- Так он из диссидентов, значит? Тогда зачем ему Израиль?
- Прилетит, расскажет. Я его уж в лагере узнал. Втолкнули к нам, пиджачок рваный, на голове черная кипа. По субботам его в карцер волокут, поскольку, твердит он, евреи по субботам не работают.
- Це дило треба разжувати, Петро. Отчего высоколобые, которые сионизм в гробу видали, вдруг в Сион рванулись. Таких, слышал, ныне поток. Вот и Наум подтверждает. Психодоктора разные. Мудрецы-телевещатели. Раньше их тут ни духом, ни слухом. Один Наум, для развода... Ну, не один! Единицы.
Эту тему развить не удалось. Радио сообщило о посадке самолета "Эль Аль" из Будапешта. Быстро зашагали к дверям, из которых появлялись прилетевшие. Оградкой отделены двери, к ним не подойдешь, а за оградкой толпятся, руками машут родственники -встречают своих. Протолкались поближе. Наум поднял над головой заготовленную фанерку, на которой начертал фламастером: "КАЗАК АЛЕКСАНДР". Вываливается народ - по одному, семьями. Некоторые толкают перед собой тележки с чемоданами, сумками. Большинство налегке: отстал, видно, багаж.
Припекает. Жара сырая, приморская, а многие олим в длинных российских пальто, в тяжелых ботинках. Старушка в каракулевой шубе. Наум поглядел на этот поток. Лица у прилетевших озабоченные, в тревоге, ошарашенные, глаза выпученные, будто оглушили людей чем-то тяжелым; ищут взглядом родственников и, лишь найдя в толпе, успокаиваются, зовут, машут руками. Начал редеть поток. Наум заметил в некотором удивлении, что лица прилетевших в Израиль на всех газетных снимках выражают самозабвенный восторг, где эти щелкоперы отыскивают таких счастливых олим?
Тут же отозвался Дов: - Известно где. На трапе самолетов. Не обратил внимание? Все восторги на трапе, когда олим еще в подвешенном состоянии, еще как бы летят, а ступил человек на землю -все! Начинаются земные хлопоты.
Посмеялись, но уже с легким беспокойством: нет что-то их Казака. Выбежал из дверей сохнутовский чиновник, машет своим "воки-токи". Говорит с легкой усмешкой: - Вот вам ваш славный узник Сиона! - И вытолкнул вперед плотного человека в габардиновом плаще. Тот еще и рта не раскрыл, послышался голос Петра Шимука: - Не он!
Дов шагнул к незнакомцу, глядя на него как-то боком, как птица, собирающаяся клюнуть.
- Узник Сиона, говоришь?
- Как есть узник Сиона, Емельян Серыгеевич Казак. Для дружков, Эмик. Из столицы мир-ра великие Черыновцы. - Эмик с большинством звуков русского языка был явно не в ладу, а его р-р-р вибрировало с таким акцентом еврея из анекдота, что все невольно заулыбались.
- Складно врете, Емельян Сергеевич, он же Эмик, воровская твоя харя, просипел Дов.
- Не веришь? - удивился Емельян Сергеевич. - Смотри, падло! - Он сбросил габардиновый плащ, пиджак в широкую полоску и стал сдирать рубашку. И тут встречавшие не удержались, захохотали: все тело Эмика от кончиков пальцев до пояса было покрыто лагерной татуировкой. Тут были и голые бабы с выдающимися статями, кресты и ножи, и типовые сентенции, вроде "не забуду мать родную" -вся тюремная каллиграфия, одним словом.
- Смеетесь?! - вскричал Эмик оскорбленно. - Они поставили на меня семь раскаленных утюгов, смотрите? - И в самом деле, на теле Эмика было много участков сожженной кожи, белые пятна, рубцы. - Смотрите теперь на грудь! Видите утюг? А этот? Наум присвистнул: лютовало ворье, видно, счеты сводило. - "Мусора" извелись, требовали, чтоб отдал "бабки", - объяснил Эмик.
- Отдал, голубок? - поинтересовался Дов.
- Ну, ш-што ты, кореш! Это я отдам "бабки"?!
- А Сион нам совершенно ни к чему, Емельян Сергеевич, - Наум усмехнулся. - Зря потратились на билет,
Емельян Сергеевич, поняв, что с "Узником Сиона" не вышло, признался чистосердечно: - Так бежать надо было, кореши, бежать, куда глаза глядят, и вот я перед вами, как есть! - Жаловаться было, видно, не в его характере. Не воровское это дело, жаловаться. Емельян вскинул руки, потряс ими: - Э-эх, если б вы знали, кореши, какие я делал "бабки"?!
Дов шепнул что-то Науму, который исчез и вскоре привел сохнутовца. Тот с неудовольствием забрал торопливо одевавшегося Эмика и пообещал проверить.
