В это же время прислано было одному офицеру из России стихотворение (ходившее на фронте по рукам) под заглавием:
Молитва офицеров русской армии
Христос Всеблагий, Бесконечный,
Услыши молитву мою,
Услыши меня, мой Заступник Предвечный:
Пошли мне погибель в бою!
Смертельную пулю пошли мне навстречу,
Ведь благость безмерна Твоя!
Скорее пошли мне кровавую сечу,
Чтоб в ней успокоился я.
На родину нашу нам нету дороги.
Народ наш на нас же восстал,
Для нас он воздвиг погребальные дроги
И грязью нас всех закидал!
Три года мы тяжко, безмерно страдали,
Заветы России храня,
Мы бились с врагами, и мы не считали
Часами «рабочего дня»!
В глубоких могилах, без счета и меры,
В своих и враждебных краях
Сном вечным уснули бойцы-офицеры,
Погибшие в славных боях!
Но мало того показалось народу…
И вот, чтоб прибавить могил,
Он, нашей же кровью купивший свободу,
Своих офицеров убил!
Правительство – юные люди науки,
И много сословий и лиц,
Пожали убийцам кровавые руки,
Прославили наших убийц!
В Москве лишь тому не нашлося примера…
Святая Москва наших дней
Не пролила крови своих офицеров
Могучей десницей своей.
Молися за нас, столица святая,
Молися о нашей судьбе,
Тебя не увидим мы больше, родная.
Никто не вернется к тебе!
Товарищи наши, в боях погибая
Без меры, числа и конца,
Нам все завещали одно, умирая:
Войну довести до конца,
А ныне толкуют уже в Петрограде
О том, чтобы мир заключить,
Чтоб ради покоя и золота ради
Россию навек погубить!
А скоро, наверно, придут и идеи
Вильгельма «Великим» назвать,
Пред ним преклонить покоренные выи
И прах его ног целовать…
Скорей же в окопы, друзья-офицеры,
Не будем мы этого ждать!
Скорей подадим мы солдатам примеры,
Как надо в бою умирать!
Не надо искать нам далеких примеров:
России надежный оплот,
Лишившись убитых своих офицеров,
Балтийский бездействует флот…
Наветом враждебным и злобой без меры
Народ с нас погоны сорвал,
И знанье святое бойца-офицера
В вонючую грязь затоптал…
Спешите ж в окопы, товарищи братья,
Семьей офицерской своей!
Нам смерть широко открывает объятия
И мы успокоимся в ней!
Пока здесь грохочет гроза боевая,
Мы все на местах, никуда не уйдем,
И край наш родимый от немцев спасая,
За родину нашу умрем!
Когда же Предвечного волею Бога
Пройдут дни великой войны,
Тяжелая ляжет пред нами дорога –
Увидим тяжелые сны.
Когда по окопам от края до края
«Отбоя» сигнал прозвучит,
Сойдется семья офицеров родная
Последнее дело свершить.
Тогда мы оружье свое боевое,
Награды, что взяли в бою,
Глубоко зароем под хладной землею…
Промчатся столетья, пройдут поколенья,
Минуют тяжелые дни –
И станут народы читать без волненья
Историю страшной войны.
Но в ней сохранится так много примеров,
Как русский народ воевал,
И как он своих же бойцов-офицеров
Жестокой рукой убивал!
Какой кошмар!!! Кто бы мог думать, что русские офицеры за все свои подвиги и страдания на войне получат такую награду!
Скоро настроение наше в плену ухудшилось еще и потому, что с приходом к власти большевиков правильное почтовое сообщение Германии с Россией было нарушено. Корреспонденция пропадала или приходила с большим опозданием. Письмо от 9.VII.1917 года В. Н. Урванцевой оказалось последним; через комитеты международного Красного Креста я наводил о ней справки, писал и в Лукоянов, и в Петроград, но ответа не получал. Быть может, политические события захлестнули и ее в свой водоворот.
В это же время Е. К. Горянский, мой сожитель по комнате, получил из Киева от своего сына письмо с описанием, как «мать русских городов» с страшными боями переходила из рук в руки: к большевикам, к украинцам, к петлюровцам, к немцам и т. д. По образцу Киева и вся Русь в это время была в огне гражданской войны.
После заключения Брест-Литовского мира начался обмен пленными. Первый уехал из нашего лагеря полковник Барыбин, как больной, интернированный в Данию – ему предстояла тяжелая операция. С грустью проводили мы всеми уважаемого героя. Из Дании он прислал мне два письма, полные горечи и сарказма по поводу кровавой вакханалии в России.
