И здесь вмешался в дело Аркадий Аполлонович Семплеяров.
- Все-таки нам было бы приятно, гражданин артист, - интеллигентным и звучным баритоном проговорил Аркадий Аполлонович, и театр затих, слушая его, - если бы вы разоблачили нам технику массового гипноза, в частности денежные бумажки.
И, чувствуя на себе взоры тысяч людей, Аркадий Аполлонович поправил пенсне на носу.
- Пардон, - отозвался клетчатый, - это не гипноз, я извиняюсь. И в частности, разоблачать тут нечего.
- Браво! - рявкнул на галерке бас.
- Виноват, - сказал Аркадий Аполлонович, - все же это крайне желательно. Зрительская масса...
- Зрительская масса, - заговорил клетчатый нахал, - интересуется, Аркадий Аполлонович, вопросом о том, где вы были вчера вечером?
- Браво! - крикнули на галерке. И тут многие увидели, что лицо Аркадия Аполлоновича страшно изменилось.
- Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании, - неожиданно сказала надменным голосом пожилая дама, сидящая рядом с Аркадием Аполлоновичем.
- Нон, мадам, - ответил клетчатый, - вы в заблуждении. Выехав вчера на машине на заседание, Аркадий Аполлонович повернул в Третью Мещанскую улицу и заехал к нашей очаровательной артистке Клавдии Парфеновне Гаугоголь...
Клетчатый не успел договорить. Сидящая в той ложе, где и Аркадий Аполлонович, неописуемой красоты молодая дама приподнялась и, крикнув мощным голосом:
- Давно подозревала! - и размахнувшись, лиловым зонтиком ударила Аркадия Аполлоновича по голове.
- Мерзавка! - вскричала пожилая, - как смела ты ударить моего мужа!
И тут неожиданно кот на задних лапах подошел к рампе и рявкнул так, что дрогнули трапеции под потолком:
- Сеанс окончен! Маэстро, марш!
И ополоумевший маэстро, сам не понимая, что он делает, взмахнул палочкой, и оркестр грянул залихватский, чудовищный, нелепый, нестерпимый марш, после чего все смешалось.
Видно было только одно, что все три артиста, то есть замаскированный, клетчатый и кот, бесследно исчезли.
ПОЛНОЧНОЕ ЯВЛЕНИЕ
Погрозив Иванушке пальцем, фигура прошептала:
- Тсс!..
Иван изумился и сел на постели.
Тут решетка отодвинулась, и в комнату Ивана, ступая на цыпочках, вошел человек лет 35-ти примерно, худой и бритый блондин, с висящим клоком волос и с острым птичьим носом.
Сказавши еще раз: "Тсс", пришедший сел в кресло у Иванушкиной постели и запахнул свой больничный халатик.
- А вы как сюда попали? - спросил шепотом Иван, повинуясь острому осторожному пальцу, который ему грозил, - ведь решеточки-то на замочках?
- Решеточки-то на замочках, - повторил гость, - а Прасковья Васильевна человек добродушный, но неаккуратный. Я у нее ключ стащил.
- Ну? - спросил Иван, заражаясь таинственностью гостя.
- Таким образом, - продолжал пришедший, - выхожу на балкон... Итак, сидим?..
- Сидим, - ответил Иван, с любопытством всматриваясь в живые зеленые глаза пришельца.
- Вы, надеюсь, не буйный? - спросил пришедший. - А то я не люблю драк, шума и всяких таких вещей.
Преображенный Иван мужественно ответил:
- Вчера в ресторане одному типу я засветил по рылу.
- Основание?
- Без основания, - признался Иван.
- Напрасно, - сказал пришедший и спросил отрывисто:
- Профессия?
- Поэт, - неохотно признался Иван. Пришедший расстроился.
- Ой, как мне не везет! - воскликнул он. Потом заговорил:
- Впрочем, простите. Про широкую реку, в которой прыгают караси, а кругом тучный край, про солнечный размах, про ветер, и полевую силу, и гармонь - писали?
- А вы читали? - спросил Иван.
- И не думал, - ответил пришедший, - я таких вещей не читаю. Я человек больной, мне нельзя читать про это. Ужасные стишки?
- Чудовищные, - отозвался Иван.
- Не пишите больше, - сказал пришедший.
- Обещаю, - сказал Иван торжественно. Тут пожали друг другу руки.
Пришедший прислушался испуганно, потом сказал:
- Нет, фельдшерица больше не придет. Из-за чего сели?
- Из-за Понтия Пилата, - сказал Иван.
- Как? - воскликнул пришедший и сам себе зажал рот, испугавшись, что его кто-нибудь услышит. Потом продолжал тише: - Удивительное совпадение. Расскажите.