- Все, как всегда, - произнес Дов без улыбки, когда Эмика увели. Героический Бегин приголубил "золотого парня" из Риги, оказался шпионом. Прохвост Гнидин из нашего ульпана прикатил с фальшивкой на темочку Сталин и секс; назвал "За стеной", для быдла чтиво, читали - рыдали, принимали прохвоста, как столпа культуры... Какая-то писуха звонит мне вчера из Москвы, где мой номер-то раздобыла? только что образовала там комитет по спасению Валленберга, спохватилась, а? Катит в Иерусалим, отсюда в Монреаль. К чему в Монреаль, спрашиваю? Дело какое? "Я там еще не была..." Какой, ребята, мир бля-ский! Чужие трагедии приспосабливают под свои увеселительные прогулки... Ныне, вот, Эмик... Я к чему это говорю? А вот к чему. Ты, Петро, певец, знаешь такую песню "С чего начинается Родина"? За редким исключением, с этого и начинается: жулик объявляет себя Мессией, героем, борцом "за"... Неважно, за что именно, лишь бы в ту минуту звучало благородно, - жулику жмут ручку, носятся с ним как с писаной торбой, подсаживают в парламент, а потом ахают: миллион украл. Что в России-матушке, что в нашем Израиле, одна картина. И почему власть на жулика падка? Ох, вы этот супчик похлебаете, ребятки!
Прошли еще полчаса. Еще... Появился озабоченный сохнутовец и сказал, что по спискам Александр Казак проходит, но в залах больше никого нет. Только служба...
- Не может того быть! - решительно возразил Дов. - Если вы его во время полета из самолета не выкинули, то... человек, галочка в списке, что ли?!
- Хотите, пройдемте со мной, - уязвленно сказал сохнутовец. - Только вы один! - И показал рукой, чтоб остальные остались на месте.
Дов оглядел нижний зал. Ленты багажного конвейера уже не двигались. Кроме девочки, меняющей валюту на израильские шекели, никого. Поднялся по скрипучей лестнице, видно, с бокового хода, туда, где принимали новичков. Действительно, ни души. Почесал в затылке и отправился к дальним дверям, в конце зала. Снова лестница. Спустился вниз. Коридор багажной. Освещен ярко, по вокзальнсму. Не богажная, а световая феерия. И тут никого, только служба в широченных кепках-аэродромах покуривает в руку, отдыхает после очередной волны пассажиров. Когда глаза привыкли к слепящему свету, разглядел в дальнем углу багажной какого-то паренька. Ходит между стеллажей, забитых чемоданами, баулами. Ищет свое. Дов крикнул: - Казак Саша! Казак!!!
Оглянулся парень, подошел поближе. Дов руку ему протянул, вздохнул сочувственно. Совсем молоденький узник-то. Пацан почти. Плечи узкие. Шея белая, тоненькая, как женская, в прыщах синеватых. Умученный пацан. Как не добили? Лоб мокрый, сияет от вокзальных ламп. Высоколобый, это есть. Улыбка напряженная, словно выдавливает из себя улыбку. И чего мнется?
- Сашок, я Дов Гур, приехал тебя встречать, а ты исчез с концами...
- Чемодан, вот, не могу найти.
- Да хрен с ним с чемоданом! Там тебя друзья ждут. Саша шагнул в сторону Дова, остановился, и снова назад, шарит глазами по стеллажам. Сейчас, сейчас! - Да не беспокойся ты! Что там, золотишко, что ли? Саша оглядел еще несколько полок. Наконец, отыскал в навале. Обтрепанный, с оторванным уголком. Дов взялся за его ручку.
- Ох ты, тяжелехонек! В самом деле золотишко...
Только показались в дверях, Петро Шимук кинулся к Саше Казаку, обнял. Затем Иосиф Бегун обхватил обоих. Стоят, обнявшись, зеки-однокамерники и ревут. Эх, где были в эту минуту иностранные корреспонденты! А то был бы снимочек не менее знаменитый, чем редчайший кадр, снимок века, 'Герои Брестской крепости"! Те встретились после лагерей гитлеровских и сталинских, а эти - после брежневских-андроповских. Та обошла весь мир, эта завершилась иначе.
Саша Казак оглядел всех просветленным взором и спросил: - Ребята, в какой стороне Иерусалим? - Повернулся лицом к Иерусалиму и закачался в молитве. Тут прибежал сохнутовец, говоривший что-то на бегу в свои "воки-токи", воскликнул настороженно: - Опять не он?!
Саша задержался возле аэропорта, на Круглой площади. Разглядел кого-то, пошел к ним. Жмутся сиротливой кучкой мужчина лет сорока в пиджаке с драным локтем, женщина в шелковом платье и шлепанцах, похожая на цыганку из табора, трое черноглазых девочек.
Дов шагнул следом, спросил, дружков увидал?
- В пути познакомились. Из Баку беглецы. Хорошие люди.
- А, хорошие, - Дов приблизился к ним. - Никто не встретил, что ли?
- Некому нас встречать, - хмуро ответил мужчина в рваном пиджаке. Чего стоим? Хотели ехать, маклер квартиру предлагал. Женщина в очках проходила мимо, бросила: "Не связывайтесь с жуликом." Мы и замерли.
- Ну, так, хорошие. Мы за Сашей приехали. Хотите с ним?.. Наум! крикнул Дов. - Сажай Баку в свой "Фордик". Завтра разберемся. Саша сюда, в мой автобусик!
В машине, уже полдороги промчали, горы начались Иудейские, Дов бросил взгляд на Сашу, сидевшего рядом с ним. Глаза у парня синие и какие-то ошеломленные, в испуге, как у бакинцев, которых никто не встречал. Сказал бодрым голосом, хлопнув Сашу по колену.
