Развеселившийся старик подхватил гостя под руку и повел его через парадный зал в гостиную хозяйки. Енафа Аркадьевна была уже одета и встретила их, сидя на диване. Гостиная была отделана богато, но с мещанской пестротой, что на барский глаз Смагина производило каждый раз неприятное впечатление. Сегодня она была одета более к лицу, чем всегда.
– Вот он… он все тебе расскажет… – шептал генерал, задыхаясь от смеха. – Ох, уморил!..
Повторенный Смагиным рассказ, однако, не произвел на генеральшу ожидаемого действия, – она даже поморщилась и подняла одну бровь.
– По-моему, это очень грубо… – проговорила она, не глядя на гостя.
– Ах, матушка, ничего ты не понимаешь!.. – объяснил генерал. – Ведь Тарас Ермилыч был огорчен: угощал-угощал дорогого гостя, а тот в награду взял да и умер… Ну, кому приятно держать в своем доме мертвое тело? Старик и захотел молитвой успокоить себя, а тут свечка подвернулась… ха-ха!..
– Вам нравится все грубое, – спорила генеральша по неизвестной причине. – Да и вообще, что может быть интересного в подобном обществе? Вам, Ардальон Павлович, я могу только удивляться…
– Именно, Енафа Аркадьевна?
– Именно, что вы находите у этих богатых мужиков? Невежи, самодуры… При вашем воспитании, я не думаю, чтобы вы могли не видеть окружающего вас невежества.
– Совершенно верно, но ведь я здесь случайно… Оригинальная среда, а в сущности люди недурные.
С генеральшей Смагин познакомился в клубе и сначала не обратил на нее никакого внимания. Но потом он по привычке начал немножко ухаживать за ней, как ухаживал за всеми дамами. Ничего особенного, конечно, в ней не было, но, как свежая и молоденькая женщина, она подогревала его чувственную сторону, – Смагин любил молодых дам, у которых были очень старые мужья, как в данном случае. В них было что-то такое неудовлетворенное и просившее ласки… Но вместе с тем этот «ферлакур» не любил очень податливых красавиц, а предпочитал серьезные завоевания, со всеми препятствиями, неудачами и волнениями, неизбежно сопутствующими такие кампании. На его взгляд генеральша соединяла в себе оба эти качества.
– Так вам нравятся наши миллионеры? – приставала генеральша, вызывающе поглядывая на гостя.
– Если хотите – да… Оригинальная среда и оригинальные нравы. Впрочем, я скоро уезжаю.
– Куда? – спросил генерал.
– В Петербург… У меня там родные и дела.
Высидев приличное время для визита, Смагин раскланялся и уехал. На прощанье он так взглянул своими улыбающимися глазами на генеральшу, что та даже потупилась и слепка покраснела.
– Так я сегодня же вечером буду у вас, – говорил генерал, провожая гостя через зал. – Так, братец, и скажи Тарасу Ермилычу… Только, чур! не проболтайся о свечке… ха-ха!.. Уговор дороже денег. Понимаешь?
– Будьте спокойны, ваше превосходительство.
По уходе Смагина генерал долго не мог успокоиться и раза два проходил из своего кабинета в гостиную, чтобы рассказать какую-нибудь новую подробность из анекдота о свечке. Енафа Аркадьевна только пожимала плечами, а генерал не хотел ничего замечать и продолжал смеяться с обычным грозным добродушием.
– Мне кажется подозрительным этот Смагин, – заметила обозленная генеральша. – Что он за человек, зачем он живет здесь, как, наконец, попал сюда?..
– Вот тебе раз!.. – удивился генерал. – Смагин – дворянин, служил в военной службе, а здесь по своим делам…
– По каким же это делам, позвольте спросить?
– Ну, вообще, мало ли какие дела бывают… Гм… А, впрочем, кто его знает в самом деле.
– Мне кажется, что он просто шулер! – выстрелила генеральша с такой неожиданностью, что генерал даже остолбенел. – У Злобиных идет большая игра…
Генерал поднял брови, потом нахмурился, но, вспомнив про свечку, расхохотался.
– Э, матушка, куда хватила!.. Этак и я тоже шулер, потому что тоже «граю в карты у Тараса Ермилыча, даже и с Смагиным не один раз играл. Играет он действительно недурно, но делает большие промахи…
В подтверждение своих слов старик рассказал последнюю партию в бостон, а потом опять засмеялся и прибавил другим тоном:
– Нет, не могу, голубушка… Сегодня же поеду к Тарасу Ермилычу и попрошу самого рассказать все… самого!.. Ха-ха-ха…
Возвращение Смагина в злобинский дом было настоящим событием. Сам Тарас Ермилыч выскочил на подъезд и, когда узнал о благополучном исходе объяснения с генералом, троекратно облобызал дорогого гостя.
– Уж чем я и благодарить тебя буду? – спрашивал в умилении старик. – Глаз у тебя счастливый, Ардальон Павлыч: глянул, и готово…
– Пустяки, Тарас Ермилыч, о которых не стоит и говорить… А генерал даже смеялся и сегодня вечером хотел сам быть у вас.
