И сегодня вечером отвозил их, с шестью чемоданами, два рейса автомобилем. Сам же устроил – а теперь вдруг такая тоска взяла, такая тоска, как будто расстаются навеки. Успокаивал себя:
– Да я, может, ещё по России поеду, и тогда в Воронеж обязательно, и к вам на денёк. Вот уж радость – в Грачёвке побывать! Как бы хотелось с вами вместе покопаться в огороде.
Не сказал Фроне, как сердце сжато, но по её суженным напряжённым глазам видел то же.
Целовал детишек. А после второго звонка – лицо её ненаглядное, каждая морщинка родная, а вот уже 22 года. Скоро серебряная свадьба.
Травля Ленина оказалась серьёзной. – Неизбежно отвечать на постановление Исполнительной комиссии. – Речь Ленина в Таврическом на солдатском Совете. – Речь Либера.Мерзкое свинство там получилось, в манеже Гренадерского батальона, – чуть не двенадцать часов варился этот митинг, пятьдесят ораторов, лучшие либеральные и социалистические болтуны и даже один революционный поп, – но то и дело кричали: «Где Ленин? Он обманул нас!» Послали туда выступить трёх кронштадтских матросов, мало: «Где Ленин? Мы хотим задать ему вопросы!» Послали туда Дашкевича объяснить, что Ленин приносит извинения, но он очень занят на заседании, – «Дайте Ленина! он обещал! мы потому и собрались! Ленин струсил!», и оскорбления, и угрозы, и неистовые крики – и тем более появляться в этом бурлении было безумие и заведомый проигрыш. Какой-то волынец там выступал, что вот германское правительство пропустило ленинцев с комфортом… А старый Дейч, никак не окочурится: что германская пропаганда среди наших военнопленных – точно то же самое, что говорит Ленин. Тут придумали товарищи, чтобы Владимир Ильич тем временем смотался бы в Михайловский манеж и выступил бы там перед полусотней броневого дивизиона, наших сожителей по Кшесинской, – значит «выступал в другом месте». Хорошо придумали, съездил. А в Гренадерском кипело и до поздней ночи, и ещё вспоминали и ругали Ленина.
Вообще, кампания травли и озлобления к большевикам оказалась серьёзней и продолжительней, чем можно было ожидать. Например, товарищи из Москвы передают, что там – исключительно раскалены и кто бы где бы ни собрался – кричат: «Арестовать Ленина!» – и не от партий, а самые тёмные типы. А вчерашняя демонстрация инвалидов – хитрейший и болезненный пропагандный трюк, опасный своей мнимой наглядностью этих обрубков, эксплуатация безсознательных масс. И хотя вчера же устроили демонстрацию кронштадтцев и 180-го полка против травли – но это не перевесило.
Совершенно ясно, что надо быть гибче и осмотрительней: и лозунг «конец войне» и лозунг о перевороте – прикрыть, подавать только исключительно умело: мы стоим не за резкие действия, но за настойчивое терпеливое разъяснение буржуазного обмана. И когда вчера тут рядом, в цирке «Модерн», наши собрали большой митинг, то в резолюцию поставили только самые неопровержимые лозунги: конфискация всех помещичьих земель! 8-часовой день! военная контрибуция на капиталистов! сплошное вооружение рабочих масс! невывод войск из Петрограда! И – всё.
Нельзя не заметить, что в верхних слоях, на уровне буржуазном и социалистическом, травля уже ослабла, если не полностью кончилась. Да у болтунов неисправимых (а это 99 % всех русских политиков) она и не могла задержаться, если настойчиво отрицать – они легко согласны не видеть. Вот Милюков вчера же, на кадетском сборище, отступил: нельзя применять насилие против Ленина! (Это-то нас вполне устраивает!) Вы же не хотите, чтобы мы боролись способами старого режима. – Да уже захрипела, подавилась и «Русская воля», испугавшись своих же типографских рабочих. (Смеётся Ленин и над теми кадетскими сборищами, как они там выговариваются под аплодисменты, и над той перепуганной газетой – высокое революционное наслаждение доставляет эпатировать буржуа!) А Церетели со Скобелевым тем более скинули тон: ни в коем случае никакого насилия, Ленин имеет право на свободу мнений. (Это-то нам приемлемо!) Смеялся над вчерашней статьёй Чернова о себе: как этот надутый эсеровский чинуша объясняет публике Ленина: Ленин – жертва ненормальных условий и катится сам не зная куда, маниакальный ум. (Ну объясняй, объясняй.) Сегодня и стекловские «Известия» выступили принципиально и резко против безчестной и отвратительной травли ленинцев. (Со Стеклова надо снимать удар, он там не из худших.) Тут ещё исключительная удача: вчера в газетах две телеграммы из Швейцарии: от Аксельрода-Мартова-Натансона-Луначарского: «Констатируем абсолютную невозможность вернуться в Россию через Англию», от Мандельберга-Рейхсберга-Кона-Балабановой: выход в обмене эмигрантов на интернированных немцев. А что, господа из «Русской воли», – они тоже все немецкие шпионы?