Стоял июль месяц. Равнодушная к человеческому горю природа сияла своей красотой. В своей тоске я стремился к одиночеству и гулял один, любуясь необыкновенно красивыми окрестностями Гнаденфрея с живописными рощами на холмах и белыми лентами шоссе, обсаженных фруктовыми деревьями. Уже поспели черешни, и на перекрестках дорог их дешево продавали немецкие женщины. Целые поля необыкновенно красивого лилового вереска ласкали взор. По вечерам, в тихом свете заката, виднелись бредущие с полей стада. Я гулял до изнеможения, чтобы возможно позднее возвращаться в лагерь.
Однажды на прогулке я по обыкновению зашел в виллу, где жила симпатичная польская онемеченная семья, состоявшая из одних женщин (все мужчины были на фронте). Две пожилые дамы и две молодые девушки, все в трауре, всегда любезно меня встречали и не только охотно продавали кое-что из продуктов, но и часто беседовали со мной на ломаном польском языке.
В этот день они, все четверо, вышли ко мне навстречу, заметно встревоженные. Одна из них, держа польскую газету в руках, сообщила, что в Сибири зверски убит большевиками русский царь и вся его семья. Я был потрясен этим известием. Опять являлся жгучий до боли вопрос: «За что?.. За что распята на кресте и вся Россия?!»
Старшая дама взволнованно говорила: «О, Бог не простит этого нашему кайзеру! Ведь он вполне мог спасти своего родственника, большевики так боятся немцев, и почему кайзер этого не сделал?! Бог его накажет за это!» Печальный, вернулся я в лагерь.
Страшная весть уже известна была из газет в лагере, и по поводу убийства русского царя большевиками шли нескончаемые разговоры; даже наши лагерные «большевики», и те были возмущены этим зверским убийством уже отрекшегося от престола Государя и его семьи.
XIII. Ликвидация церковного имущества
Начало обмена военнопленными. Я – в списке освобождаемых. Мои проводы. Мысли о плене.
Ввиду заключения Брестского мира и скорого, как уверяли нас немцы, обмена пленными, я обратился к старшему в лагере с вопросом о будущей ликвидации церковного имущества. Назначено было общее собрание всех православных офицеров под председательством лейб-гвардии Кексгольмского полка полковника Чашинского. На этом собрании единогласно постановлено было: все имущество церкви военнопленных в Гнаденфрее при отъезде из Германии передать в ведение священника отца Назария Гарбузова для отвоза в одну из бедных церквей, пострадавших от войны, на юге России. Укупорку церковного имущества принял на себя есаул Н. М. Семенов (главный строитель церкви).
В конце июля (не помню дня), когда я возвращался с прогулки и входил в наш замок, меня встретил переводчик г-н Норбрух и поздравил меня с возвращением из плена домой. Оказывается, из главного управления военнопленных прислан был список офицеров, отправляемых в первую очередь из плена домой, и в этом списке числился и я.
Итак, наступил наконец тот день, о котором в плену я так мучительно и долго мечтал!
День, принесший радость свободы и возвращения на родину…
Но к смутному чувству радости освобождения от плена слишком сильно и больно примешивалось чувство горечи и обиды за все то, что творилось там, в России, куда я должен ехать, и чувство мрачного недоумения и тяжелого предчувствия: что нас, защитников родины, ждет там?! «Молитва офицеров русской армии», как «memento mori», не выходила у меня из головы…
И все-таки, несмотря на последнее письмо жены, я решил ехать сначала в Москву (чтобы скорей встретиться с семьей), а не в Вильну. Я рассуждал: чего жена боится? что мне может сделать новое правительство России? За что оно меня будет преследовать? Видит Бог, я честно выполнил свой долг перед Родиной, не жалея себя и своих сил на войне. Хотя я два раза был в боях контужен и, голодая в плену, нажил малокровие, но все-таки, возвращаясь из Германии, еще могу принести пользу Родине своим боевым опытом, знаниями офицера, как учителя и воспитателя солдат, и т. д.
А с другой стороны, в моем сознании вставали картины оскорбления офицеров, срывания с них погон, расстрелов и убийств без суда, о чем писали мне жена и знакомые. За что?! За что?! Я перечитывал «молитву офицеров», волновался, в душе обвиняя развратителей русской армии и народа, я не находил себе места…