– Н-но-о?
– Да… Просил передать вам.
Гости в злобинском доме не переводились, так как продолжали праздновать свадьбу, а поэтому к вечеру народу набралось нетолченая труба. Были тут и своя братия купцы, и горные чины, и военные, и не известные никому новые люди, о которых даже сам хозяин не знал, кто они и откуда. Среди гостей ходил испитой секретарь знаменитого золотого стола Угрюмов, а на почетном месте на диване сидел сам консисторский протопоп Мелетий, толстый и розовый, обросший бородой до самых глаз. Протопоп и секретарь сильно дружили и, кажется, не могли жить один без другого, – где протопоп, там и секретарь, и наоборот. Злобины и вся злобинская родня были отъявленные раскольники, но протопоп Мелетий не считал унижением бывать в злобинском доме, потому что там бывал сам генерал.
– Все мы, ваше превосходительство, грешны да божьи, – объяснял Мелетий, хитро улыбаясь. – А господь разберет, кто прав, кто виноват и что чего стоит. Вот и Угрюмов то же говорит…
– Не похвалят нас с тобой, протопоп, – отшучивался генерал, любивший хитрого попа. – Ведь ты не пошел бы к Тарасу Ермилычу, ежели бы он бедный был, да и я тоже…
Купеческая братия, состоявшая из Тихоновых, Сердюковых и Щеголевых с их прямыми и косвенными дополнениями, обыкновенно старались сбиться в одну кучку, чтобы не мешать своим присутствием разным властодержцам от воинских и горных чинов. Вообще они держались своей компании и чувствовали себя самими собой только после хорошей выпивки или внизу у Поликарпа Тарасыча, где веселье шло уже совсем нараспашку. Наверху всех стеснял парад, – очень уж все по-модному Тарас Ермилыч наладил. Паркетный пол, расписные потолки, саженные зеркала, шелковая мебель – разойтись по-настоящему негде, чтобы каждая косточка радовалась. А когда приезжал генерал, то наверху уж совсем житья не было – все смотрели в рот генералу и молчали, за исключением самого Тараса Ермилыча, протопопа Мелетия и Смагина. То ли дело у Поликарпа Тарасыча – в одной комнате столы с закуской и выпивкой, в других комнатах столы для игры в карты, и вообще все устраивались по своему желанию. И выпить можно без приглашения, и в бостон сыграть, и песенку спеть своей компанией.
Смагин вернулся от генерала как раз к обеду. Гости, конечно, знали о его секретном поручении, и когда Тарас Ермилыч, встретив его, вернулся в столовую с веселым видом, все вздохнули свободнее: тучу пронесло мороком. Хозяин сразу повеселел, глянул на всех соколом и шепнул Савелию:
– Музыку в сад да подлеца Илюшку добудь, со дна моря достань его, а то лучше и на глаза не показывайся…
Умел веселиться Тарас Ермилыч, когда бывал в духе – улыбнется, точно солнышком осветит всех. Так было и теперь. Гости сразу зашумели, точно пчелиный рой слетел.
– А где у нас бабы? – спрашивал старик, оглядывая гостей.
– Внизу у Авдотьи Мироновны сидят, – ответил чей-то услужливый голос.
– Подавай баб наверх, а то сиротами нам сидеть скучно… Каши маслом не испортишь.
Это уже было верхом веселья, когда Авдотья Мироновна выходила к гостям. Делала она это очень неохотно и только потому, чтобы не обидеть грозного и ласкового свекра-батюшку. Очень уж скромная была женщина, воспитанная у скряги-отца на монашеский лад. Да и по годам неоткуда было набраться смелости – уж после свадьбы пошел семнадцатый год, а то девочка девочкой. Худенькая, кроткая, с большими глазами, она походила на ребенка и ужасно конфузилась своего бабьего парчового сарафана, бабьей сороки на голове и других бабьих нарядов. Очень уж к сердцу пришлась молодая сноха Тарасу Ермилычу, и он не мог надышаться на нее. Другой такой скромницы не сыщешь с огнем. Сын Поликарп ростом и наружностью издался в отца, но умом не дошел – простоват был малый. Впрочем, он делался глупым только при отце, которого боялся, как огня, и отводил душу на своей половине, в своей компании. Женитьба придала ему некоторую самостоятельность.
Весело зашумел весь злобинский дом, точно стараясь наверстать налетевшую минуту раздумья. Пока шел обед, на хорах играл оркестр горных музыкантов. Собственно говоря, это была „казенная музыка“, но Тарас Ермилыч платил за нее и казне и самим музыкантам, что было дороже, чем содержать собственный оркестр. После обеда все гости перешли сначала на террасу, куда был подан чай. Подгулявшие гости галдели, а Тарас Ермилыч ходил между ними с бутылкой рому и сам подливал в стаканы „архирейских сливочек“, как говорил протопоп Мелетий. Смагин после обеда пил пунш, вернее – ром, чуть-чуть разбавленный горячей водой с сахаром.
