кабатчикомъ опять стоялъ буфетчикъ и улыбался.
— Тамъ еще трое изъ Колдовина, докладывалъ онъ.
— Фу! протянулъ кабатчикъ. — Стало-быть ужъ пятеро?
— Да, съ тѣми съ двумя пятеро. Требуютъ водки, требуютъ пива. «Аверьянъ Пантелеичъ, говорятъ, намъ обязанъ… потому, онъ теперь весь въ нашихъ рукахъ».
— Да кто такіе, по крайности?
— Одинъ столяръ — вотъ что кіоту вамъ къ образу дѣлалъ, другой бочаръ и баба съ нимъ евоная. Потомъ еще одинъ… Семенъ Давыдовъ.
— Ахъ, и баба еще!
— Баба-то главнымъ образомъ и подбиваетъ… «Ужъ коли, говоритъ, продаваться ему, такъ продаваться такъ, чтобы по настоящему было»… Это, то-есть, вамъ. Насчетъ питейнаго.
— Дай по стакану водки съ закуской и по бутылкѣ пива.
— Куда-съ! Не утрамбовать ихъ этимъ. Баба зудитъ, что меньше какъ на дюжинѣ пива и не миритесь. Они къ вамъ наверхъ хотѣли итти, да ужъ я урядникомъ пугаю.
— Ты поднеси по стаканчику водки и по бутылкѣ пива и скажи, что настоящимъ манеромъ я въ Колдовинѣ поить буду. Мужикамъ на сходкѣ будетъ вино выставлено, а бабамъ будетъ вечеринка и отдѣльное угощеніе.
— Хорошо-съ. Я скажу.
Буфетчикъ ушелъ. Кабатчикъ напился чаю, взялъ торговую книгу и счеты и принялся щелкать на счетахъ. Снова явился подручный буфетчика.
— Бунтуютъ-съ колдовинскіе. Внизъ васъ требуютъ. Непремѣнно видѣть хотятъ. Никакого сладу нѣтъ. Тотъ мужикъ, которому вы три бутылки пива велѣли дать, даже тарелку разбилъ, говорилъ мальчикъ.
— Я вѣдь сказалъ, чтобы имъ объявили, что на сходкѣ поить буду.
— Михайло буфетчикъ имъ говорилъ, но они не внимаютъ. «То, говорятъ, особь статья, а это особь статья, потому онъ обязанъ».
— Сколько ихъ тамъ? Пятеро?
— Пятеро, да баба шестая.
— Поставить имъ еще по бутылкѣ пива, и ужъ больше ничего — ни-ни.
— Слушаю-съ…
Опять удалился подручный буфетчика. Кабатчикъ бросилъ счеты и въ волненіи заходилъ по комнатѣ, пощипывая бороду.
— Эдакъ ежели дѣло каждый день пойдетъ, то мнѣ и пятисотъ рублей имъ на пропой будетъ мало! Помилуйте, что это такое! Только вчера легкій подходъ сдѣлалъ и свое умственное воображеніе насчетъ заведенія троимъ колдовинскимъ объявилъ, а ужъ сегодня спозаранку вся деревня на даровщину пить лѣзетъ! бормоталъ онъ.
— Напрасно ты, кажется, съ этимъ новымъ кабакомъ вязаться-то задумалъ, замѣтила жена.
— Ну, ужъ это не твое дѣло, не тебѣ о торговыхъ дѣлахъ разсуждать! оборвалъ ее Аверьянъ Пантелеевъ. — А только ужъ и народъ же нонѣ! Охъ, какой народъ! Шагу безъ мзды не сдѣлаютъ. Говорили, Колдовино смирная, трезвая деревня. Какая это, къ чорту, трезвая деревня, коли спозаранку пропойные люди пить лѣзутъ.
Еще разъ появился передъ кабатчикомъ буфетчикъ.
— Чего ты съ одного лѣзешь! огрызнулся на него кабатчикъ. — Насчетъ колдовинскихъ тебѣ вѣдь сказано мое рѣшеніе.
— Да что жъ мнѣ дѣлать-то, коли не внимаютъ! Я ужъ и урядникомъ пугалъ, и тѣмъ, и сѣмъ, честью говорилъ — никакой словесности не чувствуютъ. Да тамъ еще колдовинскій мужикъ. Этотъ пріѣхалъ на лошади и требуетъ четверть водки.
— Шестой?
— Да ужъ это седьмой. На лошади пріѣхалъ. Требуетъ четверть и полдюжины пива.
— Кто такой?
— Терентій Ивановъ, корявый такой.
— Ну, не мерзавецъ ли человѣкъ есть! Вѣдь я еще только вчера его поилъ и сорокъ копѣекъ ему на бутылку водки далъ! воскликнулъ кабатчикъ.
— А сегодня за четвертью пріѣхалъ и за пивомъ. Стаканчикъ сейчасъ онъ ужъ на нашъ счетъ выпилъ. Такъ какъ прикажете: отпускать четверть или не отпускать?
— А вотъ я сейчасъ самъ внизъ сойду.
Кабатчикъ, бывшій въ одной жилеткѣ, сталъ надѣвать на себя пиджакъ, чтобы итти внизъ въ трактиръ, какъ вдругъ на лѣстницѣ раздались чьи-то шаги и въ прихожую комнату квартиры вошли колдовинскій староста и Емельянъ Сидоровъ Мясникъ.