Иван, почему-то испытывая доверие к неизвестному посетителю, вначале робко, а затем все более расходясь, рассказал вчерашнюю историю, причем испытал полное удовлетворение. Его слушатель не только не выражал никакого недоверия, но, наоборот, пришел в величайший восторг. Он то и дело прерывал Ивана, восклицая: "Ну-ну", "Так, так", "Дальше!", "Не пропускайте!" А рассказ о коте в трамвае положительно потряс слушателя. Он заставил Ивана подробнейшим образом описывать неизвестного консультанта и в особенности добивался узнать, какая у него борода. И когда узнал, что острая, торчащая из-под подбородка, воскликнул:
- Ну, если это только так, то это потрясающе!
А когда узнал, что фамилия начиналась на букву "W", изменился в лице и торжественно заявил, что у него почти и нет никаких сомнений.
- Так кто же он такой? - спросил ошеломленный Иван.
Но собеседник его сказал, что сообщить он этого пока не может, на том основании, что Иван этого не поймет. Иван почему-то не обиделся, а просто спросил: что же делать, чтобы поймать таинственного незнакомца?
На это собеседник расхохотался, зажимая рот самому себе, и только проговорил:
- И не пробуйте!
Затем, возбужденно расхаживая по комнате, заговорил о том, что заплатил бы сколько угодно, лишь бы встретиться с ним, получить кой-какие справки необходимые, чтобы дописать его роман, но что, к сожалению, он нищий, заплатить ничего не может, да и встретить его, этого... ну, словом, того, кого встретил Иван, он, увы, не встретит...
- Вы писатель? - спросил Иван, сочувствуя расстроенному собеседнику.
- Я - мастер, - ответил тот и, вынув из кармана черную шелковую шапочку, надел ее на голову, отчего его нос стал еще острей, а глаза близорукими.
Неизвестный тут же сказал, что он носил раньше очки, но в этом доме очков носить не позволяют и что это напрасно... не станет же он сам себе пилить горло стеклом от очков? Много чести и совершеннейшая нелепость! Потом, увлекшись и взяв с Ивана честное слово, что все останется в тайне, рассказал, что, собственно, только один человек знает, что он мастер, но что, так как она женщина замужняя, то именно ее открыть не может... А что пробовал он его читать кое-кому, но его и половины не понимают. Что не видел ее уже полтора года и видеть не намерен, так как считает, что жизнь его закончена и показываться ей в таком виде ужасно.
- А где она? - расспрашивал Иван, очень довольный ночной беседой.
Гость сказал, что она в Москве... Но обстоятельства сложились прекурьезно. То есть не успел он дописать свой роман до половины, как. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Но, натурально, этим ничего мне не доказали, - продолжал гость и рассказал, как он стал скорбен главой и начал бояться толпы, которую, впрочем, и раньше терпеть не мог, и вот, его привезли сюда и что она, конечно, навестила бы его, но знать о себе он не дает и не даст... Что ему здесь даже понравилось, потому что, по сути дела, здесь прекрасно и, главное, нет людей. Что же касается Ивана, то, по заключению гостя, Иван совершенно здоров, но вся беда в том, что Иван (гость извинился) невежествен, а Стравинский, хотя и гениальный психиатр, но сделал ошибку, приняв рассказы Ивана за бред больного.
Иван тут поклялся, что больше в невежестве коснеть не будет, и осведомился, о чем роман. Но гость не сразу сказал о чем, а хихикая в ночи и поблескивая зелеными глазами, рассказал, что когда прочел Износкову, приятелю редактора Яшкина, то Износков так удивился, что даже ужинать не стал и все разболтал Яшкину, а Яшкину роман не только не понравился, но он будто бы даже завизжал от негодования на такой роман и что отсюда пошли все беды. Короче же говоря, роман этот был про молодого Ешуа Га-Ноцри. Иванушка тут сел и заплакал, и лицо у гостя перекосилось, и он заявил, что повел себя как доверчивый мальчишка, а Износков - Иуда!
- Из Кериота! - пламенно сказал Иван.
- Откуда вы знаете? - удивленно вопросил гость, а Иван, отирая слезы, признался, что знает и больше, но вот горе, вот увы! - не все, но страстно желает знать, что случилось дальше-то после того, как Ешуа двинулся с лифостротона, и был полдень.
И что все неважно, и ловить этого удивительного рассказчика тоже не нужно, а нужно слушать лежа, закрыв глаза, про Ешуа, который шел, обжигаемый солнцем, с лифостротона, когда был полдень.
- За полднем, - заговорил гость, - пришел первый час, за ним второй час, и час третий, и так наконец настал самый мучительный - час шестой.
НА ЛЫСОЙ ГОРЕ
Настал самый мучительный час шестой. Солнце уже опускалось, но косыми лучами все еще жгло Лысую Гору над Ершалаимом, и до разбросанных камней нельзя было дотронуться голой рукой.
Солдаты, сняв раскаленные шлемы, прятались под платами, развешанными на концах копий, то и дело припадали к ведрам и пили воду, подкисленную уксусом.
