— Право бы, в первом часу…
— Нет, уж я больше не могу!
В голосе портного звучало раздражение.
Вследствие особенного устройства петербургских квартир я невольно слышал все, что ни говорилось у хозяев; крик и разговоры детей порядочно-таки надоедали мне.
Горничная во второй раз возвратилась к хозяевам, и на этот раз я слышал какой-то шопот. Полагая, что у них нет денег, и зная, что через день-два мне придется платить за квартиру, я позвал горничную и отдал ей деньги для передачи хозяевам. Голос портного был до того действительно трогателен и пропитан крайнею нуждою, что я с охотою решился внести деньги прежде срока, хотя они были мне очень нужны самому.
Горничная отнесла деньги господам.
— Очень вам благодарен! — произнес хозяин громко, и между супругами начался полугромкий разговор. Среди его к уху моему, ожидавшему услышать что-нибудь благоприятное для портного, стали доноситься слова совершенно другого рода.
— Простенький, а? — слышалось мне. — Из крепированных волос?
— Да. Это хорошо! — сказал самодовольно хозяин.
— Помилуй, ведь надо же наконец! — лепетала супруга.
— Как же ему-то?
— Переговори!.. Что такое — не может подождать трех целковых; ему же дают хлеб, работу, и он не может погодить. Поди сам!
Портной кашлял, стоя в передней и ожидая, как сказала горничная, что барин сами выйдут. Послышалось шлепанье туфлей и покашливание.
— Здравствуй, любезный! — сказал барин.
— Доброго здоровья, Гаврил Иваныч… Уж вы сделайте милость…
— Я даю себе честное слово, что заказываю тебе в последний раз.
— Воля ваша!
— Я даю тебе хлеб, тебе же хочу сделать пользу, а ты…
— Я бы всей душой!
Голос хозяина возвышался; в передней поднялся крик, но портной был выпровожен без денег.
— Право, свинья! — входя ко мне, в волнении проговорил хозяин.
— Он очень нуждается, — сказал я.
— Помилуйте, нуждается! Что такое? Подай, подай! У меня у самого крайность… Вот собираюсь детей везти к доктору, нужно лечить… Кроме того, жена давно скучает без шиньона: надо же и ей… Положим, что мы стеснены теперь в средствах, но мы горды… Надо же наконец!
Я не отвечал, и хозяин скоро удалился.
— Из крепированных волос… знаешь… легонький… — слышалось за стеной…
— Что же!.. У Афанасьевой из крепированных?
— Нет — у нее тяжел…
— Живот!.. о-о! — запищал ребенок.
— А ты не вертись! — сказала мать. — А? Право? Из крепированных… Это очень пушисто… Что ты вертишься, как на игле? Разбить хочешь чашку?.. И так уж перебили посуды… от этого и живот у тебя болит… Право… Из крепированных, а, Гаша?
— Что ж… Люба просит жалованье… — глухим голосом прибавил муж.
Жена несколько времени помолчала.
— Она умеет только просить жалованье да бить посуду!
— Вы мне позвольте хоть за два месяца… Мне мужу нужно; ему в деревню посылать… — сказала необыкновенно робко горничная: — Я за три месяца не получила…
— Ты, матушка, — довольно храбро наступила на нее барыня, — прежде, чем считать, сколько тебе должны, подумай, кто будет отвечать за шинель, которую украли прошлого года!
— Чем же я-то, господи, виновата? Кажется, вместе с вами из бани шли; барин сами отворили двери, я прошла, а за мной еще барин оставались…
— Кто же у нас обязан смотреть за дверью — барин или горничная? скажите, пожалуйста!..
— Распотевши была… Распахнуться боялась — холодом обнесет.
— Распотевши! Вот это мило! Тебе придет в голову запотеть — а тут хоть все вытащи, тебе и горя мало! Хоть стены одни оставь… Распотевши!
Горничная молчала.
— Нет, матушка, — сказала барыня: — я год целый спускала тебе эту шинель… Мы не миллионеры… Шинель стоит шестьдесят рублей!.. Я могу тебе отдать за три месяца — изволь; только ты завтра же через мирового отдашь мне шестьдесят, она с бобровым воротником… Теперь, матушка, в одну минуту взыскивают.
— Чем я виновата? — попробовала было возвысить голос горничная.
— Ну так я сегодня подам к мировому… Мы узнаем, кто виноват.
Горничная заплакала.
— Клаша, ты это — напрасно… Ну вычитать бы…
— Молчи, пожалуйста! Какое тебе дело?
— Ну-ну, матушка, — сказал он горничной. — Ты это оставь глупости… Тут тебя не грабят ведь. Я ведь смотрю-смотрю, да ведь и двину… Сделай одолжение!