— Не ждалъ, поди, гостей-то сегодня? Ну, а мы вотъ какъ скоро!.. говорилъ кабатчику Емельянъ Сидоровъ, отирая грязные сапоги о половикъ въ передней. — Бабы наши сегодня утречкомъ говорятъ; «молотить»… А я имъ: «какая тутъ молотьба, коли Аверьяну Пантелеичу угодить надо. Къ нему поѣдемъ». Запрегъ лошадь, захватилъ вотъ старосту и къ тебѣ… И лошадь-то, признаться, сегодня нужно было, чтобы подъ яровое на весну полоски двѣ вспахать, а я ужъ говорю: «плевать… Послѣ вспашемъ. Успѣется еще». Баба ругаться — ну, да я ее утрамбовалъ. «Какъ я, говорю, дура ты безпонятливая, ведро водки на себя отъ Аверьяна Пантелеича потащу пять верстъ?» Вѣдь пять верстъ отъ насъ къ вамъ.
— Люди говорятъ, четыре только… сухо отвѣчалъ кабатчикъ.
— Ну, четыре. И четыре версты надсадишься на себѣ тащить. Да вѣдь вотъ и старостѣ ты тоже ведро обѣщалъ.
Кабатчика покоробило.
— По полу-ведру я обѣщалъ, кажется, а не по ведру, проговорилъ онъ.
— Ну, вотъ! Толкуй еще! На ведрѣ сторговались.
— Ну, да, на ведрѣ, а только двоимъ.
— Нѣтъ, каждому по ведру, подтвердилъ староста. — Чего ты жилишь-то? Тонешь, такъ топоръ сулишь, а вытащатъ тебя, такъ и топорища жаль.
— Да вѣдь ты меня еще не вытащилъ. Я еще и бумаги-то міру не подавалъ, а тамъ что міръ скажетъ.
— Все оборудовано, махнулъ рукой Емельянъ Сидоровъ, входя изъ прихожей въ комнату, и началъ креститься на образа. — Ну, теперь здравствуй! Гдѣ хозяюшка-то? Надо и хозяюшкѣ поклониться.
— А она тамъ около печки, по своему кухонному интересу. Придетъ, такъ поздоровкаешься. Что же ты оборудовалъ?
— Да все. Я и Буялиху насчетъ бабьей вечеринки подговорилъ, и все эдакое… Согласна въ лучшемъ видѣ. «Только, говоритъ, пускай онъ побольше угощенія присылаетъ и побольше посуды». Да смѣетъ ли она артачиться, коли я прикажу! Послѣзавтра у ней вечеринку валяй. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Ладно. А только ужъ и деревня же у васъ алчная! Вѣришь ли, смучили меня сегодня ваши мужики. Съ самаго утра, съ самыхъ, то-есть, позаранокъ прутъ въ трактиръ на даровое угощеніе. Одинъ какой-то подлецъ даже тарелки въ трактирѣ бьетъ.
— Ничего не подѣлаешь. Хочешь нажиться, такъ надо и отъ себя тщетиться.
— Да наживешься ли еще? Вѣдь это еще все буки.
— Вовсе не буки. Съ того и прутъ сюда пить, что порѣшили тебѣ мѣсто подъ кабакъ отдать и приговоръ подписать. Староста сейчасъ же послѣ твоего отъѣзда пошелъ по деревнѣ и сталъ говорить мужикамъ насчетъ кабака.
— Да, да… Обѣгалъ всѣхъ, кого можно. Несогласныхъ будетъ мало на сходкѣ. Всѣ согласны и наше навѣрное возьметъ, подтвердилъ староста.
— Да что ты! улыбнулся кабатчикъ.
— Вѣрно, вѣрно. Наголодались. Въ самомъ дѣлѣ за виномъ четыре версты бѣгать — шутка ли! Всѣ согласны. Одно только говорятъ, что пять ведеръ на міръ мало. Требуютъ семь, и пусть, говорятъ, онъ пять ящиковъ пива намъ на загладку выставитъ.
— Ахъ, Семенъ Михайлычъ, какъ ты это все поднимать любишь! крякнулъ кабатчикъ — Вѣдь ужъ условились, что на міръ пять ведеръ и ничего больше. А теперь ужъ семь ведеръ водки и пять ящиковъ пива.
— Да при чемъ же я-то тутъ? Мужики требуютъ семь.
— Ну, такъ вотъ свое ведро и отдай, которое ты у меня себѣ выговорилъ. Ты ведро отдашь, староста свое отдастъ — вотъ семь и выйдетъ. Я вѣдь и раньше такъ хотѣлъ. Вотъ вы и отдайте.
— Вишь, ты какой! Зачѣмъ же это я свое-то ведро отдамъ? сказалъ староста.
— И я не отдамъ, подхватилъ Емельянъ Сидоровъ. — Съ какой ты это стати пяченаго-то купца изъ себя строишь? Сначала обѣщалъ, а потомъ пятишься.
— Да вовсе я не пяченый купецъ. Вѣдь вы берете по ведру, чтобы міръ поить, ну, и отдайте міру.
— Мы беремъ, чтобы до сходки міръ поить, чтобы такъ дѣло поставить, чтобъ ужъ на сходку нѣкоторые въ туманѣ пришли. Въ туманѣ мужикъ ласковѣе, сказалъ староста и тутъ же прибавилъ:- Ну, да съ мужиками дѣло рѣшенное, ежели семь ведеръ и пиво, а вотъ бабъ надо хорошенько на вечеринкѣ ублаготворить. Вчера только услыхали о кабакѣ, такъ и загалдѣли на всю деревню. «Что же это только будетъ! Никогда у насъ кабака не было! Мужики у насъ теперь всѣ сопьются, малые ребята безъ куска хлѣба останутся». Разговоръ идетъ обширный. Ивана Епифанова жена привела сегодня своего мужа къ часовнѣ и заставила положить передъ иконой три земные поклона, что онъ на міру противъ кабака кричать будетъ.
