Литовская Тариба, сообщая об этом (такому-то) государству, просит признать независимым Литовское государство».
Посылки из России. Чтение в церкви. «Искреннее вознесение – это песнопение в церкви». Светлая Утреня. Беседа за пасхальным столом. На чердаке.
В 1918 году от голодания особенно тяжело переживался плен. С весной в нашем лагере при медицинском осмотре недавно прибывшими к нам русскими пленными врачами обнаружено много офицеров, заболевших от истощения туберкулезом. Комитет штаб-офицеров через старшего в лагере добился у коменданта разрешения покупать молоко в местечке Гнаденфрей для легочных больных (по назначению врачей). Некоторые офицеры, не получавшие посылок из России, просили коменданта разрешить им жить в деревнях у крестьян, под конец войны относившихся к нам, пленным, сочувственно, – чтобы физическим трудом на полевых работах на воздухе и питаясь за то у хозяев, поправить свое здоровье. Но новый комендант замахал руками: «Как это можно, чтобы офицер стал работать, как простой мужик! Нельзя, нельзя!» Между прочим, этот комендант особенно следил за тем, чтобы все пленные офицеры были всегда одеты по форме.
Мы радовалась тогда за тех счастливцев-солдат, которые работали и кормились у немецких крестьян, а не в солдатских лагерях, где в это время смертность от голодания дошла до ужасных размеров.
Не могу не вспомнить с горячей благодарностью получаемые нами тогда из России посылки с черными сухарями. Особенно много таких посылок присылал нашему лагерю из Тифлиса дамский комитет во главе с Еленой Николаевной Стрельбицкой. Мы знали, что, благодаря начавшейся тогда революции и общей транзитной разрухе в России, это было сопряжено с большими трудностями и хлопотами. Да воздаст Господь сторицею за это добро сердечным русским женщинам! Когда особенно тяжело было на душе и мрачные мысли не давали мне покоя, я, по совету нашего духовного отца в плену о. Назария, читал Евангелие, присланное В. М. Урванцевой, и находил в этом святом, неисчерпаемом источнике жизни успокоение. Все невзгоды, дрязги и тоска в плену, и даже такие страшные бури, как самая война, тускнели и казались ничтожными в сравнении с вечностью и спасением для этой вечности души человека.
Я много перечитал за это время религиозно-нравственных статей из книг о. Назария и нашей маленькой библиотеки. Особенно заинтересовала меня книга Н. Дурново «Так говорил Христос». В этой книге автор много говорит о совершенствовании и работе человека над самим собой, что дает ему внутреннее удовлетворение и примирение со всеми людьми: отсюда мир и согласие на земле.
В основу такого толкования учения Иисуса Христа автор ставит человеческую совесть и веру, потому что ум здесь ни при чем: апостолы, например, были простые по уму люди.
Автор указывает и постепенность (ступени) совершенствования человека, причем последней ступенью является совершенный отказ от личной жизни для того, чтобы служить людям. Странно, что в то же время автор допускает «осуществление человеком своих потребностей, желаний, даже страстей, если они не мешают его духовному совершенствованию». По-моему, это трудно совместимо со спасением души… Много на эту тему я беседовал с о. Назарием. Он тоже не во всем соглашался с автором и сказал, что лучше, чем само Евангелие, никто в мире не излагал и не изложит того, что говорил Христос.
Последнее время я много помогал священнику в церкви своим чтением при Богослужении. Я любил читать Апостола, кафизмы, канон и паремии (шестопсалмие всегда читал Ю. С. Арсеньев); я держался завета своего верующего отца (присланного мне им в письме сюда, в плен): «Чем ближе будешь к церкви, тем будешь счастливее».
Накануне больших праздников, в Великий пост и, особенно, в Страстную неделю, я заранее приготовлялся по богослужебным книгам к этому чтению в церкви.
Сколько духовной красоты и божественной поэзии заключается в этих древних канонах, ирмосах, богородичных песнях, «икосах» и стихирах, составленных святыми отцами церкви! Все великопостные чтения таят в себе вздохи, скорбь и тайные слезы кающегося грешника! А Богослужения, сопровождаемые этим чтением и такими дивными песнопениями, как «Покаяния отверзи ми двери», «Душе моя, восстани, что спиши?», «Да исправится молитва моя», в исполнении прекрасного хора пленных офицеров, – невольно настраивали душу и ум к размышлению о тщете всего земного и к покаянию…
Нужно быть извергами, слугами сатаны, чтобы назвать религию «опиумом для народа, развращающим сердце». Ф. И. Шаляпин хорошо сказал: «Много горького и светлого в жизни человека, но искреннее вознесение – это песнопение в церкви»!