Так газетная травля истощилась за 12 дней, отскочила как шелуха. Всё было правильно предусмотрено.
Но это – среди публики образованной. Однако русские низы в печатном плохо смыслят – и в низах травля тем временем ещё усилилась, на улицах рвут и топчут «Правду». А в низах – это и есть истинная опасность, ибо она ведёт к прямому погрому, тут нельзя оставаться безпечным. И вот – ударило: Исполнительная комиссия солдатской части Совета постановила: что пропаганда ленинских взглядов не менее вредна, чем контрреволюционная пропаганда справа!
Опаснейший удар! Этого нельзя так оставить! На большевиков хотят натравить всю солдатскую массу!
Впрочем, и они с благоразумной оговоркой: невозможно принимать репрессивные меры против пропаганды, пока она остаётся лишь пропагандой. Это бы – приемлемо, но растравленные массы разве вникают в оговорки?
И Ленин решился на дерзкую контратаку. Очень, очень не хотелось идти выступать публично – но вынуждали. И сегодня туда, в Таврический, послав на солдатский Совет натолкать сколько можно своих большевиков, отзываться из зала, – без всякого предупреждения тех вожаков – явился в Белый зал, тихо поднялся по ступенькам мимо оратора к президиуму и объявил растерявшемуся председателю, что, вот, я – Ленин, и прошу слова для внеочередного заявления. У того от внезапности полезли глаза на лоб – и он сразу объявил:
– Товарищи! В зале находится Ленин!! И он желает дать свои объяснения по поводу резолюции Исполнительной комиссии. Угодно ли вам его выслушать?
– Ленин! – закричали из зала. – Наконец-то!.. Просим!.. – свои с настойчивым одобрением и аплодисментами, а кто – со смешками, тоже с аплодисментами, но ироническими.
И, отстранив очередного оратора, председатель показал Ленину на трибуну.
Ту самую думскую трибуну, с которой было произнесено столько подлых парламентских речей. И вот перенёсся Ленин из Швейцарии тоже сюда.
Было в зале человек семьсот-восемьсот, да ещё на хорах сколько. Но тут, услышав крики, что Ленин, – стали вваливать ещё и из нескольких дверей. Как овладеть такой толпой? Ленин не терял хладнокровия и не мог бы так грубо ошибиться, чтобы произнести тут формулировку, какая говорится только между своими у Кшесинской, но он и не имел отчётливой методики, как построить речь. Ясно было, что говорить надо много, как можно больше, это будет для толпы убедительней.
– Товарищи! Я хотел бы дать вам свои объяснения по поводу резолюции вашей Исполнительной комиссии, признавшей пропаганду так называемых правдистов такой же вредной, как и контрреволюционная пропаганда справа. Это, товарищи, очень тяжёлое обвинение, и так как я являюсь в полной мере ответственным за пропаганду моих единомышленников, то я позволю себе высказаться по существу. Чего добиваются правые? Возврата к монархии. А капиталисты – хотят власти капиталистов. А наша пропаганда: что вся власть в государстве должна перейти в руки только Советов рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов, то есть заведомо огромного большинства народа! И добиваться этого мы хотим только терпеливыми разъяснениями.
Он старался говорить как можно мирней, даже с невыносимой доброжелательностью.
– Не было с нашей стороны ни одной прямой или косвенной угрозы отдельным лицам. И мы всегда будем действовать только разъяснением, пока кто-нибудь не перейдёт к насилию над массами. И как же можно назвать нашу пропаганду «не менее вредной, чем правая», если контрреволюционеры хотят силой посадить нам опять царя? Это явная несообразность, и Совет солдатских депутатов не сможет разделить взгляда его Исполнительной комиссии.
Ленин ждал хуже: что на первых фразах начнут кричать – «немецкий шпион», «изменник», и не дадут говорить, и получится фиаско, ещё хуже, чем не выступал бы. Но вот введение прошло благополучно. А теперь выигрыш, теперь тянуть за то, что тянет все их сердца: земля.
– Пойдём дальше. В чём по существу наши разногласия. Главным образом по трём пунктам. Первое – это о земле. Мы всегда отстаивали, чтобы вся помещичья земля перешла бы в собственность трудового народа, и за это нашу партию жестоко преследовали при царизме. И что же тут, товарищи, контрреволюционного? Вы скажете, что это – трюизм и другие партии тоже имели это в программе? Но разница та, что сегодня только единственная наша партия выступает за немедленную передачу земли народу! И это – наш лозунг дня. У помещиков – десятки миллионов десятин земли. И никакая свобода не поможет народу, пока земля не перейдёт в собственность народа. И если её не забрать у помещиков немедленно, то она останется незасеянной. Захват всей земли немедленно – есть движение вперёд революционного народа. А те, кто советуют крестьянам ждать Учредительного Собрания, – (уже с ударением, уже в атаку!) – обманывают их.