— Живот… — простонал ребенок.
— Что такое у него? — спросил муж.
— Просто извертелся, избаловался. Ему минуты покойно не посидится. Нужно положить его спать.
— Рано! Ведь только встали.
— Что за рано? Люба! Поди-ко вот, чем хныкать-то, уложи Колю спать.
— Не хочу спа-ать! — начиная реветь, протянул ребенок.
— Ну как же! Все умничают!.. Положи его! — заключила барыня.
Начался плач… Среди его по временам слышались слова: "право, из крепированных, а?" Слышался легкий треск плетеной люльки, куда рассерженная кухарка пихала ребенка. Во время этого плача мимо моих дверей прошумел подол платья, проскрипели сапоги Гаврила Иваныча, и супруги исчезли.
В квартире царствовало какое-то ревущее безобразие.
Бессмысленное убеждение относительно приобретения шиньона, основанное единственно на том, что нельзя же без шиньона, когда и Авдотья Андреевна уже приобрела его, было столь сильно в обоих супругах, что они как будто не понимали, что наравне с необходимостью приобретать шиньоны на их обязанности лежит более настоятельная необходимость содержать здоровыми желудки собственных детей. Сила бессмысленных желаний, выходящая из общего источника вышеупомянутых бессмыслиц, на которых зиждилось и воспитание супругов и их законное соединение для совместного делания бессмыслиц усиленных, — сила эта была так велика, что покорила даже сострадание к горничной, к портному, которые в глазах супругов в настоящие минуты были действительно забывшими бога людьми. Стеснительные обстоятельства были забыты при первой возможности удовлетворить "обстановке".
Часов в двенадцать дня, когда я сидел за работой, громкий звонок возвестил всему ревевшему семейству чиновника о прибытии хозяина и хозяйки.
— Ради бога! извините, пожалуйста! мне на минуточку взглянуть в зеркало. У вас самое большое наше зеркало, — в каком-то самозабвении заговорила хозяйка, влетая в мою комнату и торопливо снимая с головы шляпку.
— Извините, пожалуйста! — проговорил муж с мокрым лицом, с коробкой в руках и с трубкой материи подмышкой. — Разорился! — продолжал он. — Что делать! Думали купить шиньон, ан тут подвернулся остаток материи. Нонешняя, бисмарк. Не хотелось… Уж заодно!
— Недурно, Гаврила Иваныч? — бормотала супруга, вертясь перед зеркалом. — Не правда ли, мило?
— Очень мило! Из крепированных волос, — обратился он ко мне. — Легонький!
Трескотня эта продолжалась минут пятнадцать, наконец супруги ушли.
— Спит Коля? — послышалось за перегородкой.
— У них животик тугой.
— Пусть его спит… а? Не правда ли… мило?
— Очень, очень прилично!.. Что же ты — надо дать на обед.
Последовал шопот.
— До десятого надо протянуть, — говорит муж. — Погодить бы покупать-то.
— До которых пор это годить?.. Позвольте узнать?
— На стол-то мало.
— Пожалуйста, будь спокоен… На — вот тридцать копеек… купи картофелю… Детям вредно мясо… тяжело ложится на желудок… гороху.
Горничная ушла; между супругами происходил разговор насчет того, что как это все к лицу и дешево, и насчет того, что как бы с тремя рублями протянуть до десятого. Во время этого разговора супруг опять вошел ко мне и объявил:
— Долго ли я ходил? Каких-нибудь два часа, а пятнадцати целковых как не бывало… Вот оно, батюшка, семейная жизнь! А нельзя! Надо поддерживать обстановку!.. Такие уж уродились мы с женой — горды мы очень!.. Гордости тьма-тьмущая!
После целого дня всевозможных бессмыслиц, которых мне пришлось быть свидетелем, я полагал уже, что гордая глупость моих хозяев разыгралась до конца и продолжения ее не будет; но ночью, когда все живущие в квартире были уже в постели, с двуспальной кровати моих хозяев, вопреки моему желанию, до меня неожиданно донеслись слова:
— К другим ходим, к себе никого… Много ли тут… водки, селедки… — говорила жена.
— Н-да… Селедочку с лучком… помочить ее.
Очевидно, что супругам недостаточно было того, что шиньон лежал в коробке на шкафу; им нужно было видеть его в действии. Вследствие этого вечером следующего дня ко мне еще раз явился хозяин.
— Позвольте вас просить, — сказал он, — завтра провести с нами вечерок.
— Я должен быть в другом месте. Извините!
— Очень жаль! А то бы в карточки? партийку?
— Не играю в карты.
— Очень жаль. Особенного ничего не будет. Но, надеюсь, все будет прилично. Мы с женой…
