Раз башмачник застал ее в слезах и стал утешать, как умел, думая, что она плачет о своем женихе. Он угадал. Но Полинька вспыхнула при мысли, что о ней жалеют, как о покинутой. Она отерла слезы, гордо посмотрела в лицо башмачнику и сказала:
– Господи! чего вы не выдумаете! я стану плакать о нем? да я его давно забыла!
– Так вы его не любите больше? – быстро спросил башмачник.
Полинька громко засмеялась и подошла к зеркалу, будто пригладить волосы, но больше затем, чтоб скрыть слезы, вновь выступившие.
– Да, теперь, – говорила она, небрежно повертываясь перед зеркалом, – хоть приди и умри он передо мной, так я не пойду…
– Так вы уж за него не пойдете? – едва скрывая радость, перебил башмачник.
– Ни за никого! – грозно сказала Полинька, повернув к нему голову.
Он так смутился и струсил, что чуть не вскрикнул.
Пригладив волосы, Полинька надела салоп и шляпку и подошла к нему.
– Прощайте! я пойду гулять. Видите, как я о нем скучаю!
И она вышла, громко напевая.
Много страдал в такие дни добродушный башмачник!
Долги росли и начали сильно тревожить Полиньку.
– Карл Иваныч, я уж дала слово одной госпоже: хочу попробовать на месте пожить, – сказала она башмачнику, когда он пришел к ней. С некоторого времени ей очень нравилось видеть его испуганное лицо.
Он вскочил, потом опять быстро сел и бессмысленно смотрел на нее.
– Что ж вы думаете, Карл Иваныч?
– Что-с?
– Я да-ла сло-во ид-ти на ме-сто! – протяжно повторила Полинька, глядя на него лукавыми глазами.
Пот крупными каплями выступил на его лбу. Он машинально достал платок и отерся.
– Я вам отдам своего снигиря и цветы, – сказала Полинька грустным голосом. – Вы будете его любить? а? – Но вдруг она вскочила и дико закричала: – Карл Иваныч! Карл Иваныч!
Башмачнику сделалось дурно. Полинька, дрожа от испуга, в отчаянии металась по комнате, обливала его голову водой, терла ему виски. Наконец он медленно открыл глаза. Все еще придерживая его голову, Полинька сквозь слезы улыбнулась ему; на бледных еще щеках вспыхнул легкий румянец, глаза заблистали таким счастьем, что Полинька покраснела и отняла свои руки; но он удержал их, приложил к своей горячей голове, хотел поцеловать, но вдруг вскочил и, махая руками, с испугом сказал:
– Не надо, не надо! я здоров!
В ту минуту под самым окном послышались крики!
– Пожар! пожар!
Взволнованная Полинька страшно испугалась и начала бегать по комнате, как безумная, тоже повторяя: "пожар! пожар!" Башмачник кинулся вон. Полинька отворила окно и, высунувшись из него, дико вскрикнула:
– Спасите! горю!
В переулке была беготня и тревога; почти в каждом окне торчала испуганная фигура.
Вдруг раздался дикий, оглушительный хохот. Полинька подняла голову: с ведрами и баграми в руках, Доможиров и его сын стояли на крыше своего дома. Хохот так разбирал их, что они ломались и коверкались до исступления, не хуже тех паясов, которые, забравшись на балкон своего балагана, употребляют все усилия, чтоб завлечь в балаган почтеннейшую публику.
– Ну, ну! ну! – кричал, прикрякивая, Доможиров, как будто сам себя уговаривал, что уже довольно посмеялся; но стоило ему взглянуть на сына, чтоб покатиться с новою силою.
Полинька тотчас догадалась, в чем дело: Доможиров пошутил. Скоро узнала она и подробности шутки. Лежа на окне и перебраниваясь с девицей Кривоноговой, Доможиров вдруг озабоченно начал глядеть на крышу ее дома; глядел, глядел… и, наконец, быстро, не говоря ни слова, исчез с окна; а через минуту он и красноухий сын его были на крыше в оборонительном положении.
– Пожар! горим! – гаркнула девица Кривоногова так, что разом привела в тревогу весь Струнников переулок. Схватив чугун, она побежала на чердак, чтобы накрыть трубу, но впопыхах сунулась в слуховое окно, по тучности тела, до половины засела в нем и увеличивала общую сумятицу дикими криками: ей казалось, что ноги ее уже горят!
Смех Доможирова успокоил всех. Только хозяйка не успокоилась: высвободив, наконец, свое туловище из засады, она пустила чугуном в Доможирова и кричала на всю улицу, что она жаловаться пойдет.
– За что? – спросил Доможиров, едва переводя дух. – Разве я кричал, что пожар? а?
– А зачем на мою крышу глаза выпучил?
– А почем же я знаю, что вы с меня глаз не сводите? – с гордостью заметил Доможиров и юркнул в слуховое окно, опасаясь гнева девицы Кривоноговой, которая долго еще высчитывала сбежавшейся публике недостатки и дурные качества Доможирова, его отца и даже прадеда.
