Снова обратимся к книге А.М. Соколовского:
"Удивительное дело происходит порой с нашей памятью: и я, и многие мои сокурсники были уверены, что от Неткачей ( место разгрузки пополнения примеч. автора) до Грачевой балки мы прошли за суток 15 - 18. А вот официальные сведения, взятые в архиве: 9 сентября высадились из эшелона, 18 октября подошли к Грачевой балке. Сколько же эпизодов, деталей выпало из памяти?! Но в памяти осталось: неимоверная усталость, жажда, дорожная пыль, забивавшая глаза, бескрайняя пустая степь, миллионы звезд, смотревшие на нас с начинавшего все более и более багроветь неба..."
Они шли сорок дней! Сохранилась запись Льва Евгеньевича об этом периоде, сделанная им в альбоме в 1945 году: "Мы долго, очень долго шли, шли днями, ночами, шли, обвешанные всеми военными атрибутами: гранатами, бутылками с горючей жидкостью, автоматами, дисками, пулеметными лентами, фляжками с водой, шли то медленно, то быстро, то, как живые люди, то как измученные животные...Это была очень длинная, очень тернистая, знойная и извилистая, изрезанная и изрытая... ДОРОГА НА СТАЛИНГРАД (разрядка Льва Евгеньевича Полякова)...
Шли седые закаленные ещё со времен 1-й русско-немецкой, гражданской войн - герои, отцы больших семей, шли их взрослые сыновья, люди новой эпохи..., люди советских заводов и фабрик, научно-исследовательских институтов и доменных печей, клиник и госпиталей, театров и кинофабрик, металлургических гигантов и кустарных лавок, люди - отцы взрослых сыновей и дочерей, отцы больших фамилий; шли и они - ещё совсем молодые желторотые птенцы..., Шли из школ и ВУЗов, из морских и авиационных специальных заведений, все шли вперед, к месту, где решалась судьба Отчизны, судьба свободы, судьба прогресса, судьба человека... Пройдет много, очень много времени, а Сталинград - герой, Сталинград - закат фашистской армии никогда не исчезнет из литературы и из воспоминаний наших. Здесь было прожито немного, но пережито во сто крат больше. Здесь мы узнали истинную любовь к свободе и земле, и та и другая были нашими лучшими и надежнейшими друзьями, отцами. Степь - без конца и без края, полынь - сухая и желтая, балки глубокие и удобные, скрытые и гостеприимные, небо - высокое, голубое, большое и широкое; деревни, села и станицы, всегда разрушенные и сожженные, разграбленные и умерщвленные, - ни куста, ни деревца; безудержные пули, снаряды, мины и бомбы, неугасающее зарево пожаров на горизонте заставили трезво и во всеочию посмотреть вокруг и задуматься над основами мироздания, жизни, бытия...Только это толкнуло оценить взгляд дяди Вани - шофера, солдата: "Не скучай, сынок, наша русская доля теперича, как и всегда бывало, любого одолеет. Мы, браток, - совесть мировая".
Суровая доля выпала этим восемнадцатилетним ребятам, ставшим воинами. Они не щадили себя и старательно выполняли свой долг. Тогда, конечно, Лев Евгеньевич не представлял себе ни замысла операции, ни задачи дивизий, ни их взаимодействия. Он выполнял команды, и не думал ни о тактике, ни, тем более, о стратегии. После войны, изучая на занятиях в академии историю военного искусства и Сталинградскую битву, он впервые прочувствовал её пространственный размах и продуманность. Ему было необыкновенно интересно следить по схемам, как двигались дивизии, какие перед ними стояли боевые задачи. Хаос кровопролитных боев за населенные пункты, марши на пределе человеческих сил, смена направлений и передислокации дивизий предстали перед ним в виде связанных между собой, скоординированных действий. А тогда, в 42-43 годах. Лева просто воевал и солдатским своим трудом стал частицей общего подвига своего курса, своего поколения. Он был настоящим солдатом - ненавидящим врага, собранным, отважным и безотказным. Недавняя мирная жизнь казалась такой же далекой и нереальной, как прочитанные когда-то книги.
Уже будучи в Военно-медицинской академии, он интересовался проблемой человека на войне, говорил с врачами-фронтовиками, с учеными. Одно исследование его особенно поразило. Он тогда не называл его авторов:
- Оказывается у воевавших в дивизиях первого эшелона многие физиологические показатели резко отличались от нормальных. У них было выше кровяное давление, иное содержание лейкоцитов, чаще пульс, у них были все сдвиги, типичные для хронического стресса. Только в армейском тылу эти показатели возвращались к норме. Вот что такое передовая... - Лев Евгеньевич покачал головой, улыбнулся и вдруг мгновенно стал серьезным. Так умел делать только он. - Я думаю, что когда-нибудь попаду в рай... Потому что в аду я уже побывал. Нас колотили из всех видов оружия. Без устали. А потом я привык, и уже не чувствовал себя зайцем на мушке. Я вдруг почувствовал какую-то уверенность. Мне казалось, что судьба оберегает меня. То ли кто-то молится за меня, то ли я попал в другой статистический ряд, в котором те, кто будет жить...
Кто за него мог молиться? Отец погиб... Мать, сестра и исхудавшая от военных лишений темноволосая школьница Клара.
...А бои продолжались. Фронт неудержимо катился на запад. Наступила весна и новое лето - лето битвы на Курской дуге. По разному складывались судьбы курсантов. Многие | погибли, а некоторые - в основном после ранений - уже вернулись в Киров, они и сообщили начальнику академии адреса госпиталей, где лечились раненые однокурсники, и их удалось вызвать на долечивание в клиники Военно-морской медицинской академии. А вскоре последовал приказ Верховного Главнокомандующего о возвращении на учебу курсантов и слушателей высших военных учебных заведений. Летом 1943 года Лева все ещё был в действующей армии. Об этом периоде, о его пути от Сталинграда до Белгорода сохранилось всего несколько строчек в его альбоме за 1945 год. Он пишет о прихотливой солдатской судьбе, "схватившей его в степях Белгорода и лиственных лесах Орла и бросившего далеко за свою спину, через лазарет и госпиталь вновь на давно уже забытое место за учебным столом в большой и неуютной аудитории г.Кирова, где снова потекли однообразные и длинные учебные дни...".
Добавим к этому, что вернулся он на учебу (в августе 1943 года) уже офицером, младшим лейтенантом. Он теперь продолжал учебу не в курсантской группе, как большинство, а в параллельном классе слушателей.
Позже он напишет о своем мирощущении того времени:
"Ты видел руины прекрасных городов, тысячи бронированных чудовищ у Орла и Белгорода..., чтобы на десяток лет вперед растормошить все буквально душевные качества и чувства и чтобы уже осознанно зашагать по жизни".
Страшные потери понес сталинградский курс. А.М.Соколовский в своей книге пишет: "Из 205 курсантов, направленных под Сталинград, погибли на фронте 74 человека, судьба 17 осталась невыясненной - скорее всего они тоже погибли... Из курсантов и слушателей Сталинградского курса ВММА впоследствии вышли: министр здравоохранения СССР, вице-президент Академии медицинских наук, 15 профессоров и докторов наук, 18 кандидатов наук. Только сотня вернувшихся с фронта ребят нашего курса дала такие всходы. А если бы весь курс окончил академию? А сколько таких людей полегло на необозримых полях войны?!"
Неудивительно, что со временем ненависть к врагу переплавится у Льва Евгеньевича в ненависть и отвращение к войне. К войне как таковой, как массовому убийству, гибели талантов, разрушению культуры и цивилизации.
Глава III.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ.
По субботам во второй половине дня из ворот бывшей Обуховской больницы, где размещались клиники Военно-морской медицинской академии, с сентября 1945 года регулярно появлялся молодой офицер :в темно-синем кителе с блестящими пуговицами, стоячим воротником и золотистыми погонами, с кортиком на левом боку, в отутюженных флотских клешах и начищенных ботинках. У поворота на улицу Дзержинского офицер (это был младший лейтенант Поляков), оглядывался и окидывал взглядом безлюдный Загородный проспект: ни людей, ни машин, в выбоинах ободранных тротуаров и мостовой зеленая трава. Ступив на такую же пустынную улицу Дзержинского, он обычно замедлял шаг и расстегивал воротничок кителя: можно было расслабиться.
Лева с удовольствием вспоминал прошедшую учебную неделю. На четвертом курсе начались настоящие клинические дисциплины, связанные с врачеванием, с постановкой диагноза, поиском лечения, теперь требовались логика, размышление, догадка. И отношение к слушателям резко изменилось, вместо официальных обращений все чаще стало проскальзывать слово "коллега".
В то время Военно-морская медицинская академия собрала под своим флагом целое созвездие блестящих ученых. Имена их были овеяны легендами. Многие из них получили европейское образование, владели несколькими языками, их ценили и знали зарубежные коллеги. Некоторые были консультантами кремлевской больницы, лечили тогдашнюю элиту. Каждый обладал запоминающейся, колоритной внешностью. Терапевт академик Лепорский: худощавый с высоким лбом, изысканный и серьезный. Онколог член-корреспондент АМН Мельников: с простоватый внешностью, а на деле глубокий и одновременно находчивый. Ученик Оппеля хирург член-корреспондент АМН Самарин, сверкающий острым взглядом из-под низких густых бровей. Отоларинголог профессор Засосов - волевое лицо, крупная голова с аккуратным пробором. Терапевт академик АМН Мясников, умница, элегантный до изящества, и одновременно простой, автор одного из самых ярких и ясных учебников по терапии, обладатель "золотого стетоскопа" - одной из самых престижных международных наград. На его лекциях, ясных и логически стройных, ловили каждое слово. На них стекалась масса преподавателей, а слушатели, презрев неминуемое наказание, сбегали с постов и нарядов. Хируррг академик АМН Джанелидзе, утонченный аристократ, сноб, блестящий хирург и жесткий администратор. Учился в Женеве, бывал в США, о чем с непередаваемым акцентом любил вспоминать на лекциях.
