пользовалась языком других людей. Это для нее новость. И новизна эта имеет такую силу, что от нее все старое — например, те же песни, а может, и латынь заодно, — словно обновляется но при этом и не теряет своего — как это называется?..
Джордж сидит в новом крыле Национальной галереи и пытается подобрать слово.
Может, классичности?
Она кивает самой себе. Вот оно. То, что совершается, делает старое одновременно и новым, и древним.
Только загрузив эти песни, Джордж наконец-то отправила Эйч ответ.
— Let's helix again, like we did last summer.
И сразу же добавила следующим сообщением:
— (Helix: по-гречески то же самое, что twist.)
Пришел ответ — и как стрелой пронзил то, что стояло между внешним миром и сердцем Джордж. Иными словами — Джордж кое-что почувствовала.
— Как приятно слышать твой голос.
Главное, что есть в голосе певицы Сильви Вартан (на которую Джордж, может, и не похожа), — это то, что его практически невозможно ни смягчить, ни заставить соврать. А еще, когда слышишь этот голос, пусть и записанный десятки лет назад, сразу чувствуешь, какой он шершавый и живой сам по себе. Весь он как какой-то приятный наждак. Он дает тебе понять, что ты — живешь. Когда Джордж хочется услышать что-то ошеломляющее и печальное, она ставит ту песню, где Сильви буквально воет, произнося французские слова мечтать и читать.
Как-то на прошлой неделе Джордж, поставив эту песню на повтор и надев наушники, поехала на велосипеде к больнице Адденбрукс, где умерла ее мать, а потом дальше, за город — туда, где накануне она из окна лондонского поезда заметила металлическое сооружение, похожее на двойную спираль.
Это действительно оказалось изображение структуры ДНК, авангардная скульптура, которой было отмечены начало и конец прогулочного маршрута, по которому надо было пройти две мили, ориентируясь по маленьким разноцветным прямоугольникам на асфальте — каждый из них соответствовал одному из 10 257 компонентов, из которых состоит часть человеческого генома.
Джордж уселась на траве на обочине тропы под ранним весенним солнцем. Трава оказалась сырой, но Джордж было все равно. Вокруг уже летали пчелы и мухи. Крохотное создание, окраской напоминающее пчелу, уселось на манжет ее куртки, и Джордж точным щелчком прогнала насекомое.
Но спустя долю секунды вдруг осознала, насколько сильным мог показаться этот щелчок такому маленькому существу.
Это, наверно, было так, как если бы кто-нибудь наотмашь хватил тебя отесанным бревном.
Или словно какой-то неизвестный бог стукнул тебя кулаком.
И тут она ощутила — словно невнятное движение по ту сторону запотевшего стекла, что к ней приближается любовь, и одновременно — что она ничего не может с этим поделать.
Облако незнания, произнесла мать в ее ухе.
Встречается с облаком знания, мысленно ответила Джордж.
После этого она проехала на велосипеде вдоль всего «гена» с телефоном с включенной видеокамерой, повернутой к земле. Сфотографировала двойную спираль — скульптуру, обозначавшую конец маршрута.
Посмотрела на фото в телефоне, а затем снова на скульптуру.
Она напоминала такую себе веселенькую пружину от старого матраса или сделанную на заказ винтовую лестницу. И одновременно походила на крик, если крик, обращенный к небесам, может на что-то походить. Она воплощала собой противоположность истории, хотя в школе всегда говорили, что для города история — то же, что и ДНК для организма.
Что, если история и есть такой крик, такая пружина, устремленная вверх, винтовая лестница, а все привыкли понимать под словом «история» совершенно другие вещи? Что, если все наши знания об истории — просто обман?
Знания — обман. Ха.
А может, сила, которая толкала, закручивала пружину вниз или глушила ее крик, обращенный ввысь, — это и есть то, чем на самом деле является история.
Дома Джордж загрузила видео и фотографии с телефона в компьютер и зашла в почту.
Когда ты приедешь, мы будем кататься на великах, проедем с тобой всю тридцатитысячную часть человеческого генома, написала она. Но если бы нам захотелось объехать весь геном, пришлось бы ехать целых четыре года. Мы, конечно, могли бы разделить это задание пополам, и тогда понадобилось бы только два года, но это было бы не так интересно. Все равно, что вместе пятнадцать раз объехать вокруг Земли, или семь с половиной раз — поодиночке.
Уже в середине письма Джордж заметила, что в первом предложении употребила будущее время — будто и в самом деле существует такая вещь, как будущее.
!
А знаешь ли ты (наверно, знаешь), что Розалинду Франклин едва не отказались признать первооткрывательницей двойной спирали? Хотя именно она сделала тот самый первый рентгеновский снимок, благодаря которому Крик и Уотсон пришли к своему открытию, да и сама она уже была на пути к нему. А Уотсон, слушая ее доклад о дифракции (!), позволил себе заметить, что ей следовало бы читать текст мелодичнее и свободнее, и ему было бы значительно интереснее слушать ее, если бы она сняла очки и сделала хоть какую-то прическу. Так что к нашей песни следует добавить еще строчку. Случилось это всего шестьдесят три года назад, это меньше возраста твоей бабушки и всего на одиннадцать лет раньше, чем родилась моя мать. И этот факт ставит препятствие на пути создания подлинной истории. Ну, как бы там ни было, а в моем видео зеленые прямоугольнички — это аденин, синие — цитозин, фиолетовые — гуанин, красные — тимин.
Ну, и это самое, если помнишь. Ты спрашивала — te semper volam.
Не забывай, подумала она, отправляя письмо.
Сардоничная! Вот оно, то слово, каким охарактеризовала ее мать: благородная — и вот такая! Не саркастичная, нет, сарказм здесь ни при чем.
Когда я вспоминаю, то это прямо землетрясение! сказал вчера Генри. Иногда я что-то не могу вспомнить, почти весь день не могу. И вдруг вспоминаю это. Или вспоминаю что-то другое, что тоже было. Вот как тот поход в магазин, когда мы купили там трубочку, которой можно выдувать длинные мыльные пузыри.
У Генри задание в школе — доклад про цунами и землетрясения. В книжке из школьной библиотеки, откуда он перерисовывает картинки и вычитывает факты, на обложке фотография шоссе, которое как будто приподнял вверх какой-то великан, а затем уложил на бок, да так, что все машины скатились оттуда и лежат вверх колесами.
Удивительно, но эта фотография красива. Все иллюстрации в этой книге — прекрасны: дороги, через которые протянулись глубокие трещины, часы на башне, которые раскололись надвое и остались только римские цифры от семи до одиннадцати, а вместо остального