Полиньку очень рассердила шутка остроумного соседа. Перебежав через улицу, она тихо отворила дверь и вошла к нему. Он сидел на корточках у окна, наблюдая украдкой за своим врагом. Полинька рассмеялась.
– Афанасий Петрович!
– A, a, а! – вскрикнул он и с удивлением уставился на свою гостью.
– Я к вам в гости пришла, – кокетливо сказала Полинька.
– Милости просим! вот не ожидал! – сказал он, распрямляясь и все еще дико глядя на нее, как будто не верил своим глазам. Полинька сделала ему глазки, потом с испугом потупила их. И при виде нежно улыбавшегося личика Полиньки лицо его озарилось довольной улыбкой, глаза заблистали.
– Ну, пошутили! – сказала Полинька. – Как она вас бранит!
– Скверная женщина! – заметил он басом, с громкой усмешкой.
– Как у вас хорошо! – сказала Полинька, оглядывая неуклюжий мезонин.
– Нравится? А зачем редко в гости ходите? – самодовольно улыбаясь, спросил Доможиров.
– Ах, как можно! я боюсь соседей: что скажут! – лукаво отвечала Полинька.
– Ишь, теперь что скажут! а как бегала к нему, так не боялась злых языков.
И Доможиров подмигнул одним глазом.
– Так он был мой жених! Ну, посватайтесь; тогда буду к вам ходить! – сказала Полинька.
Он погрозил ей пальцем.
– А ведь, небось, не пошла бы?
– Пошла бы! – отвечала Полинька так искренно, что Доможиров вытаращил глаза и вопросительно глядел на нее. Она потупилась, завертела кончиком своего передника и прибавила, запинаясь: – Если вы, Афанасий Петрович, в самом деле имеете намерение, то прошу вас сказать мне, потому что я уж и сама вижу, что девушке бедной, как я, лучше иметь мужа в летах…
Доможирову никогда и в голову не приходило свататься за Полиньку; но теперь, когда она стояла перед ним, раскрасневшаяся, в его собственной комнате, ему показался такой поворот дела очень естественным: он считал себя первым лицом в Струнниковом переулке по званию, уму и достатку, – что же мудреного? особенно, если Полинька разлюбила ветреного Каютина.
– Прощайте! – грустно сказала Полинька.
– Да подождите! – возразил с легкой досадой Доможиров.
– Нет, не могу; вы сперва посватайтесь.
И Полинька быстро скользнула в дверь. Но не успел Доможиров собраться с мыслями, как дверь снова скрипнула: головка Полиньки показалась.
– Право, – сказала она, нежно кивая ему, – сватайтесь скорее, а то поздно будет! – и со смехом захлопнула дверь.
Доможиров ничего не слыхал; он кряхтел, усердно затягивая свой халат. И скоро пояс исчез, глубоко врезавшись в его бока, а он все стоял посреди комнаты и тянул, что было лучшим признаком, что голова его сильно работала.
С того дня он переменился: все сидел дома, рассуждая уж не жениться ли. Со стороны Полиньки, казалось ему, уже не может быть никаких препятствий; одно пугало его: что, если Каютин приедет и вызовет его на дуэль? Воображение его по-своему сильно работало.
Полинька между тем действительно решилась принять место у одной госпожи, которая согласилась дать ей денег вперед. А деньги необходимы были Полиньке, чтоб расплатиться с девицей Кривоноговой, которая, с тех пор как Полинька задолжала ей, стала очень дерзка с своей жилицей. Нечего и говорить, что поведение Доможирова, начавшего посматривать на окно Полиньки чаще обыкновенного, довершило ярость девицы Кривоноговой и усилило до невыносимой степени ее дерзость. Съехать было необходимо; даже сам башмачник (несчастный башмачник!) чувствовал эту необходимость и с пыткой в груди побежал нанимать ломового извозчика, который должен был перевезти Полинькины вещи.
Увидав, что ломовой извозчик стоит у дома девицы Кривоноговой и что вещи Полинькины укладывают, Доможиров пришел в отчаяние. Он чуть не перекрутил себя пополам (к счастию, лопнул пояс!) с досады, что так много пропустил даром времени, и, как был, в халате, кинулся к Полиньке. Но с половины дороги он воротился, спохватившись, что неприлично свататься в таком виде.
Увидав Доможирова, вбежавшего к ней с испуганным лицом, в сюртуке, Полинька приняла сердитый вид и с упреком сказала:
– Я уж думала, что вы и проститься не придете!
– Палагея Ивановна! что вы! что вы? уезжаете? – сказал запыхавшийся Доможиров и посмотрел вопросительно на Полиньку, на Надежду Сергеевну, на унылого башмачника и даже на Катю и Федю, которые перебирали лоскутки, подаренные им Полинькой, и были очень довольны суматохой.
