стало что-то жарить и включать музыку. Кошка пряталась у них в комнате. «Это ненадолго, – говорила жена. – Через три года ей обычно это надоедает».
Он промолчал, чтобы не травмировать ее: они ждали ребенка. Это тоже выяснилось внезапно, и в голове от всего этого стоял грохот и липкий туман. Он вышел на кухню, на плите что-то шумело, на полу лежали матрасы, на них спали люди. Теща сидела за столом в халате жены. «Учись, – мотнула головой в сторону плиты. – Сами готовят!»
Начались дожди.
Был месяц пустоты, стихи ушли из него. Новый тещин муж и его люди по утрам уезжали на объект, вечером готовили на кухне странное и вкусное. Теща пила с ними чай. А стихов не было. «Погладь», – говорила жена, подставляя округлявшийся живот, он гладил и ничего не чувствовал.
Не выдержав, он позвонил в «Сальери».
Долгие гудки, шум спускаемой воды за стеной, шум дождя за окнами. «Оставайтесь на линии. Ваш звонок очень важен для нас».
Через два дня позвонили сами: «Мы в курсе, всё идет по плану». Он хотел спросить, по какому, но они уже положили трубку.
Тещин муж устроил его к какому-то своему родственнику в кафе. Там его поставили за прилавок и заставили улыбаться. Через три недели он сбежал оттуда.
Однажды утром он проснулся от слабого толчка. Он взял со стола блокнот, куда жена записывала, что нужно купить, вытряс из куртки ручку. Полистал, нашел пустую страницу.
«Когда качаются деревья, Из них ближайшее одно Гигантской веткой сельдерея Играет в небе голубом. И ветер заползает в окна И занавесей рвет волокна…»
Вернул блокнот на стол, натянул трико. По коридору двигалась теща, он быстро обнял ее, отпустил и скрылся в ванной. Теща постояла пару минут, прислушиваясь к звукам воды, качнула головой и пошла дальше.
На следующий день ему звонили.
«Ну вот, уже лучше. Давно пора было записывать, зря вы бумаги боялись. Некоторое однообразие, конечно, еще чувствуется… Четырехстопный ямб, перекрестная рифма… Но мы над этим работаем».
Стихи шли, блокнот был исписан, потом второй. Стал набирать их на компьютере: теща подкинула, бывшие друзья собрали.
Позвонили из «Сальери», поздравили: его стихи приняты в журнал, и не местный, а сразу московский. Он гулял вокруг кладбища. Люди, собаки и птицы – всё выглядело как-то празднично.
Купил кошке ее любимый корм. На деньги жены, своих у него пока не было, но скоро, конечно, будут.
Хотел выложить в Сети, он уже освоил ее, на каком-нибудь сайте… Позвонили прямо ночью, извинились, правда. Он так и не понял, почему нельзя. «Следят они за тобой, что ли?» – ворочалась в темноте жена.
Стихи вышли. Несколько дней он ходил по воздуху, едва касаясь старыми кроссовками земли. Кошка объелась кормом до икоты. В обрезанных пластиковых бутылках вяли букеты жене и теще. Гонорар был, правда, как бы сказать… «Не всё сразу», – говорила жена. «Сейчас время такое», – подавала из кухни голос теща.
Он устроился в школу подменить вышедшую в декрет жену. Там не требовалось по-идиотски улыбаться, но требовалась куча другого идиотского, и он снова бежал.
У жены начались схватки, она ходила по комнате шагами тещи и пыталась вызвать «Скорую». А он сидел, прилипнув к монитору, читая разгромный отзыв на свою журнальную подборку. Вернулась теща, сверкнула на него глазами, велела полить свой бонсай и увезла куда-то жену.
Он выполз на кухню, там уже толпились тещины мужчины. Его стали обнимать, колоть щетиной и поздравлять. Он вернулся в комнату, обнаружил непринятые звонки и эсэмэски от тещи. Отложив телефон, вернулся к монитору, еще раз перечитать.
Снова зазвонили. Нет, не теща. «Ну как, вы довольны нашей работой? Да, конечно, мы и организовали. Отрицательный, да. Понимаем. Не вы первый. Так у всех поначалу. Потом благодарят, даже еще просят…»
Через два дня теща повезла его навестить жену. Жена вышла в халате, пахнущем невкусной больничной едой, и он обнял ее. «Постарел», – почему-то сказала жена, приглядываясь. Вечером снова звонили из «Сальери».
«Вам нужно уехать в Москву». Он удивился; ему и здесь, в принципе… «Вам нужно уехать в Москву», – повторили в трубке. Но у него ребенок родился, девочка, и… «Мы знаем. Вам необходимо оставить жену и уехать в Москву».
Через два месяца он сходил с поезда на Казанском вокзале.
Решили, что он устроится на работу и будет высылать. Жена отпустила его легко, даже слишком легко, как показалось. Толку от него дома не было, хотя он старательно менял памперсы и вообще, когда не писал стихи, пытался быть хорошим отцом.
Он опустил рюкзак на брусчатку, послал жене эсэмэску и на два года исчез из вида.
Нет, иногда он звонил и интересовался, особенно первое время. Раза четыре высылал деньги. Устраивался на работы, обзавелся ноутом, пролил на него кофе, постился, чтобы наэкономить на второй. Завтракал хлебом, ужинал на литературных вечерах. Было еще несколько публикаций и еще несколько откликов, уже не таких разгромных. Он стал известным. Это была карликовая, странноватая известность, напоминавшая тещин бонсай.
Рифмы и размеры от него постепенно отхлынули, он писал свободным стихом, от которого почему-то делалось сухо во рту. Стихи случались всё реже. «Зато вы пишете всё лучше, – говорили в трубке. – Это небольшая пауза нужна перед вашим окончательным успехом, мы этим как раз занимаемся… Алло? Алло, вы слышите?»
Потом вдруг они исчезли, со своими звонками. Он несколько раз звонил им. «Оставайтесь на линии. Ваш звонок очень важен для нас». Плюнул, купил на оставшиеся обратный билет и куклу дочке. Жене ничего не стал, она уже была за другим, да, за тем бисквитным поклонником. Ждала его, чтобы оформить всё, как положено. Они останутся друзьями.
Его снова впустили в квартиру напротив кладбища, где обитали теперь только теща и раздобревшая кошка. «Совсем старик, – сказала теща, разглядывая его. – Заходи, что встал…» Он занес рюкзак с куклой и шумно лег на диван.
Так он прожил еще две недели.
Встретился с женой, дочку ему не показали, куклу забрали. Теща его пока не выгоняла, пытаясь приспособить к домашним делам. Она неприятно помолодела. «Ну что, поэт, иди хоть картошку почисть…»
Он устроился сторожем на кладбище.
Первое время ему нравилась тишина. Начал читать надписи, сперва в шутку, потом как-то нехорошо в это втянулся. «Здесь член лежит Писателей Союза, Его ночами Посещала муза». Муза, склоненная в плаче, была изображена тут же. «Воспеватель просторов – поэт Х. Егоров». На могиле Савелия Дроздова была выбита звезда Героя Труда и надпись: «Не умер
