смеяться над шутками китобоя. Благодаря этому он быстро завоевал симпатию родителей Флоры и показал себя приятным, порядочным молодым человеком, достойным войти в их семью.
Время шло, и приближался день свадьбы. Флора вышивала свое имя на приданом, а в сердце шелки нарастал ужас. Он понимал, что его ждет непростое испытание, он потерял аппетит, и по ночам к нему начали приходить кошмары страшнее прежних.
– Это все нервы, – отмахнулся китобой, когда мать Флоры обратила его внимание на темные круги под глазами будущего зятя. – Помнишь, как мы с тобой женились? Я тогда и двух слов связать не мог.
Он расхохотался, хлопнул шелки по спине и добавил:
– Крепись, Койгрих Макгилл. Свадьба длится всего день, не более. Скоро покончим с этими глупостями и будем свободны.
– Свободны? – эхом отозвался шелки.
– Да-да. Я поговорил с капитаном доброго судна «Кракен», и он согласился принять тебя в ученики китобоя – под моим руководством, разумеется. Мы отправимся в плавание сразу, как к этому будет располагать погода. Это благородное древнее ремесло. Им ты заслужишь уважение на островах, как и положено, ведь Флора – мое единственное дитя, и у нее должно быть только лучшее.
Шелки улыбнулся, но губы у него онемели, а желудок словно наполнился льдом.
– Что именно делает китобой? – спросил он едва слышно.
– Орудует гарпуном, – ответил китобой с глазами темными, как океан. – Клянусь, нет работы лучше во всех девяти мирах. Держись меня, повторяй все за мной и скоро наберешься опыта.
Он снова расхохотался, налил им рома и выпил за здоровье своего зятя. Шелки улыбнулся и опустошил свой стакан, но все не мог унять дрожь.
Глядь, а пред нею мужчина стоит,
Грозен, ужасен собой,
«Дитя то мое, – ей гость говорит, —
Пусть не похвастаешь мной».
Баллады Чайлда, № 113
Вождь клана Серых Тюленей с тяжелым сердцем приняла новости о сыне, но постепенно смирилась с его страшной участью. Для нее он был потерян, навсегда отрезан от родного дома, лишен родного языка и возможности вернуться в море.
Некоторые друзья юноши еще таили в сердце надежду, что его можно будет спасти, если найти шкуру, но гордая мать не слушала их мольбы, лишь скалилась в ответ и холодно отвечала, что запрещает им и близко подплывать к островам.
– Он теперь из Народа, и подходить к нему опасно, – говорила она. – Он не узнает старых друзей и, может, даже нападет на вас.
Шелки слушались ее – все, кроме давней подруги ее сына, которой больно было видеть, что его бросили сородичи. Она каждый день подплывала к берегу и высматривала его из воды, надеясь увидеть хоть на секунду. Сбросить шкуру и принять человеческий облик сейчас было бы слишком холодно, поэтому она наблюдала за пляжем издалека.
К сожалению, для нее все люди были на одно лицо. Все они ходили в теплых мешковатых пальто, меховых шапках и сапогах из тюленьей кожи, и сложно было их различить. Так же и для Народа все тюлени выглядели одинаково, и даже если бы юная шелки различила друга, он все равно не узнал бы ее.
На острове наступила зима – словно большое темное облако заковало в лед и землю, и море, и сердца жителей этого места. Солнце опустилось за горизонт и больше не поднималось, и все знали, что не увидят его до самой весны. Воцарилась вечная ночь, и небо светлело лишь на пару часов до рассвета, который дразнил людей алыми и золотыми полосками, обещая разогнать мрак, но быстро оборачивался тьмою. Племя шелки зима не тревожила, ведь серые тюлени, следуя за солнцем, уплывали по теплому течению на юг и кормились там сельдью, макрелью, каракатицами, пока не приходило время вернуться вместе с солнцем на острова. Люди из Народа же оставались в своих поселениях и смиренно терпели хмурые дни, наблюдая за тем, как на вершинах гор собирается снег, а лед, словно паутина, расползается по берегам.
Флора Маккрэканн думала, что свадьба посреди зимы порадует людей. Она уже подготовила приданое: вышила свои инициалы шелковой нитью вишневого цвета на дюжине простыней и наволочек и сложила в кедровый сундук, стоявший в ее спальне, вместе с четырьмя обычными сорочками и шестью ночными, нижним бельем и двумя дюжинами носовых платков. В том же сундуке она спрятала тюленью шкуру четыре месяца назад, а серебряный ключик носила на шее на цепочке: Флора не могла позволить будущему мужу обнаружить шкуру.
Конечно, шелки был уже не тем загадочным юношей, с которым она качалась на волнах. Он лишился своей дикой природы, а с нею – и радости. Вел себя скромно, неуверенно, с уважением относился к родителям своей невесты и старался привыкнуть к местным традициям. Ходил в церковь, помогал по дому, брал пример с других мужчин. Однако вместе с памятью его покинули чувства к Флоре, угасла искра страсти – остались только благодарность, чувство долга, легкая симпатия.
Отчасти девушка грустила по веселому юноше, который остался в прошлом, но покорность и смиренность шелки играли ей на руку. Все-таки страсть непредсказуема и управлять ею невозможно, а пока тюленья шкура спрятана в сундуке, шелки не будет перечить Флоре и продолжит трудиться на благо их молодой семьи. Скоро она родит ему сына, и все девушки будут им завидовать.
На островах девушки ценились мало. За ними ухаживали, их пытались очаровать, но стоило им выйти замуж – и они становились рабынями своих супругов: готовили для них, прибирались, трудились, растили детей. Флора не хотела такой жизни, и ее привлекала мысль о том, чтобы наслаждаться супружеством с безропотным рабом. Признаться, порой ей становилось немного стыдно за то, что она натворила, но Флора говорила себе, что шелки вынудил ее пойти на такие меры. Если бы она ничего не сделала, он просто оставил бы ее одну с ребенком. Да и разве может он всерьез страдать, если все равно не помнит, что потерял?
– Я сделала ему одолжение, – убеждала себя Флора. – Спасла его, в каком-то смысле. В клане шелки он был никем, диким зверем, не знающим ни Бога, ни культуры, ни благопристойности. Это все равно что объездить лошадь или научить волчонка бегать с собаками.
И чем чаще она себе так говорила, тем тише звучала ее совесть, и Флора начала даже верить, что поступила благородно и бескорыстно.
По мере того как
