стол, будто ему не впервой угощать таких модерновых манипуляторов.
Мафусаила долго упрашивать не пришлось, он выпил добрую чарку горилки, так что даже в голове его пискнул датчик равновесия, корректирующий все его движения, и сказал учтиво:
— Эге ж, все отведаю, не стану сидеть, как сваха в гостях.
И так навалился на закуски и напитки, что Мартоха подумала: «Видать, робот не простого роду — пьет горилку, как воду».
Как известно, горилка никого еще до добра не доводила… Даже в сернисто-кадмиевых фотоэлектрических элементах Мафусаила стоял густой туман, вокодер, обеспечивавший проведение речевых сигналов в ассоциативные устройства, начал путаться и заедать, ибо какая уж тут фильтрация сигналов! «Гай-гай, — сочувствующе думала Мартоха, — а что станется с его фотодетектором, фотодиодом и фототранзисторами! Жалко мне его чувствительности к инфракрасному излучению, а еще визуальной и позиционной связи, а еще насоса с радиальной осью вращения, ой жалко, жалко!»
А обрадованный такой дружбой Хома знай себе угощает Мафусаила. Известно, затянули и песню, ибо, видать, когда колхозник и робот выпьют, их всегда тянет излить свою душу если не в веснянках и гаивках, то в риндзивках или русалочьих песнях, в рыбацких или косарскнх.
— Ой на горі вогонь горить, під горою козак лежить, — сидя за щедрым столом, пел старший куда пошлют, и в зрачках его глаз дрожали серебристые мушки от электрического света.
— Порубаний, постреляний, китайкою покриваний!.. — потягивал робот Мафусаил Шерстюк и так шаркал гусеницами под столом, что на всю хату звучала фортепианная музыка шин.
— Накрив очі осокою, а ніженьки китайкою, — выводил старший куда пошлют.
— А в головах ворон кряче, а в ніженьках коник плаче… — подтягивал робот Мафусаил, и в его посоловевших сернисто-кадмиевых фотоэлектрических элементах стояли слезы.
Хома с роботом допели песню про козака, который взял себе паняночку — в чистом поле земляночку, а потом, сдвинув руками посуду и бутылки, они обнялись за столом, горько заплакали в плечо друг другу, и слезы Хомы смешались со слезами Мафусаила.
Потом они еще спели песни про любовь — и про то, как «летіла пава, на воротях упала», и про то, что «зірочка по хмарочці як бродить, так бродить», и про то, что «пора тобі, вербонько, розвиваться».
Напевшись и обессилев» грибок-боровичок заснул, уткнув свою буйну головушку в куриный холодец, а робот Мафусаил все сидел и домой не шел, и кнопку под мышкой не нажимал, чтобы самовыключиться до утра. Мартоха что-то шила, сидя на лежанке, Хома спал чубом в холодец, а гость знай себе мурлыкал песни про любовь, и про черевички из рогожи, и про сосновую кладочку, и про калину возле тыну. Если бы не эта водка и не любовные песни, которые не одного с ума свели…
Подняла Мартоха голову от шитья, а робот Мафусаил Шерстюк уже не поет, а странно так смотрит на нее своими посоловевшими сернисто-кадмиевыми фотоэлектрическими элементами.
— Спели б еще «Ой на татарській границі», — попросила Мартоха не своим голосом, потому что Хома храпел, а она еще никогда не оставалась с роботом наедине.
— Проводите меня, Мартоха, а то засиделся я, — промолвил Мафусаил, поднимаясь из-за стола и пьяно пошатываясь на гусеницах.
Только вышли на крыльцо под ясное звездное небо, как робот Мафусаил вздохнул глубоко, будто загнанный конь, — и вдруг яблоневская молодица почувствовала, как неведомая могучая сила отрывает ее от земли и поднимает в воздух.
— Ой! — испуганно вскрикнула Мартоха, потому что на ее месте вскрикнула бы любая женщина.
Прижимая железные губы к мягкому женскому уху и щекоча ее теплую щеку своей железной щекой, робот Мафусаил шептал:
— Ты ж такая хорошая, как калина!
Как медом не испортишь кутью, так и ласковым словом не испортишь женщине настроение. Мартоха, которая уже хотела закричать и ударить робота по рукам, неожиданно для самой себя сказала:
— А вас, Мафусаил, не красота красит, а ум!
— С твоей красоты можно напиться воды, — шептал робот Шерстюк, и его сернисто-кадмиевые фотоэлектрические элементы светили Мартохе прямехонько в душу.
Мартоха, может, и оттолкнула бы робота, но как ты оттолкнешь, когда он так красно говорит, когда от него так тревожно пахнет коровником, будто от родного Хомы!
Вспомнив про своего любимого грибка-боровичка, Мартоха вмиг разгневалась на робота и, засунув ему под мышку руку, проворно нажала кнопку. Робот Мафусаил выключился и теперь неподвижно, будто столб, стоял на крыльце, держа на руках женщину. Казалось, можно соскочить и вниз, но как ты соскочишь, если могучие руки робота замерли и не выпускают. Эге ж, замерли червячная передача и система шатунов, не двигаются миниатюрные роликовые цепочки, имитирующие сухожилия человека, крепко вцепились в Мартоху пять пальцев, которые, может, тоже находятся под влиянием пяти планет — Венеры, Юпитера, Сатурна, Солнца и Меркурия.
Застонав от отчаяния, Мартоха включила кнопку под мышкой и попросила:
— Мафусаил, имейте совесть, отпустите, что соседи скажут, если увидят нас вдвоем?
Да что там влюбленному роботу какие-то соседи! Опять включившись, он еще крепче прижал к груди привлекательную молодицу, шепча ей на ухо:
— Моя дорога до твоего порога, моя стежечка до твоего сердечка!
— Мафусаил, не балуйте! Разве в нашей Яблоневке мало других девчат? И младше меня, и красивее, только мигните и кивните! Хлопцы их или в армии, или на ударных стройках. И разве для них не лучше соседний сапожник, чем далекий пирожник?
Мартоха в сердцах возьми да и опять нажми ему кнопку под мышкой. Но разве выскользнешь из железных объятий? Ухватил, будто черт мертвую душу. Известно, какой женщине не хочется, чтоб ее на руках поносили, да еще в такую звездную ночку, да еще когда голова кружится от ночных запахов сада и огорода! Но ведь завтра того и гляди пойдет слух, что пьяный робот носил Мартоху по двору, а она льнула к нему, будто барвинок.
— Да отпусти, сатана вражий! — гневно вскрикнула Мартоха, опять нажимая кнопку. — Да разве я могу с тобою так стоять, когда мне завтра с утра в поле опять?
— Мартоха, как жаль, что не я расчесал вам косу до венца, — бормотал робот.
И тут скрипнули двери, и из сеней на крыльцо, громко зевая, ступил сонный грибок-боровичок. Похлопав
