Комната старушки была заставлена неопрятной старомодной мебелью, и запах в ней был тяжелый. Евгения плохо спала ночью и нуждалась в отдыхе, она прилегла на кособокую кушетку, но заснуть ей так и не удалось...
Как-то вздохнул старый шкаф, протяжно застонала дверца, двинулись ящики комода, заскрипели стулья, шевельнулась занавеска, зашуршала в углу оберточная бумага...
- Вообще-то вам пора, - прошептала Евгения. - Но вы слишком цепляетесь за вещи.
...В какой-то момент старушка вполне отчетливо проявилась, особенно ее линялый, бумазейный старушечий халат и косынка на голове, завязанная на лбу наподобие рожек, донеслось тихое, приглушенное ворчание, причмокивание, пришептывание... И шелест... Она пересчитывала старые деньги.
Между тем была среда. Приближалось к пяти. Зойка увлекала Евгению по шумной, пестрой от магазинчиков улице. Потом она свернула в замусоренный, неказистый двор, плавно переходящий еще в один двор, а потом и в следующий. По мере продвижения дворы чище не становились - они шли медленно и смотрели себе под ноги, особенно Зойка, которая берегла сапоги. Наконец пришли. В третьем дворе, наверное, самом неказистом и замусоренном, стояло вполне приличное здание жэка. Там, на втором этаже, и собирались "наши". По средам. В пять.
Маленький зал был полон. Зойка, сладко сложив ротик наподобие куриной гузки, раскланивалась и расцеловывалась со всеми, кого еще совсем недавно называла "мерзавцами", мелькнул между ними и отставной полковник Снегирев вполне добропорядочный и не старый еще на вид мужчина. На сцене за столом, покрытом традиционной кумачовой скатертью, сидел представительный высокий горбоносый человек по фамилии Голоян - председатель всего этого собрания.
- Голоян - это что-то! - шепнула Зойка Евгении, когда они усаживались на единственные свободные места в предпоследнем ряду.
Рядом с Голояном сидел такой же представительный, но довольно низкорослый, с лысой, напоминающей неправильное яйцо головой начальник жэка, который тоже имел отношение к "нашим". Вид у него был озабоченный, он чуть что поднимался и куда-то уходил - рабочий день у него еще не кончился.
Тем временем программа уже началась. Крошечная, нервная, можно даже сказать - истеричная женщина из-за своего роста стояла не за трибуной, а рядом и рассказывала про свое общение с умершими предками. Дикция у нее была ужасна, половины из того, что она говорила, вообще было не разобрать, зато отдельные слова она выкрикивала пронзительным, высоким голосом. Голоян слушал ее внимательно. По залу же ходили, передавали пузырьки с настойками и обменивались рецептами какие-то люди. Затем вышла "травница" - дородная, цветущая женщина лет пятидесяти, каких пациенты почему-то называют "бабками", в накинутой на плечи норковой горжетке. Проникновенным, задушевным голосом она говорила о святых днях, молитве, посте и своих травах.
- Пой, пой... - послышался неподалеку от Евгении злобный шепот. Сволочь! Двести долларов за флакон!
Человек в одежде индуса минуты три просто стоял на сцене и сосредоточенно смотрел в зал.
- Не работает, - громко сказал кто-то из зала.
"Индус" обиделся и ушел.
Крупный краснолицый парень демонстрировал передвижение предметов на расстоянии. Он сел за стол и вцепился в его края обеими руками. Его лицо и даже руки от напряжения еще больше покраснели. Напряжение все росло, передаваясь залу. Все замерли, уставившись на этот самый стол с небольшим, сложенным вчетверо листом бумаги. Наконец листок приподнялся и переместился по столу на несколько сантиметров.
- Дунул, - заметил из зала все тот же насмешливый голос.
Голоян строго звякнул колокольчиком, вытащил из кармана тяжелую, увесистую записную книжку и положил на стол вместо бумажки. Но парень не отступил. На него уже страшно было смотреть, казалось, еще немного - и его физическое тело самым натуральным образом развалится на целый ряд увесистых физических кусков, но вместо этого он как-то неловко всхлипнул, икнул и уронил голову на стол. На сцену поспешно выскочили двое - не то водопроводчики, не то электрики жэка - и парня увели... Евгении было его жаль, он был молод и не умел рассчитывать свои силы.
Начальник жэка тоже выступал, показывал что-то совсем уж невразумительное, но "наши" были от него в зависимости, поэтому принимали его хорошо, а потом долго аплодировали, и только Зойка, раздраженно скрипнув стулом, прошипела:
- Что он тут фокусы показывает, лучше бы во дворе убрал!
В самом же конце вечера на сцену выскочил простоватого вида мужичок в кирзовых сапогах и взволнованно объявил залу, что неделю назад на краю его деревни приземлилась летающая тарелка. Мужичок был сильно под хмельком - на радостях вся деревня гуляла несколько дней, а потом, собрав все, что у кого было, отправила его в Москву, чтобы сообщить об этом правительству. Потому что, отправившись дальше по своим делам, тарелка оставила на поле знаки. То есть послание.
- А мы какой народ! - взывал мужичок. - Мы - простой народ. Разве ж мы прочтем?
Фамилия мужичка была Тютин, а деревня называлась Тютино.
Присутствующие еще немного пообщались и потихоньку стали расходиться. Зойка исчезла одной из первых вместе с "индусом", перед тем объяснив Евгении, как добраться домой.
Евгения медленно шла по бесконечным, темным дворам... Сзади послышались шаги, и рядом проявилась внушительная фигура Голояна.
- Что вы делаете в Москве? - спросил Голоян.
- Дела, - сказала Евгения.
Какое-то время они шли молча. Голоян был неуязвим и непроницаем, у Евгении было чувство, что рядом с ней не человек, а какой-то медный всадник, но она знала, что похожее чувство испытывает по отношению к ней и он.
- Парень неплохой, - сказал Голоян. - Но слишком молод и не умеет рассчитывать свои силы.
- Да, - согласилась Евгения.
- Вам, наверное, интересно, зачем я занимаюсь всем этим бредом?
- Нет, - сказала Евгения. - Мне это неинтересно.
- Иногда попадается что-то любопытное. Вот как вы, например.
Через узкий проход вышли на улицу. В этом месте улица была неприглядна, как будто продолжались дворы. У входа в пивной погребок стояли трое - два меланхоличных алкаша и уже знакомый Тютин из деревни Тютино. Тютин страстно говорил что-то, размахивая руками, наверное, все про ту же летающую тарелку, знаки и послание. Алкаши слушали его с сочувствием.
- Так было послание или нет? - спросила Евгения.
- Не исключаю, - сказал Голоян. - Только не нам с вами. Каждому послание приходит индивидуально. Если приходит, конечно. Какое нам с вами дело до чужих посланий?
Алкаши направились в погребок, Тютин заметил Голояна и Евгению.
- Эх! Страна Болгария! - воскликнул он как-то даже надрывно. - Эх! - и отправился за остальными.
- Вас подвезти? - спросил Голоян.
- Спасибо, - сказала Евгения. - Я знаю дорогу.
Голоян выглядел неплохо, очень неплохо, но Евгения знала, что на самом деле он гораздо старше. Сквозь непроницаемую броню она чувствовала его усталость.
- Пусть Зоя Михайловна особенно не переживает, - сказал Голоян. Старуха все равно умерла бы через неделю. Если будет нужда, звоните, - и он назвал свой телефон.
- Вас же не интересуют чужие послания, - сказала Евгения.
- Кто знает, может именно ваше послание будет мне интересно.
Зойка вернулась во втором часу. Она тихо разулась в прихожей, прошлепала босиком на кухню, долго пила воду, а потом ушла к себе в комнату. Легла, не погасив свет, ворочалась, кашляла и даже разговаривала сама с собой. Потом она ненадолго затихла, но тут же за стеной раздались ее истошные крики. Когда Евгения вбежала в Зойкину комнату, Зойка сидела на кровати в ночной рубашке и все еще кричала. Косметику она не смыла, и по лицу ее текли черные слезы.
- Не могу! Не могу! Не могу! Мамочка моя! Ходит! Ходит! Смотрит! - в отчаянии кричала Зойка, прижимая к груди пухлые кулачки.
...Она действительно отправила старуху на тот свет раньше отпущенного той земного срока. Несколько лет она добросовестно ухаживала за ней, покупала кефир, батоны, варила каши и терла овощи, стирала ее старушечье белье и мыла полы, короче, выполняла условия контракта. Характер же у старухи был пакостный, она изводила Зойку ворчанием и придирками и даже несколько раз грозилась изменить завещание, но Зойка терпела все. Когда старуха слегла, Зойка продолжала за ней ухаживать, мерила давление, ставила капельницы и только завещание спрятала подальше, а когда старуха его требовала - подсовывала ей, полуслепой, совсем другую бумагу, на которой та писала какие-то каракули. Вот какой характер был у старухи - совершенно невозможный. Зойка даже подальше унесла телефон, потому что как-то старуха вспомнила, что где-то у нее должны быть какие-то дальние родственники и, если уж кто и имеет право на ее квартиру, так это они. Зойка совсем замучилась, похудела, стала терять клиентов и в одно прекрасное утро - а утро действительно было прекрасным, - когда поняла, что старуха все равно долго не продержится, вместо лекарства, поддерживающего сердце, дала ей горошину аскорбиновой кислоты...
