и убежать. Отец будет ждать меня неподалеку на машине. Вначале мне было боязно, и что-то подсказывало мне, что я поступаю не очень красиво, но в то же время отец все так классно обрисовал, что я почти согласился. Тем более, что неуемная учительница начали пудрить мне мозги таблицей умножения. В шесть лет. Отец подчеркивал, что это – ненормально, это самый настоящий садизм и самоуправство. Таблицу умножения проходят в третьем классе, а потому я должен ей отомстить. Так, скрепя сердцем, я пошел у отца на поводу. В феврале я подсыпал ей что-то в чай (то, что дал отец), но она то ли заметила, то ли почувствовала мою нервозность, то ли просто была предусмотрительной и почему-то к той чашке так и не притронулась. Настоять я не смог: испугался или не сообразил, как это сделать, не выдав себя. Отец ругался, говорил, что разочарован во мне и не думал, что я пойду в мать, – буду таким же трусливым чмо, не приспособленным к жизни.
Во мне копилась злость: теперь уж и на отца. Мама о планах отца ничего не знала, и он строго-строго запретил мне посвящать ее в наши дела, ибо она «глупая болтливая женщина, которой нельзя доверять».
Отец не хотел отказываться от непрошенных занятий, так как, пока я был у старушки, можно было придумать что-то еще. Я пытался объяснить ему, что мне больше у нее не нравится, она мучает меня сложными заданиями, и я ничего не понимаю, я устал и не хочу ничего делать, но он даже слушать меня не хотел.
Ближе к весне старушка впервые поставила меня в угол за то, что я не сделал так называемую домашку, которую она мне задавала в прошлый раз. Я пытался популярно донести до нее, что я не понимаю эту гребанную таблицу умножения, и как я мог сделать домашку, если я вообще ни черта не понимаю, но она сказала, что надо было попытаться, сделать, пусть с ошибками, но сделать, а потом бы мы разобрали, я просто ленивый, и это недопустимо. Я понимал, что у меня нет способностей. Нет, и быть не может. Отец – алкоголик, мать, кажется, сама эту таблицу умножения до сих пор не знает, а приставучая соседка из-за скуки и азарта ради, хочет вырастить из меня чертова гения. Какими бы плохими мои родители не были, они никогда не ставили меня в угол и уж тем более не заставляли учиться. Отец, когда был трезвым и пребывал в хорошем расположении духа, иногда возил меня в ближайший город в парк с аттракционами, покупал мороженое и сахарную вату, иногда играл со мной в мяч. Мать почти не замечала меня (она много работала, а когда была дома, то почти всегда спала), но и не наказывала. Мне было очень обидно, в углу я простоял, наверное, минут сорок. Она сказала, что я должен думать о своем поведении, а я думал только о том, как же она меня достала, а она ведь мне даже не учительница и не бабушка. Сейчас я понимаю, что, скорее всего, отец либо прямо попросил ее наказать меня, либо как-то намекнул на это. Может, просто сказал, что надо быть более требовательной ко мне, потому что действительно было бы здорово, если бы я научился уму разуму. В тот вечер я рассказал все отцу, а он, как будто так и было задумано, оказался трезвым и даже добрым. Он пожалел меня, сказал, что старуха совсем выжила из ума, и повел кататься на санках. А перед сном сказал, что надо ей отомстить. Убить. Снова подчеркнул, что все беды у нас якобы из-за нее, ведь она за Ельцина, потому все потеряли работу, потому он пьет и бьет мать. Если бы не эти чертовы либералы, все было бы по-другому, он очень любит меня и маму тоже любит. Он говорил, что можно убить ее, достать все из сейфа, сбежать и нас никто не поймает. Говорил, что тогда все будет по-другому. Никто не будет заставлять меня заниматься математикой, и у меня будет много игрушек. Я пойду в школу на юге, у меня будет добрая учительница, которая будет хвалить меня, потому что я умный, а после занятий я смогу плавать и загорать вдоволь до самого вечера и никто не будет заставлять меня делать уроки. И это в сентябре месяце! Маме не нужно будет работать, она будет отдохнувшей и счастливой, а потому у нее будут силы на то, чтобы гулять со мной целыми днями. Если я захочу, у меня будет братик или сестричка, а если не захочу, то не будет. В общем, сказка, а не жизнь.
Вначале я не хотел даже слушать его. Мне безумно хотелось новой жизни, но я все-таки понимал, что убивать нельзя, да и боялся. Но шли дни, недели, месяцы, а старуха требовала от меня все больше и больше, а отец жалел, но заставлял ходить меня к ней. Дескать, потерпи, это надо для дела. Той весной отец почти не пил, часто гулял со мной и всячески развлекал.
В конце мая, когда все жители подъезда либо уехали на дачу, либо были на работе (это был полдень буднего дня), отец дал мне последние ценные указания, вооружил ножом, все еще раз объяснил и сказал, что верит в меня и очень на меня рассчитывает. Мне было 6,5 лет. Как обычно, надо было прийти к старухе домой, якобы заниматься. Разуться, пройти в комнату. Дождаться, пока она уйдет на кухню: ставить чайник, мыть фрукты или открывать что-нибудь сладкое либо пойдет искать очередной учебник с типа увлекательной и полезной темой или задачкой. Надо было сделать вид, что мне холодно и попросить либо самому закрыть все форточки (если они будут открыты), а заодно зашторить окна. После этого надо было натянуть одноразовые перчатки, зарезать ей ножом горло, тихо подойдя со спины, снять ключ с ее шеи, быстро и желательно тихо опустошить сейф, запихнуть все в свой детский рюкзак, переодеться, если испачкаюсь, и убежать, закрыв за собой входную дверь. Отец должен был ждать меня недалеко от дома в машине: около рюмочной. Именно там он должен был сидеть во время убийства и ограбления в компании собутыльников. В крайнем случае все они могли подтвердить, что он был с ними. Мне было страшно: не потому, что я не хотел убивать, скорее потому, что боялся, что