Если это – опиум, то священный опиум, укрепляющий сердце человека.
Третий раз в плену в Гнаденфрее прошла Страстная седмица с ее дивными богослужениями, изображающими страдания, смерть и погребение Иисуса Христа, и подошел праздников праздник – Пасха.
Наступила Святая Ночь. Третий раз в нашей церкви-чердаке приблизился этот священный момент… Кончилась полунощница. Замерли трогательные до слез звуки «Не рыдай Мене, Мати, зряще во гробе»…
Св. Плащаница внесена в алтарь. Еще закрыты царские врата. В алтаре и в переполненном публикой храме полумрак и тишина… Но вот – мгновение, и вся церковь засияла морем огня от горящих свечей, вспыхнувшего паникадила-люстры и множества разноцветных лампадок у иконостаса, украшенного гирляндами живых цветов… Выстроился посередине храма крестный ход с иконами и хоругвями… Открылись царские врата, и священник со Святым Крестом и «трикирием» в руках, украшенными цветами, вместе с хором торжественно запел: «Воскресение твое, Христе Спасе», и крестный ход двинулся из храма по коридорам нашего места заключения. И с пением той же торжественной песни вернулся на чердак к церкви с другой стороны, остановился у закрытых (по церковному уставу) дверей церкви…
Проникновенный возглас священника – «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!» И вот хор радостно запел: «Христос Воскресе из мертвых!»
Этот торжественный момент, так же как и в далеком детстве, так же как и во все прожитые годы, и сейчас, в плену, священным экстазом объял все мое существо. Куда-то исчезли все скорби, горести, заботы… Забыто все земное, и только небесная радость о Воскресшем Господе царит в душе.
А хор еще более радостным, еще более ускоренным темпом «Христос Воскресе из мертвых» отвечает на возгласы священника, и наконец Крестом (по церковному уставу) отворяются закрытые двери храма и те же ликующие звуки вместе с крестным ходом врываются в сияющую, нарядную церковь!
Во время Светлой Утрени мы перехристосовались. Так же как и в прежние годы, в церкви было много англичан, французов и бельгийцев, как и мы все, парадно принарядившихся. После обедни уфимцы собрались в одной комнате, где устроен был в складчину пасхальный стол с вином, чаем и скромной закуской. Только что переведенные в наш лагерь подполковник А. А. Серебренников (бывший командир 8‑й роты) и капитан Л. И. Кириллов (бывший командир 15‑й роты, мой постоянный сосед в боях позиционной войны), оживляли своими рассказами наше общество.
XII. Мрачные вести из России
«Молитва офицеров Русской армии». Перерыв почтового сообщения с Россией. Интернирование больных офицеров. Вести об убийстве царской семьи большевиками.
Скоро после Пасхи 1918 года начали приходить и лично ко мне мрачные вести.
Жена моя в посылке, в запеченном хлебе, прислала сообщение, что наш племянник, офицер 4‑го саперного батальона, когда взбунтовавшиеся солдаты начали, издеваясь, убивать офицеров (трое из них – наши хорошие знакомые), не имея возможности спастись от оскорблений и смерти, сам застрелился… Остались горячо любившая его вдова и трое малолетних детей без всяких средств к существованию. Большевики не только не дали ей пенсии, но новым приказом лишили пенсии и всех отставных офицеров, получавших таковую, и их вдов, в том числе и родную сестру моей жены – совершенно больную женщину. Дальше жена писала, что скоро и семьям пленных офицеров прекратят выдачу содержания, что у нее на нервной почве началась базедова болезнь.
В конце письма она умоляет меня не ехать в Москву, где тоже началось преследование офицеров, а вернуться домой, в Вильно, куда и она с детьми уже собирается выехать.
Письмо это меня сильно расстроило. «За что?!» – неотступно стоял в моем сердце вопрос страшной обиды. Подобные же письма получили и еще некоторые офицеры нашего лагеря, с именами замученных и убитых большевиками офицеров в России.
В это же время прислано было одному офицеру из России стихотворение (ходившее на фронте по рукам) под заглавием:
